Былины как досуг молодежи и ментальная практика. Интервью с фольклористом Александром Маточкиным
Пока современные музыканты ищут новое звучание, фольклорист и сказитель Александр Маточкин углубляется в старину, доставая из нее забытые былины. Сказывает он протяжно, растягивая исполнение на часы и погружая слушателей в состояние сродни трансу. Почему это востребовано и чему былины могут научить людей XXI века?
— Зачем сегодня нужны былины?
— Былины или, по-народному, ста́рины — это прежде всего способ общения. Если подобное общение утрачивается, то и сообщество распадается. Былинам тысяча лет, корнями они уходят в индоевропейскую древность, и раз они просуществовали так долго, это не может быть чем-то случайным и наносным, это важная часть культуры.
Понимаете, то, что создавал Толстой или Достоевский, было нужно в первую очередь им самим — они в этом себя выражали. А былины создал народ, это совместное творчество, которое необходимо людям в их жизни.
— В наше время общения, кажется, как никогда много.
— Тут дело в качестве общения. В интернете — это одно, а общение между сказителем былин и слушателями проходит на другом уровне — оно цельное и затрагивает ключевые моменты нашего существования. Наши обычные темы разговоров эфемерны: сегодня есть, а завтра нет, можно поговорить про погоду, а можно и не говорить, это необязательно. Былины же — это разговор о существенном.
— Какую философию они скрывают, помогают ли понять русскую душу?
— Они открывают мировоззрение традиционного человека, причем не думаю, что только русского, потому что эпическое сказывание — явление, свойственное любому традиционному обществу, любому народу. С помощью пропевания этих текстов можно понять традиционного человека.
— Кто в вашем понимании традиционный человек?
— Это человек, живущий в традиции. Какой традиции? Которая веками передается из поколения в поколение.
Традиционный человек живет в мире, который существовал до него. Мысль такая: не мы придумали этот мир, не нам тут что-то менять.
Традиция прервалась в XX веке. Но остались явления традиционной жизни, например, те же самые былины. Они целиком из традиционного общества.
— А вы традиционный человек?
— Каждый человек в той или иной мере традиционен. Ну и, конечно, то, что я долго занимаюсь былинами, накладывает свой отпечаток. Неизбежно. Мне нравятся традиционные люди, у них другой взгляд на мир.
Например, беседую я с пожилым мужчиной из села, мимо нас проходит человек. Для меня это просто человек прошел, а для него это не так очевидно: может, это его родственник, предок, святой или леший. За многими явлениями природы они видят иной мир: птица прилетела и села на ветку у дома — наверное, покойный родственник подает весть. Это для меня странно. Я ощущаю, конечно, что я другой, как с иной планеты.
Но что касается былинного сказывания, традиционной речи и текстов, то здесь я стараюсь погрузиться целиком в эту стихию, я вижу коренные отличия этой древней словесности от современной литературы, стараюсь глубже проникнуться этим поэтическим миром, где нет места случайности, все упорядоченно, все выверено, каждое слово подбиралось веками.
— И как вы с этими текстами работаете? И где учитесь этим распевам, этим интонациям?
— Учу с голосов сказителей. Благо у нас поработали ученые — они сделали звукозаписи былин. Когда я начинал, в 2007 году, был дефицит этих записей. Сейчас, слава богу, архивы становятся доступны благодаря интернету. Например, только по Печоре сейчас выложено в сеть 52 фрагмента былин: десятки сказителей поют — разбирай, учи, перенимай не хочу.
— То есть вы включаете аудиозапись, какой-то маленький фрагмент, и повторяете, пока в точности не воссоздадите?
— Это очень долгий процесс, я не один год потратил, чтобы во всем этом разобраться. Если в двух словах, то происходит анализ языка былины на всех его уровнях: фонетики, лексики, синтаксиса, текста. Нужно понять, как привязывается стих к стиху, как укладывается мысль в строки. Разбираешь все звуки, которые есть в аудиозаписи былины, я их набираю на компьютере, составляю таблицы.
В былине может быть 300 строк, и каждую ты подробно расписываешь, одну под другой, разбираешься, как звуки соотносятся между собой. Затем анализируешь, как сказитель работает с текстом, как он порождает его.
Былина ведь возникает здесь и сейчас, то есть в момент исполнения она и сочиняется. Она не заучивается в точности, всегда есть элемент импровизации.
И каждый сказитель вносит что-то свое: например, на уровне фонетики кто-то чокает, кто-то цокает, кто-то особым образом произносит гласные. И вот замечаешь, что в одном и том же слове сказитель то цокает, то чокает, и думаешь: «Ага, значит, так тоже можно». Это все художественные приемы, украшения, роспись, языковое плетение, особый сказительский стиль, манера. Например, сказитель говорит то «хвастат», то «хвастаит», то «хвастаёт» — и ты произносишь в итоге то так, то эдак.
Надо изучать вариативность, потому что, как я уже сказал, стихи порождаются во время сказывания, и знание вариантов сильно помогает. Вот я, допустим, сказываю и примечаю, что эту форму я уже много раз употреблял, тогда использую другую форму, чтобы разнообразить былину и создать произведение максимально красивое.
— И сколько в среднем у вас уходит на освоение одной былины?
— Пару лет назад я тратил на былину три дня. Сейчас уже за день, наверное, могу разобрать целый текст.
Всего в русской традиции сохранилось около 70 сюжетов былин, я знаю около 30.
И каждая новая дается все легче, в былинах ведь многое повторяется. Ну, и когда ты в сотый раз что-то делаешь, то идет уже по накатанной. Сделай раз со́сто, станет просто.
— У Мережковского в «Юлиане Отступнике» есть сцена: пируют софисты и адвокаты, рассуждают о речах. Для них главное в речи — это звучание, певучесть, а не смысл, один даже говорит, что в тексте должна быть некая бессмысленность, чтобы тот заиграл. Если бы вы принимали участие в этой дискуссии, то что бы сказали?
— Былина, конечно, не речь софиста, в ней все упорядоченно, все осмысленно и все важно: и смысл, и звучание, и обстановка, атмосфера, в которой она сказывается. Последнее даже важнее всего. Ты можешь как угодно хорошо сказывать, но если делаешь это в неправильном месте и в неправильное время, то ничего не получится.
— Рок-бар — подходящее место?
— Последний раз в баре я сказывал в Рязани, в декабре. Очень хорошо посидели. Подходящее место любое, куда тебя позвали, где тебя готовы слушать.
Я просто брожу по России и отзываюсь на разные приглашения. Ну и молодежь, например, не пойдет в Дом культуры, а в клуб, в бар пойдет.
Где я только ни выступал: вот совсем недавно сказывал у терема в Костромском лесу, потом на слете любителей боевых искусств, это уже на Тверщине.
— А самое экзотическое место?
— Пожалуй, в колонии.
— Для малолетних?
— Да, им лет по 15–16 было.
— И как они отреагировали на вашу музыку?
— Замечательно. Они внимательно слушали. В то время была Масленица, поэтому я им рассказывал про богатырей, а потом масленичные песни пел — им понравилось. Но я отрывки сказывал. Молодым, конечно, сложно слушать полные тексты. Вообще, у меня не было случаев, чтобы люди как-то неадекватно реагировали на былины. Когда слышат, понимают, что это настоящее и что-то родное, хотят познакомиться с этим поближе и расширить свой кругозор. И даже если кажется, что долго, все равно согласны потерпеть.
— А в колонию вы по своей инициативе пришли или вас пригласили?
— Пригласили, конечно. Если бы я еще сам искал места, где посказывать, то у меня бы вовсе не осталось времени.
— Возвращаясь к рок-бару, как вас занесло в рок-группу Volchok?
— Совершенно случайно, как и многое, что происходит в моей жизни. Я прочитал их интервью, где они сказали, что не прочь записать со мной несколько песен. Я послушал их альбом: хорошее звучание, современное, танцевальное — мне понравилось, и я вышел на связь. В итоге мы записали шесть номеров. Под их музыку я рассказал две сказки и спел несколько песен, которые они предложили.
— Вы все время говорите о том, что важно сохранить народное звучание, а в Volchok на ваше пение накладывают басы. Как это может сочетаться?
— Это не может сочетаться. Мы говорим про разные вещи. Одно дело — мое сказительство, это не проект, это моя жизнь, другое дело — Volchok, это эксперимент.
Традиция должна сохраняться, но я не против чего-то нового. Я и сам, без рок-групп, порой экспериментирую, беру гармонь и играю современные песни, рок-музыку ту же самую, романсы. Под гармонь они звучат как народные, очень интересно.
— А какой рок? Грубо говоря, «Аквариум» или «Металлика»?
— И зарубежный рок, и «Аквариум» на гармони играю. Все подряд. Я же традицией увлекся в 20 лет. А до этого переслушал всё, что можно. Но больше, конечно, меня уже тогда привлекали певцы, которые работали с русской речью, те, которые были ближе к земле, к корням. У Гребенщикова есть фраза, например: «Я уезжаю в деревню, чтобы стать ближе к земле» — всё это вдохновляло, такие посылы меня и привели в итоге к народности и традиции.
— А вас не заводит этот драйв, этот рок, так, чтобы самому за ударную установку сесть?
— Заводит, конечно. Когда был на репетициях Volchok, будто молодость внутри проснулась. Но это все для меня временно. Моя главная задача — сохранить традицию, привлечь как можно больше людей к русской культуре, показать, что она вообще есть. Поэтому и хожу по России, устраиваю посиделки.
— Посиделки? Как они проходят?
— Собираются люди на квартире, в доме, в клубе — и мы начинаем общаться.
Былина — это не концертный номер, это форма семейного и дружеского общения. И участвуют в ее исполнении все, нет разделения на слушателя и исполнителя, это единый проигрыватель, где сказитель — лишь его игла.
Поэтому важно наладить общение. Сначала знакомимся, я расспрашиваю, что люди знают о былине, как относятся к традиции. Если люди подготовленные, то я могу сказать былину на полчаса, час. Если народ неподготовленный, то разбавляю сказывание пояснениями, справками, а то слушать целиковую былину с непривычки тяжело. И каждый раз все складывается по-разному. Если молодежь пришла, то будет одна история, если пенсионеры — другая.
— Представим, что я пришла к вам вместе с другими молодыми людьми. Какую тему вы заявите?
— Я спрошу, что вас интересует, потому что истории все про разное. Если пришли парни, то я могу сказывать про бои, про воинское дело, если женский коллектив, могу про любовные дела и свадебные — смотря что вы хотите услышать. Обычно в начале вечера я оглашаю истории, которые мне хотелось бы рассказать, и предлагаю людям выбрать одну из них. Если тема заинтриговала, начинаю сказывать.
— Выбираю любовную!
— Есть былина про Дуная Ивановича и Настасью Королевичну, оба они были: он богатырь, она богатырка. И вот они встречаются в чистом поле, начинают биться, сначала она его одолевает, потом он ее. После этого они женятся. Но на свадебном пиру они снова спорят, кто из них сильнее, после чего ссорятся. Видите, когда говоришь, то какая-то чушь получается, а если спеть…
Кабы та ишшэ Настасья Королевисьня
а хмельнёшонька стала́ да веселёшонька.
Во хмелю-то свет Настасья выхваляитсэ,
из рецей-то Семёновна вышибаитсэ.
Говорит она Дунаю таково́ слово:
«Не пустым ле ты Дунай да выхваляишьсе?
Я на силушку-то буду не хиле тебя,
уж я смётоцькой-то стану посметливее.
Уж ты ездишь на кони да не во полменя,
а стрелеёшь ты из лука не во треть меня,
а горазда я Настасья во примет стрелеть.
— Женщина-богатырь? Очень прогрессивно.
— Богатырки во многих былинах встречаются. Это старина потому что. Все новое — хорошо забытое старое.
— А ваш медиаобраз: длинная борода, эти косоворотки — вы делаете это зачем?
— Былина очень привязана к той среде, в которой родилась, поэтому сказывать русский эпос без бороды — диковато, по-моему. Вот и в песне поется: «Платов казак воин был, себе бороду не брил». Стараюсь старину сохранять не только в текстах, но и в облике. Бороды никогда не брили на Руси, дак зачем я стану начинать это делать? А косоворотки нет у меня, просто русская рубаха с поясом.
Раньше все русские люди подпоясывались. Распоясанными не ходили у нас. Порты ношу, потому что удобно. Сейчас лето, в брюках жарко, а в портах хорошо. А на праздники надеваю чулочки, их до сих пор бабушки вяжут на реке Печоре.
Необходимая вещь на любом сказительском вечере.
— Печора — это ведь на севере. И из раза в раз мы видим, как из Русского Севера выходят выдающиеся художники и музыканты. Там будто эпицентр аномальности в хорошем смысле. С чем это связано, на ваш взгляд?
— Для меня Север — это просто родина. Тут не надо сравнивать, что лучше — Юг или Север. Но развитое былинное сказительство — это да, как раз отличительная черта северной культуры. Северные песни протяжные, спокойные и степенные. Например, «Не одна в поле дороженька» — распев одной этой строки занимает полминуты, а то и дольше. И когда с этим сталкиваешься, кажется, что долго, скучно, но это на первый взгляд, надо вслушаться, прочувствовать. Однако из-за того, что Север менее яркий, он и менее популярный. Под ударом Русский Север.
— Былины часто заключают в себе небольшое количество информации. Почему во время исполнения они растягиваются на часы? Какого эффекта сказители добиваются?
— Это помимо всего прочего и ментальная практика. Посмотрите на людей в церкви: они же могут просто сказать «Господи, помилуй» и отправиться домой, но они зачем-то произносят это множество раз, смысла же нового вроде не появляется. Видимо, смысл заключен в самом длительном повторении.
Так же и с былинами: смысл — в процессе. То, что это не передача информации, — совершенно очевидно. И сказитель, и слушатели уже знают содержание былины от и до.
Но длительное сказывание помогает погрузиться в событие. Если я скажу: Илья победил Сокольника, то это ничто. А если мы с Ильей сначала запряжем коня, потом выедем в поле, станем скакать через леса, потом будем биться трое суточек, конечно, возникнет уже совершенно другое состояние, будет казаться, что это происходит здесь и сейчас.
А как показать пиршество? Ты можешь сказать «произошел пир», но это почти ничего не сказать. Описание пира ты растянешь на десятки строк: сначала опишешь, кто был на пиру, какие яства и вина подали, затем опишешь князя, его наряд, потом передашь, чем пирующие хвастались и так дальше.
— Давайте вернемся к языку. Как он изменился со временем и что вы можете сказать о современном русском?
— В то время, когда былины сказывали в каждом доме, существовало два вида языка: обыденный и художественный, или обрядовый. На обыденном языке можно было обсуждать покос и приплод скота, а на обрядовом сказывали былины, пели свадебные песни, причитали на могилах, заговаривали болезни. То есть был своеобразный низкий и высокий штиль, но в крестьянской среде. Сейчас такого нет. Язык художественной литературы можно сравнить с этим обрядовым языком, но лишь отчасти.
— То есть язык, на ваш взгляд, обеднел, обтрепался?
— Да нет, просто он стал другим по структуре. А современный художественный язык очень богатый.
— Некоторые изучают китайский язык, чтобы приобщиться к мудрости, например, познать китайские идиомы, одна из них, допустим, — солнце зимой, облака летом. Какой мудрости может научить наш древний язык?
— Он может научить красоте. А мудрость — все равно, каким путем человек к ней приходит… Конечно, размышляешь над языком былины. Там, например, встречаешь «голова буйная» — а почему она буйная? И ветры тоже буйные — почему? Почему сказители называют печку муравленой? Эти слова и смыслы копились веками, и они волей-неволей заставляют остановиться и поразмышлять.
— Можете процитировать какую-то строчку из былин, чтобы описать красоту нашей страны?
— Красота Руси заключена во всех былинах. Любая строчка говорит о ней. Только эту красоту нужно расслышать. Нужно просто начать сказывать, и вот она — красота:
Как во славном во городе во Киёве,
а ю ласкова кнезя ю Владымера
абыло́ там столо́ваньё пиро́ваньё,
заводилсэ у йих, братцы, почестной пир,
а почестной пир да похвальной стол.
Мне кажется, это все передает и красоту жизни нашего народа, и красоту русского языка. В былинах выражено стремление людей к совершенству.
— А можно ли найти в нашем фольклоре истоки русской тоски?
— Тоску я не встречал.
Мне кажется, тоска — это современное уже явление. Светлая печаль еще, может, и встречается в традиции, а тоска, пожалуй, нет.
— А сочиняются ли новые былины?
— В самом названии — ста́рины — указано, что событие, о котором сказывается, происходит в старое время. Хотя я иногда беру какое-нибудь давнее событие и пытаюсь его переложить в былину. Например, былинным языком я сказывал о Вещем Олеге и о подвигах Александра Невского. Это уже мой новодел. Но тем не менее старинами это можно назвать, потому что действие разворачивается в старину. А сказывать про современные события… я стараюсь этим не заниматься, хотя такой опыт у других сказителей есть.
— Но ведь былины создавались на основе современных для автора событий. Были князья, про которых сказывали, пока они еще были живы. Получается, нет ничего преступного в том, чтобы написать былину, например, про пир в Кремле.
— Смысл потеряется. Былины, допустим, о князе Владимире сказывались многие века после его правления, то есть он уже был легендой. Для современных нам событий существует другой жанр, называется он частушка. Это тоже древний вид словесности, но он всегда направлен на текущие события. Если частушка будет про старое событие, то она выйдет за рамки жанра. Так же и с былинами: если они будут про современность, они былинами быть перестанут.
— Хорошо, допустим, я заинтересовалась традицией. На какие фестивали стоит съездить, чтобы приобщиться?
— Если вы заинтересуетесь стариной, то на фестивали ездить нет смысла — они не о старине.
Я посоветовал бы просто зайти в ближайшую деревню, заглянуть в первый попавшийся дом и пообщаться с бабушкой, которой 70–80 лет. Она может не знать былин и песен не петь, но просто беседа с ней может вас многому научить.
Если повезет, конечно. Старинных людей сейчас все меньше. Вы увидите параллельный взгляд на мир и, возможно, поменяете свой.
— Вы помните тот момент, когда вы первый раз услышали былину и были поражены?
— Я помню. Конечно, я помню. В начале 2000-х ко мне попали аудиозаписи былин, и я их долго не мог слушать. Трек длится 50 минут, напев монотонный — о чем там вообще речь? Просто не знал, за что там можно зацепиться, ничего не было понятно. Лет семь они стояли у меня на полке. А потом я включил, послушал и решил: если непонятно, с этим надо разбираться. И когда начал записывать слова, вникать в них, понял, что это интересная традиция, которую создали мои предки. Она родилась на этой земле, и она нужна этой земле.