«Чтобы бороться со стереотипами, надо просто делать всё нормально». Интервью с Машей Грековой, создательницей инклюзивного кафе и мастерских «Простые вещи»

Кофе и омлет с тофу — или, может быть, кокосовый «Наполеон» с малиновым вареньем и мятой? Пока я пытаюсь выбрать, вокруг живет своей жизнью петербургская кофейня: бариста сосредоточенно крутит рычажки на кофемашине, молодой парень выносит из кухни торт, кто-то диктует по телефону список подарков. Я знаю, что часть сотрудников этого заведения можно назвать особенными, но кого именно, не определишь — все улыбаются друг другу, шутят и шушукаются о своем. Дверь толкает невысокая девушка с живыми голубыми глазами, и люди сразу же сбегаются к ней, чтобы поделиться новостями или о чем-то спросить. Я — не исключение.

— Маша, расскажи нашим читателям, где мы сейчас находимся?

— Мы находимся на Фонтанке, 96, и это кафе «Огурцы». Здесь будут работать разные люди, в том числе — с ментальными нарушениями. Это те, кто уже был занят у нас в мастерских, мы их знаем и давно с ними работаем. Для них это следующий уровень трудовой занятости, когда они переходят в максимально открытое пространство. А если думать глобально, то мне кажется, что это революция инклюзии в Петербурге.

Для нас это важный этап, очень тревожный, но и очень мощный энергетически, потому что это логичное продолжение нашего дела, которое будет жить своей жизнью. Нам хочется, чтобы кафе стало самоокупаемым без поддержки других наших проектов (у «Простых вещей» есть еще кулинарная и керамическая мастерские. — Прим. ред.). Наши мастерские и кафе отлично сочетаются: сейчас мы сидим за деревянным столом, который сделали в нашей столярке, а ты пьешь из чашки, изготовленной в нашей керамической студии. В сумме получается уникальная среда.

— Существуют ли в мировой практике аналогичные кафе?

— В Европе, в Америке — да. Есть в Армении несколько кафе, а также в Минске, на Украине и в Казахстане. Такое ощущение, что только в России прежде не было. В Махачкале социальное кафе появилось в этом году, практически одновременно с нашим, но в центральной части России пока нигде ничего подобного нет. И для меня это, конечно, удивительно.

— Почему Россия среди отстающих, с чем ты это связываешь?

— С российским законодательством в сфере общепита. И с тем, что в Европе рабочие места для людей с ментальными нарушениями субсидируются государством, — это совершенно другой формат поддержки подобных инициатив, которого у нас пока нет.

Для российского предпринимателя запустить такой проект — довольно серьезный шаг, даже рискованный, потому что мы открываемся не на грантовые средства. Да мы и не можем получить никакого гранта, так как считается, что наше кафе — это бизнес. Хотя, понятное дело, наши затраты будут выше, чем у стандартного кафе, где есть бариста и повар. У нас будут еще и помощник бариста, и помощник повара — больше сотрудников, чем нужно стандартному кафе.

— Лайфхаки, помогающие организовать работу инклюзивного кафе, ты заимствовала у зарубежных коллег?

— В последний раз я была в пражском кафе, где сотрудники поделены ровно пополам, как и у нас.

У повара есть помощник с особенностями, у бариста есть помощник с особенностями. К каждому профессионалу прикреплен человек, который учится у него.

Но наш подход немножко отличается: у них люди с особенностями не работают на кухне, не готовят, не рассчитывают посетителей, только выполняют функции официантов — у нас же есть ребята, которые умеют варить кофе и готовить. Мы заинтересованы в том, чтобы они были мультифункциональными и ответственными, и даем им возможность развить эти качества.

— Готовили ли вы как-то своих ребят к переходу от работы в мастерских к работе в кафе?

— У нас сейчас идет тестовая подготовка, ребята приходят сюда каждый день и учатся работать. Мы уже устроили несколько закрытых обедов и ужинов, которые посетили наши друзья. Это классная учеба, вроде ложной тревоги: вдруг в кафе появляются 40 человек, через два часа они уйдут — и каждый должен быть сытым! И еще ребята ездят с нашей кулинарной мастерской по фестивалям.

Летом мы участвовали в масштабных музыкальных фестивалях, таких как «Стереолето» и «Части света», набили там руку. Сейчас мероприятия продолжаются: на выходных были на конференции в Анненкирхе, до этого проводили мастер-класс в пространстве «Дом» на Петроградке.

— На фестивалях сталкивались с какими-то трудностями?

— С критическими трудностями нет, но были свои особенности. К примеру, у нас есть девочка Катя, она очень ответственная и очень работящая — настолько, что порой не может остановиться. И если к ней подойти и предложить: «Кать, давай я тебя сменю?», она ответит: «Нет! Я буду здесь стоять до последнего!» В результате она очень сильно устает, садится, закрывает глаза и отрубается на 15 минут. Ребята не всегда могут распознать границы энергоемкости, усталости. Есть люди, которые очень быстро устают и говорят: «Всё, я пошел пить чай!», а есть те, кто настолько горит делом, что не может остановиться. Катя, например, просто не может остановиться, и Эмиль, как мне кажется, тоже.

Мы вчера шли с Эмилем после мероприятия (а он работал в субботу и в воскресенье), и я ему сказала: «Слушай, чувак, у тебя завтра должен быть выходной, ладно?» Он ответил: «Ладно. Но только один!» И в этом тоже особенность. У людей разный запас энергии: для одного работать по 12 часов в день — нормально, а для другого четыре часа — предел. У каждого свои границы, просто не все и не всегда их чувствуют, и в этом опасность.

— Твой подход — не вмешиваться, чтобы они сами учились нащупывать границы своих возможностей?

— Сейчас в кафе смена длится четыре часа. Время строго фиксировано, потому что мы не хотим, чтобы кто-то перегорел на работе. Скорее всего, в будущем мы увеличим смены, но сейчас это стрессовая ситуация. Ты ведь приходишь не в мастерскую, где два года лепил чашки, а в новое место, которое каждый день трансформируется — появляется новый торт, заходят новые люди. И за ними еще надо ухаживать, приносить им чай. Поэтому мне кажется, что сейчас важно отстоять временные рамки, в которых работают ребята. И потихонечку довести всё это до ума.

— Как считаешь, может ли город как-то поддержать ваше начинание?

— Я думаю, что наше положение с мастерскими сейчас может улучшить новое помещение.

Чтобы получить помещение у города, нужно несколько лет ходить по инстанциям, и в итоге могут дать какую-то халупу с обвалившимся потолком. Нас очень поддержала бы более социально активная позиция застройщиков и властей, которые распоряжаются городской недвижимостью.

И компенсация оплаты труда, потому что самые большие затраты — именно на зарплаты. Сейчас мы арендуем помещение и платим всё по-честному, это полностью наша ответственность, как и всё, что здесь происходит. У нас нет никаких льгот, поблажек или еще чего-то. Я, наверное, привыкла за всё отвечать сама, но если бы с государством была взаимная коммуникация, то работать было бы проще.

Главная проблема для социального предпринимателя — непрозрачность инфраструктуры государственной поддержки. Для того чтобы что-то получить или хотя бы узнать о такой возможности, необходимо углубиться в бюрократические дебри. Я знаю много людей, которые от этого просто отказываются, открывают коммерческое юридическое лицо и совершенно не заморачиваются. Есть и те, кто сидит на грантах всю жизнь и даже не подозревает, что можно еще как-то зарабатывать, получать деньги за свою работу.

— А если говорить об изменениях на федеральном уровне?

— Сейчас есть система образования для людей с ментальными нарушениями. Человек имеет полное право пойти в школу, а потом — в колледж, но в них попадают не все. К тому же диплом колледжа не гарантирует трудоустройства. Человек встает на биржу труда, но это практически не дает результатов. Многие, кто не поступил в колледж, на биржу также не попадают. Мне бы хотелось, чтобы это более эффективно работало. Есть разные частные фондовые инициативы, но на государственном уровне такие социальные услуги существуют либо в каком-то ограниченном формате, либо их вообще нет.

Есть психоневрологические интернаты. О них сейчас все говорят, представляя эти учреждения как единственный возможный выход для человека с особенностями, который остался без родителей. Но это совершенно не то, что нужно человеку. Он там в одночасье теряет все свои права [права на собственность, использование телефона и т. д. — Прим. ред.]. При этом содержание тренировочных квартир и центров поддерживаемого проживания обходилось бы государству гораздо дешевле.

Содержание одного человека в психоневрологическом интернате обходится государству минимум в 60 тысяч рублей в месяц.

На эти деньги там работают несколько врачей и одна нянечка на этаж, ребята живут в комнатах по шесть человек. Да, им обеспечивают какую-то социальную жизнь, но при этом существуют места, в которых даже нижнее белье общее, не говоря уже о личном пространстве.

Мне кажется, на эту сумму можно было бы снять небольшую квартиру, расселить людей, дать каждому по отдельной комнате и нанять социального педагога. И всё было бы как-то человечнее. Ребята сами ходили бы в магазин, выполняли бытовые функции. К тому же человек может быть полезен обществу, может что-то делать, если ему создать условия для этого.

— И именно поэтому ты выбрала работу с трудоустройством, а не другую форму поддержки?

— Мне кажется, когда человек занят делом и понимает, что его дело кому-то нужно, он и чувствует себя гораздо лучше. Ощущение востребованности нам всем необходимо, потому что мы все социальные существа. Так же как и ощущение причастности к чему-то.

Когда я просто хожу в кружок и пою в хоре, я чувствую свою сопричастность, но я не настолько востребована, насколько могу быть на работе. Плюс работа дает финансовую стабильность. Ведь зарплата — не привилегия, а необходимость для каждого человека.

Люди с инвалидностью из-за ментальных заболеваний — такие же, как и мы, поэтому не стоит удивляться, что им тоже платят зарплату.

У нас есть мечта: мы достроим мастерские, кафе будет стабильно работать, и мы перейдем на следующий этап — откроем дом или хостел, в котором люди будут учиться жить самостоятельно. Но мне кажется, что в первую очередь нужно думать о деле, которым они будут заниматься.

— Если у тебя выйдет обеспечить этот новый этап, получится цикл нормальной жизни для людей с ментальной инвалидностью — труд, достойный дом, полноценная коммуникация, да?

— Было бы круто, конечно. Но опять же, мы не можем решить проблемы всех. Это должна быть система, а систему, как мне кажется, без участия государства не выстроить.

Людей с инвалидностью очень много. И таких мастерских, как наши, должно быть в десятки, а то и в сотни больше, чем есть сейчас.

Есть фонды и организации, которые занимаются этими вопросами, мы не одни такие, но этого всё равно недостаточно, чтобы изменить систему.

Есть люди, которые сидят дома и даже знать не знают, что мы существуем, потому что они не могут зайти в интернет или живут с пожилыми родителями — информация о нас до них просто не доходит. При этом человек ходит в поликлинику, зачислен в библиотеку, а это государственные структуры. Если бы существовала система поддержки таких людей, они могли бы встроиться в нее. Мы можем делать только то, что в наших силах.

— На твой взгляд, реально ли, создав такую жизнеспособную модель, привлечь позитивное внимание государства?

— В принципе реально. Нам дают президентские гранты, меня часто выдвигают на премии, в том числе государственные [на счету Маши — гран-при конкурса социальных стартапов Sap Up 2018; «Простые вещи» — один из ста лучших проектов, реализованных на президентский грант 2017 года. — Прим. ред.]. Я чувствую, что мы заметны. То, что мы делаем, — нужно, но чтобы сдвинуть государственную махину, необходимо гораздо больше целенаправленного движения. У нас нет сейчас такой задачи — менять систему. Скорее мы стремимся выстроить наше дело так, чтобы можно было потом прийти с цифрами и сказать: «У нас трудоустроено 50 человек, наше предприятие самоокупается, мы можем самостоятельно выбирать свой жизненный маршрут — короче, давайте в каждом районе сделаем вот так, а для этого нам нужно вот это».

— А если говорить про частные компании — как считаешь, может ли у вас быть совместная работа с бизнесом?

— Мне хотелось бы, чтобы вещи, которые мы изготавливаем, продавались в сетевых магазинах. И тогда у нас будет постоянный заказчик, нам будет понятно, сколько всего нужно сделать. Тогда мы сможем взять больше людей и расширить производство. Но для этого нужно совершить ряд последовательных шагов, и мы скоро начнем над этим работать. У нас есть связь с бизнесом сейчас — корпоративные заказы. Но это разовые акции, а не системная работа.

А если выстраивать какие-то регулярные взаимоотношения, то можно запустить систему продвинутого волонтерства для сотрудников.

Для каждого бизнеса можно придумать свой путь. Строители, допустим, могут давать нам социальные помещения, а мы им стеллажи делать или что-нибудь еще. Если это ресторанный бизнес, то мы можем делать для них посуду, и т. д.

Хочется, чтобы предприятия, подобные нашему, имели постоянный поток заказов и постоянную связь с заказчиками, а не находились в вечном поиске. Мне кажется, если мы будем продвигаться в какие-то крупные сети, то это выведет нас на следующий виток развития производства.

Сейчас у нас есть несколько точек в Петербурге, в основном книжные магазины, которые берут нашу продукцию на реализацию. И мы уже открыли интернет-магазин!

— Поздравляю! Многие работодатели на Западе стараются максимально задействовать людей с ментальными нарушениями на своих производствах. Возможно ли это и у нас?

— Да, часто люди с высокофункциональным аутизмом очень хорошо структурируют информацию, они могут работать в архиве или на складе. У нас ребята тоже здорово справляются с простыми и понятными задачами в офисе или на производстве. Например, наш Эмиль не умеет читать; мы не сразу поняли это в мастерских, он всегда путался с расписанием. А когда поняли, то заменили в его расписании слова на значки: «иголки» (швейная мастерская), «чашки» (керамика) и «ручки» (графическая студия). Но это не мешает ему справляться с работой в кафе, разве что он не может записывать заказы, пока не придумали подходящие значки.

Важно, чтобы сотрудники понимали, что рядом с ними человек, у которого есть определенные особенности в общении, и их надо учитывать. В нашей стране, к сожалению, такой человек всё еще часто становится козлом отпущения на производстве, при том что он совершенно ни в чем не виноват.

Из хорошего — сейчас есть классная тема с арендой рабочего места. Законом предусмотрено квотирование.

На каждые 100 человек штата должны быть два человека с инвалидностью. Раньше бизнесы какими-то странными путями эту квоту закрывали, а сейчас появилась возможность аренды рабочего места у сторонней организации — к примеру, нашей. Ребята могут находиться и работать у нас, но при этом мы обеспечиваем квоту предприятию.

И это супер, потому что не надо изобретать колесо. Мы знаем, как работать с этими людьми, и мы знаем, как сделать, чтобы они были продуктивными. Это классный выход и для бизнеса, и для нас.

— Возвращаясь к кафе — у тебя есть план, как сделать его прибыльным?

— Есть план работать честно и красиво. Готовить вкусную еду и варить вкусный кофе. На самом деле мы не хотим пиарить это место как первое социальное кафе в Петербурге. И мы не собираемся делать упор на том, что у нас веганское кафе. Мы открыты и хотим общаться со всеми. Мне хотелось бы, чтобы сюда приходили, потому что здесь хорошо, вкусно, красиво и работают классные люди.

Я думаю, что у нас всё получится за счет поездок на фестивали и участия в городских мероприятиях. За счет людей, которым не всё равно, и за счет людей, которые любят вкусный кофе и хорошо поесть. У нас в мастерской есть правило: нужно делать всё красиво. Чтобы бороться со стереотипами об особенных людях, надо просто делать всё нормально.

---

Фотограф: Вика Самойлова