Захват Москвы футуристами, азбука труда и ложный Стаханов. Краткий гид по мифологии труда в СССР

Кто был никем, тот станет всем

Праздник 1 Мая впервые был отмечен в России в 1890 году и назывался Днем международной солидарности трудящихся. На следующий год в Петербурге состоялась первая маевка — нелегальное собрание рабочих, которое устраивалось за городом. Современник событий вспоминал об одной из таких маевок:

«Комитет решил провести маевку в первое майское воскресенье за городом и пригласить на нее самых проверенных и стойких рабочих. Местом проведения первой маевки выбрали лесную поляну в тихом безлюдном месте у устья реки Екатерингофки в нескольких километрах от Путиловского завода. К условленному месту добирались на лодках и проселочными дорогами, разбившись на небольшие группы и соблюдая правила конспирации».

Журнал «Советский музей» (1986)

Такие встречи и впрямь делали социалистов похожими на первохристиан, укрывавшихся в катакомбах. Дело ведь происходило еще при царском режиме, который не благоволил к такого рода собраниям.

Впрочем, немногие чувствовали этот праздник своим. Художник Евгений Лансере в 1893 году записывает в своем дневнике: «Сегодня 1 май, праздник весны, природы и социалистов (заграничных). <…>».

С 1897 года маевки стали носить политический характер и сопровождаться массовыми демонстрациями. В повести Валентина Катаева «Белеет парус одинокий» (1936), действие которой разворачивается в 1905 году, автор переносит праздник классовой борьбы в новую стихию — с суши на воду. Участниками одесской маевки становятся рыбаки. Городовые в злобном бессилии с берега наблюдают за сошедшими в море на шаландах.

Маевка показана глазами мальчика Пети:

«…Но он ни за что не сознался бы в этом перед Гавриком. Кроме того, мальчика сильно беспокоил вопрос: маевка это уже или еще не маевка? Однако ему не хотелось спрашивать, чтобы опять не оказаться в дураках, как тогда с Ближними Мельницами. Мотя сказала, что маевка — это рабочая пасха. Но вот они уже добрых полчаса плывут вдоль берега, а до сих пор что-то не видать ни кулича, ни окорока, ни крашеных яиц. Впрочем, может быть, это так и полагается».

В 1917 году 1 Мая впервые праздновали открыто. А уже в 1918-м по всей стране состоялись многочисленные митинги, демонстрации и шествия.

«Гремели салюты с Петропавловской крепости. Да, празднование Первого мая было официальным. Его праздновало государство. Мощь государства сказывалась во многом. Но разве не упоительна самая идея, что государство, досель бывшее нашим злейшим врагом, теперь — наше и празднует Первое мая, как свой величайший праздник?.. Но, поверьте, если бы это празднество было только официальным, — ничего, кроме холода и пустоты, не получилось бы из него. Нет, народные массы, Красный флот, Красная Армия — весь подлинно трудящийся люд влил в него свои силы. Поэтому мы можем сказать: „Никогда еще этот праздник труда не отливался в такие красивые формы“», — восхищался министр просвещения Луначарский в очерке «Первое мая 1918 года».

Действительно, на первых порах майский праздник происходил как подлинно народный, ведь власть еще не успела выработать четкой регламентации. Мечты о социализме носили наивный, подчас экзальтированный характер. Революционерка Лариса Рейснер в статье «Старое и новое» писала:

«Завтра, казалось, придут новые небеса и новая земля… Богачом станет нищий. Разожмет труженик заскорузлую руку, выпрямит стан свой согбенный и впервые не как раб, а как царь обнимет взором небесные пучины. Золотые моря хлеба, наукой и техникой освобожденный труд, — наконец-то настоящая, подлинная культура, где артистом станет каждый труженик, а предметом искусства сама жизнь».

Не секрет, что революция была воспринята многими художниками, и прежде всего футуристами, как новая форма творчества. «Интернационал такая же футуристическая форма, — писал критик Н. Пунин, — как любая другая творчески созданная новая форма. …Разве коммунистический Третий Интернационал не есть та форма, которая создает еще свое содержание?

Я спрашиваю, какая разница между Третьим Интернационалом и рельефом Татлина или „Трубой марсиан“ Хлебникова?»

Футуризм в те дни стал официальным искусством Советской России. Эту странность отмечал писатель Виктор Шкловский, который ратовал за «отделение искусства от государства».

Действительно, в 1918 году футуристы практически захватили Москву в день первомайских торжеств. Илья Эренбург в книге «Люди, годы, жизнь» пишет:

«Вспоминаю 1 мая 1918 года. Москва была изукрашена футуристическими и супрематистскими полотнами. На фасадах облупленных домов, ампирных особняков с колоннами обезумевшие квадраты воевали с ромбами; пестрели лица с треугольниками вместо глаз. (Искусство, которое теперь именуется „абстрактным“ и вызывает немало споров как у нас, так и на Западе, тогда выдавалось советским гражданам в неограниченном размере.) Первое мая совпало в тот год со страстной пятницей. Возле Иверской часовни толпились молящиеся. Мимо них проезжали грузовики (бывшие фирмы Cтупина), задрапированнные беспредметными холстами; актеры на грузовиках изображали различные сцены: „Подвиг Степана Халтурина“ или „Парижскую коммуну“ Одна старушка, глядя на кубистическое полотно с огромным рыбьим глазом, причитала: „Хотят, чтобы мы дьяволу поклонялись…“)».

Над оформлением Москвы в те дни трудилась целая плеяда крупных художников, в основном представителей «левого» искусства: Натан Альтман, Казимир Малевич, Ольга Розанова, Надежда Удальцова и многие другие.

Член ЦК КПСС Г. Зиновьев высказался об этом опыте довольно резко:

«Мы позволили одно время нелепейшему футуризму прослыть чуть ли не официальной школой коммунистического искусства. …Этому пора положить конец».

Но 10 апреля 1919 года это недоразумение было устранено специальным постановлением Петросовета «ни в коем случае не передавать организацию первомайского празднества в руки футуристов из Отдела изобразительных искусств».

Но некоторое время эксперименты еще продолжались. Одним из любимых развлечений первых пореволюционных лет были массовые действа, в которых участвовали тысячи людей. Так, 1 Мая 1920 года под руководством Политуправления Петроград­ского военного округа на стрелке Васильевского острова был поставлен «спектакль-пантомима в трех актах с прологом» «Гимн освобожденному труду».

В этом невиданном зрелище участвовало свыше 4 тысяч горожан, а на обоих берегах Невы и на мостах собралось около 35 тысяч зрителей.

Старая большевичка П. Ф. Куделли писала об этом празднике в «Петроградской правде»:

«Страна, в которой главным действующим лицом являются организо­ванные массы, организованный коллектив, выдвигает и в области искусства коллективного героя, коллективное творчество масс, блестящим образом представленное в первый раз в Советской России в день 1 Мая. …Глядя на это массовое зрелище, на море голов исполнителей и зрителей, казалось, что живешь в новой стране, на новой планете, где уже расцвел пышным цветом коммунистический строй».

Над оформлением города в те дни работали художники Юрий Анненков, Мстислав Добужинский, Владимир Щуко и многие другие.

Хроникальные кадры празднования 1 мая 1920 года, Москва

Но тот же Виктор Шкловский был не удовлетворен масштабом праздника и вносил свои предложения:

«Я думаю, что можно создать художественные произведения, противопоставив Выборгскую сторону Петербургской.

…Может быть, можно еще усилить масштаб и развернуть композицию на весь город вместе с Исаакием и воздушным шаром над площадью Урицкого.

В таком спектакле актерами должны были бы выступить и могли друзья-мостовые, и подъемные краны над Невой, пред­вестники братьев моих, марсиан Уэллса. И прожектор дирижи­ровал бы сразу всеми оркестрами города и барабанами пушек».

Как надо работать

Когда гудят утренние гудки на рабочих окраинах,
это вовсе не призыв к неволе. Это песня будущего.
Мы когда-то работали в убогих мастерских
и начинали работать по утрам в разное время.

А теперь, утром, в восемь часов, кричат гудки для целого миллиона.
Теперь мы минута в минуту начинаем вместе.
Целый миллион берет молот в одно и то же мгновение.
Первые наши удары гремят вместе.
О чем же поют гудки?
— Это утренний гимн единства.

Так писал пролетарский поэт Алексей Гастев в 1913 году в стихотворении «Гудки».

Именно такое отношение к теме индустриального труда было характерно для многих художников той эпохи. Так, режиссер Дзига Вертов записывал в дневнике: «Я боюсь сказать слово „влюблен“ относительно моего отношения к этому заводу». Но Гастев был редким человеком, в котором сочеталась не только лирическая и практическая стороны.

Отойдя со временем от поэзии, он занялся изучением научной организации труда (сокращенно —НОТ). Своим главным художественным произведением он считал Центральный институт труда (ЦИТ), основанный в Москве в 1920 году.

Основной задачей института была подготовка квалифицированной рабочей силы: токарей, монтеров, кузнецов… Он начал с изучения простейшей рабочей операции — удара — и установил систему наиболее правильных движений при рубке зубилом, такую систему он назвал «нормаль». Выполнение трудовых движений в заданном алгоритме позволяло увеличить производительность труда и уменьшить усталость. Во многом в своей работе Гастев вдохновлялся «тейлоризмом», аналогичным движением в Америке, разработанным инженером Ф. У. Тейлором. В первые годы советской власти такие симпатии еще не считались зазорными.

Гастев написал несколько книг, где излагал свои взгляды на вопросы профессионального движения и организации труда: «Индустриальный мир», «Как надо работать», «Юность, иди» и другие. Разработав свою методику, он перешел к массовому обучению: из вчерашних крестьян за пару месяцев делал квалифицированных рабочих. Но судьба его оказалось печальной, как у многих идеалистов той эпохи. С приходом к власти Сталина ЦИТ упразднили. А Алексей Гастев был арестован НКВД по абсурдному обвинению в «антисоветской деятельности» и расстрелян в 1939 году на полигоне Коммунарка.

Когда страна прикажет быть героем

Судьба Гастева — очень показательный маркер изменения эпохи. Меняется отношение к первомайским демонстрациям. При царе они были демонстрацией протеста. В первые годы после революции — многотысячными стихийными праздниками футуристов и левых художников. В 1930-е — уже окончательно становятся знаком единства партии и народа.

Но за громкими лозунгами уже не остается ничего настоящего. Именно в 1930 году Сталин провозглашает лицемерный лозунг: «Труд есть дело чести, дело славы, дело доблести и геройства», который впоследствии украшал ворота многих советских лагерей, где доблестно трудились миллионы заключенных.

На абсурдность этих слов указывал и режиссер Александр Довженко, который записывал в дневнике:

«Почему сейчас люди так не любят работать? Почему их надо подгонять газетами? И для чего, скажите мне, труд рассматривается уже как нечто исключительное. Почему его провозгласили делом чести, доблести и геройства, когда он в сущности простое дело? Как хотите, а по-моему, не надо быть героем, чтобы трудиться. И доблести особой не надо. Не следует так запугивать людей трудом. Труд — штука приятная, радостная… А на геройство не всякий способен».

Именно в 1930-е годы достигаются многочисленные трудовые рекорды, за которыми ничего не стояло, они должны были только создавать видимость грандиозных успехов Советской страны. Одним из самых известных таких рекордсменов был, конечно, Алексей Стаханов, чья фамилия даже дала имя одноименному движению, а фраза «работать по-стахановски» стала крылатой.

Стаханов, происходивший из семьи бедняка, прошел карьерный путь от сторожа до отбойщика на шахте. В 1935 году партийное руководство шахты принимает решение о необходимости рекорда. После долгого кастинга выбор пал на Стаханова.

На то время, когда работал Стаханова, работа всей шахты была парализована. У остальных отбойщиков был отключен сжатый воздух. По сути, на рекорд работала вся бригада, а записали его на одного Стаханова.

Имя Стаханова поставили на доску почета. Ему дали новую квартиру с телефоном и полной отделкой. Его портрет напечатан на обложке журнала Time.

Настоящее имя Стаханова и сейчас неизвестно. Одни источники называют его Александром, другие Андреем. Но в статье в «Правде» его называли Алексеем. Сталин сказал: «Газета „Правда“ не может ошибаться!» И Стаханову выдали паспорт на новое имя. В 1937-м его выдвинули в депутаты Верховного совета, но Стаханов стал много пить, и это помешало ему сделать карьеру.

Французский писатель Андре Жид скептически писал об этом рекорде:

«Ему удалось, говорят мне, выполнить за пять часов работу, на которую требуется восемь дней. Осмеливаюсь спросить, не означает ли это, что на пятичасовую работу сначала планировалось восемь дней. Но мой вопрос был встречен сдержанно, предпочли на него не отвечать. Тогда я рассказал о том, как группа французских шахтеров, путешествующих по СССР, по-товарищески заменила на одной из шахт бригаду советских шахтеров и без напряжения, даже не подозревая об этом, выполнила стахановскую норму».

Постепенно его стали забывать. Шахтер, прославившийся на всю страну, умер в ноябре 1977 года. По словам дочери, «кто-то в общей палате бросил на пол шкурку от яблока — отец поскользнулся и ударился головой об острый угол стола».

---

Почитать:

Кобрин К. «Постсоветский мавзолей прошлого. Истории времен Путина»

Попова В. Н. «Праздник как социокультурный феномен»

Гастев А. «Как надо работать»

Катаев В. «Белеет парус одинокий»

Эренбург Э. «Люди, годы, жизнь»

«История глазами Крокодила. XX век. Люди»