Магические танцы кенгуру. История масок от эллинских культов и индейских шаманов до Pussy Riot и Anonymous

Древние племена: новое лицо для ритуала

У антрополога Йохана Хейзинги в работе Homo ludens есть идея о том, что игра — это основная культурная форма, создающая общество. Стремление к творчеству и преображению предшествуют культуре, а не выходят из нее. Игра приобретает разные формы, и один из самых характерных примеров — религия и связанные с ней ритуалы и обряды.

Игра всегда связана с системой распределения ролей, которые могут отличаться от обычного статуса человека. Поскольку ритуалы касаются важнейших вопросов мироздания, то участники играли не ради забавы, а чтобы договориться с богами или обезопасить себя. Маски в ритуалах не просто отделяли одних от других, а накладывали на людей огромную ответственность и пласт смыслов и символов, которым участник должен был соответствовать.

Древние племена применяли ритуалы, чтобы поддерживать ход истории, создать при помощи ее периодичности ощущение порядка и безопасности. Конечно, при таком таком концепте процедура ритуала должна быть строго расписана и отличать ритуал от прочей деятельности. Маска вместе с нарядами и танцами играла в поддержании порядка огромную роль: она отражала роль каждого участника.

Антрополог Виктор Тернер в работе «Символ и ритуал» называет маску доминантным символом ритуала, вокруг которого выстраивается система действий, жестов, слов и социальных отношений между исполнителями ролей (молитвы, заклинания, песни, речитативы, сказания). Доминантные символы, подобные маске, представляют собой набор фундаментальных тем, которые в целом виде выступают только по исполнении всего цикла ритуалов.

Благодаря игровому характеру ритуалы выполняли преобразующую функцию. Хейзинга писал: «Дикарь, танцующий магический танец, есть кенгуру».

Маска тут важна не как футболка для спортивного клуба — она буквально становится новым лицом, не имеющим ничего общего с привычным человеческим. Освобождая от обыденной телесной сущности, она открывает путь к внутреннему творчеству.

Исследователь Андрей Толшин пишет, что маска напоминает об иерархии в обществе: дисциплина невозможна без наличия определенных атрибутов. Благодаря этому она объединяет, ведь участники ритуала, четко зная свои роли, действуют слаженно и согласованно, что переносится и в обычную жизнь. Символы и идеи передаются еще и во времени, поскольку ритуалы помогают воспитывать будущие поколения.

Важная часть смыслов маски в ритуале — взаимное влияние идейного содержания и внешнего вида. Антрополог Клод Леви-Строс в работе «Путь масок» описывает, что происходило, когда маска одного племени попадала в руки другого. Если маска сохраняла внешний вид, то менялся ее смысл; если же сохранялся смысл, то корректировался внешний вид.

Когда маска селишей попала к квакиутлям, то ее значение поменялось на диаметрально противоположное: у селишей она была источником богатства, у квакиутлей — препятствовала обогащению. И напротив, маска богатства у квакиутлей была инверсией аналогичной маски у селишей вплоть до мельчайших подробностей.

Надевший маску становился другой сущностью — духом леса, болезни, предков или покровителем промыслов. Леви-Строс называет маску способом принятия Другого — обобщения всех людей, которые не являются «я». Из-за Другого сознание людей выстроено на оппозициях: мужчина/женщина, человек/нечеловек, свой/чужой. Только восприятие обеих сторон оппозиции помогает существовать в обществе, а расшифровать их можно в том числе при помощи масок, которые выделяют «своих» и «чужих», гротескно подчеркивая их черты.

Маска помогала обрести те силы, которые часто не хватало в повседневности. На Руси в ночь на Ивана Купала крестьяне проводили ритуалы, при помощи которых пытались повлиять на силы природы, чтобы получить урожай. Праздник сопровождался околоэротическими играми: земледельческий культ был достаточно эротичен и связан с метафорами зачатия и рождения, поэтому и ритуалы были сексуализированы. «Охотясь» на девушек, мужчины надевали маски быков, коней и козлов — животных, которые считались самыми «жизнетворческими». Маска даровала такую же половую силу, как и у них.

Античность: театр и воспитание нравов

Самое изученное языческое верование — это, безусловно, древнегреческое. В античной религии маски расцветают, обретают новые смыслы, становятся элементом воспитания.

Чаще всего на античных масках встречались изображения горгоны Медузы. Ее можно было увидеть в частных и общественных зданиях, на щитах воинов, она изображалась на доспехах, монетах и перстнях, отпугивая врагов и отводя сглаз. Подобные изображения с анималистическими мотивами встречаются почти у всех древних народов. Медуза была одновременно символом и дикой природы, и человеческой агрессии.

Внешне маска Медузы также сочетала множество противоположных черт: она одновременно старая и молодая, ужасная и прекрасная, женщина и мужчина, человек и животное, смертная и бессмертная. Греки использовали изображение Горгоны как оберег от злых сил как раз благодаря его парадоксальности. Антропологи предполагают, что от нее произошли остальные греческие маски. В классическую эпоху маска с головой Горгоны встречается почти повсеместно: она должна была спасать от болезней и сглаза.

Особое место маски занимали в культе Артемиды. Артемида — охотница, повелительница животных, ее изображали в окружении гончих или животных. На статуе Владычицы из аркадской Ликосуры изображены музыканты и танцоры в масках ослов, коней, свиней, баранов и коров. Сама Артемида там изображалась в шкуре лани.

Маски в этом культе в основном встречаются в двух храмах. Первый из них — храм Артемиды в Бравроне в Аттике. Там маски были частью ритуала инициации, который должен был подготовить афинских девушек к этапу жизни перед замужеством. Во время инициации девушки надевали специальные одежды и подражали медведицам. На храмовых вазах находят изображения двух взрослых — мужчины и женщины — в масках медведей, а иногда в центре композиции находится медведица (или жрица в ее костюме), мимо которой девушки идут к алтарю.

Второе святилище — храм Артемиды Орфии в Спарте, при раскопках которого ученые обнаружили фрагменты нескольких сотен масок. Их можно разделить на несколько типов, самый ранний из которых изображал морщинистых и беззубых старух; кроме того, встречаются изображения сатиров, горгон, юных воинов.

Антропологи предполагают, что эти маски — отражение ритуальных игр, в которых молодые спартанцы сталкивались с нормами, принятыми в их обществе. Пародируя нелегитимные модели поведения, спартанцы учились реагировать на женскую скрытность, животную свирепость, скромность и непристойность, старческое увядание и энергию молодого воина. Демонстративно нарушая принятые правила, юные воины усваивали важность их соблюдения.

Из древних ритуалов вырос античный театр, в котором маски были одним из главных выразительных средств. Из ритуалов сюда перешел принцип, согласно которому надевший маску становился Богом, духом или священным животным. Это придавало глубину сюжетам, переводя конфликт пьес на новый уровень. Вместе с тем маски соответствовали принципу условности, который характеризовал не только эстетику театра, но и античное искусство в целом. В греческой трагедии точно определено число актеров (не более трех), хор из 12 или 15 человек, костюмы, напоминавшие жреческие одежды, накладки под одежду для визуального увеличения образов, абстрактные декорации. Характеры персонажей также были весьма условными, а отыгрывались они при помощи масок с застывшими выражениями.

Естественно, что наличие стольких условностей в театральном перформансе предполагало публику, подготовленную воспринимать некие коды для их расшифровки. Символика масок могла быть, например, цветовой.

Если актер появлялся в белой маске, зрители понимали, что он исполняет женскую роль, ведь маски мужских персонажей всегда были темными.

Дело в том, что мужчины большую часть времени проводили вне дома, и их кожа покрывалась загаром. Женщины же сохраняли бледность.

Средние века: философские карнавалы

Маска оказалась слишком нужным концептом, поэтому даже средневековое христианство не смогло отринуть ее как языческий пережиток. Напротив, она обрела новые значения и вписалась в новую религиозную культуру, став легитимной.

Католическая церковь поставила маску на службу идеологии и проповедовала идею превосходства души над грешным телом. Маска символизировала низость инстинктов и была ключом к раскаянию — в пенитенциарной системе появились пыточные маски инквизиции, маски «позора». Так церковь вынесла маску в область страшного как бывшую языческую атрибутику.

Второй пласт — это народный ответ церкви. Простолюдины не всегда были согласны с религиозными догмами и искали площадку, на которой можно высказаться. Культуролог Михаил Бахтин такой площадкой называл средневековые карнавалы и рыночно-ярмарочные развлечения. Балаганная, шутовская культура в форме народного театра размышляла о фундаментальных вещах — что такое любовь, смерть, добро.

Церковь опасалась шутов, подрывавших единство паствы. Но сколько бы осуждающих текстов и законов она ни выпустила, балаганы никуда не делись. В народной культуре содержался архетип трикстера — шута, которые присутствовал во многих языческих верованиях. Трикстер играл с богами и любил злой юмор, тем же занимались и в народном театре.

Во время карнавальных действий действительность переворачивалась кардинально: бедные становились богатыми, люди — животными, короли и церковь — смешными.

Но, по сути, это только вторило учению церкви. Все участники понимали, что такая реальность может существовать только в игровой форме и по завершении карнавала всё вернется на круги своя. Подобные же шутки были своеобразной разрядкой.

Веса игре актеров придавали маски, которые позволяли им быть персонификациями любых идей — особенно в театре моралите, где персонажами были не люди, а отвлеченные понятия вроде Милосердия или Справедливости. Маски «иных» в виде фантастических существ одновременно и отсылали к мифологии прошлого, и говорили об отношениях с чужеземцами. Маски князей или разбойников позволяли говорить о социальных вопросах, травестийные маски — иронично обыгрывать отношения мужчин и женщин.

Шуты часто наряжались в маски, которые отражали память о дохристианской культуре. Маски мертвых наследовали языческому культу предков, но в них также выражалось христианское отношение к смерти: само их существование означало неверие в конечность жизни.

Гротескные маски помогали более убедительно высмеивать врагов, даже если они принадлежали к потусторонним силам зла. На карнавалах в Нюрнберге в XV веке использовались «адовые повозки», которые аллегорично иллюстрировали картины ада. Актеры играли в масках, среди которых были Дракон — символ зависти и клокочущего гнева, Василиск — ядовитый злой червь, персонифицирующий роскошь, Людоед — воплощение первородного греха. Цель «адовой повозки» —:заклеймить смертный грех и разгул плотских страстей.

Ренессанс и Новое время: атрибут элиты

В эпоху Возрождения появились балы-маскарады: знатные люди танцевали, обсуждали политику, заводили важные знакомства. Маски были непременным атрибутом такого общения. Самыми распространенными масками были трикстеры — шуты, плуты и обманщики, короли, персонажи ада и чистилища, лики смерти, епископы и монахи, трансформированные языческие образы (духи плодородия, земледелия, времен года), человекозвери и реальные животные.

Маска обладала «нерушимыми правами», получая огромную власть. Она могла вести себя так, как ей угодно, даже по отношению к тем, чей социальный статус был значительно выше, а также к тем, кто присутствовал на карнавале с открытым лицом.

В XVII веке на королевском балу маска паралитика, тело которого было покрыто «рваным и неприятно пахнущим одеялом», пригласила на танец герцогиню Бургундскую. Герцогиня согласилась, «уважая нерушимые права того, кто носит маску».

Из призвания шутовство стало профессией. Столичная и локальная знать нанимала шутов в качестве придворных актеров, часто они были приближены к монарху. Удивительно, но при этом их искусство не растеряло честность и провокационность: они по-прежнему использовали народные сюжеты, нецензурную лексику и сатиру. Шутам прощали замечания о том, о чем придворные боялись сказать. В их диалоге с монархами родился жанр социальной сатиры. Подкрепленная народным творчеством, сатира эпохи европейского Просвещения станет затем самостоятельным литературным направлением.

Короли использовали шутов как своеобразное зеркало: при помощи грубого и пошлого юмора правитель мог увидеть свое место в культуре. Шут выступал Тенью — так психолог Юнг называл часть личности, которую обычно человек отторгает, поскольку она состоит из неприемлемых для его сознания черт. В такой коммуникации маска уже не указывала на социальную иерархию, а, наоборот, помогала увидеть истинное лицо народа и себя.

Масочная культура в XVII–XVIII веках была также способом обновить застоявшуюся аристократическую культуру. Во Франции в начале XVIII среди дворян стала популярна итальянская комедия дель арте, которая уходила далеко от надоевшего классицизма. Молодые аристократы в знак протеста против короля Людовика XIV устраивали в своих загородных поместьях балы и спектакли в духе ярмарочных представлений, на которых, скрываясь под масками персонажей, язвили в адрес короля и пародировали светскую культуру. В то же время в парижских операх ставят спектакли балаганного театра Алена-Рене Лессажа, который изначально появился на Сен-Жерменской ярмарке.

Наши дни: политические активисты и распад личности

Великие потрясения XX века отразились и на использовании масок, которые оказались включены в политический дискурс. Рассказывая об изменении социального портрета личности, они при этом сохранили многие ритуальные черты древности.

Ломка общественного строя требовала нового языка, на котором можно было бы говорить о политике, в том числе визуального. На демонстрациях маски политических персон обрели мифологическое содержание — выступали не просто маркером социального статуса, как на средневековых карнавалах, а персонификацией абстрактных политических сил.

Политические партии и лидеры стали новыми божествами, а божествам нужны были ритуалы.

Еще актуальнее маски стали в конце XX — начале XXI века, когда их начали использовать массовые оппозиционные движения. Сторонники протестной группы «Анонимус» первыми ввели масочный образ Гая Фокса как символ борьбы за социальные права. Общество, обретшее гражданское самосознание, при помощи маски говорило уже не про политиков, а про себя.

Образ Гая Фокса не относится к кому-то конкретному, но при этом относится ко всем, это единое лицо всех протестующих. Маска говорит и о сплоченности (они сумели переступить через собственный эгоизм и объединиться), и о масштабе проблемы (все недовольны одним и тем же).

Еще один важный смысл масок — уход из-под государственного контроля. XX век принес тоталитаризм, а XXI — видеосистемы общественного контроля, которые не только фиксируют нарушение, но и опознают нарушителя.

Прячась от камеры, протестующие оберегают право на сопротивление. В ответ власть пытается удержать монополию на контроль лиц — например, администрация Гонконга во время уличных протестов запретила использование любых предметов для сокрытия лица.

Маска показывает, что в протесте главное не люди, а идея, которая существует в обществе автономно. Она может принять любую форму — значит, ее нельзя победить, атаковав конкретных людей, лидеров протеста. В интервью «Новой газете», взятом вскоре после суда, анонимные участницы Pussy Riot рассказывали:

«Идея в том, что каждый человек, каждая девушка может быть Pussy Riot. Идея анонимности, взаимозаменяемости — в группе нет постоянного состава. Для того чтобы стать Pussy Riot, нужно просто надеть балаклаву. Они взяли трех — как они считают, главных. Хотя у нас вообще нет главных, у нас совершенно горизонтальная структура, акции создает каждый».