Нежность и стыд в луже крови: как Мартин Макдона сделал насилие оружием гуманизма
Сценарист, режиссер и продюсер Мартин Макдона известен многим благодаря почти культовым фильмам «Залечь на дно в Брюгге», «Семь психопатов» и недавно отхватившему пачку «Оскаров» «Три билборда на границе Эббинга, Миссури». Но изначально он стал популярен как драматург, перекроивший традиции британской сцены, и, пожалуй, первый после Чехова автор, вернувший в театр внятный сюжет. В пермском театре «У Моста» проходит уже III Театральный фестиваль Макдоны — а мы разбираемся, как кровавые пьесы сделали этого драматурга радикальным гуманистом британского театра.
Действие первое
Действующие лица: Мартин Макдона, последний гуманист негалантного века, притворяющийся садистом, за 40
Место действия: потрепанная меблирашка на окраине Лондона, снятая на пособие по безработице
В молодости буколические просторы Ирландии нравились Мартину Макдоне так сильно, что хоть глаз выколи; а мягкие ужасы католического воспитания так измордовали разум, что захотелось стать атеистом. Тогда ни ему, ни его старшему брату Джону не очень хотелось возвращаться на родину (они родились в семье коренных ирландцев в Англии), поэтому в 90-х они бросили школу и стали жить в небольшой квартирке в Лондоне на скудные гроши пособия для безработных.
Братья Макдона не хотели заниматься классическим ирландским ремеслом вроде выгонки картофельного самогона или выращивания свиней, поэтому вариантов оставалось не так уж много: писательство или сценарное мастерство.
Тогда Джон прыгнул на голову выше брата, выиграл обучение на киносценариста в Лос-Анджелесе и скоропостижно перелетел океан. Квартира оказалась полностью свободна: у Мартина появилось место, чтобы разогнаться для написания целых семи пьес — все были написаны за всего-то девятимесячное отсутствие брата.
Макдона говорит, что обратился к драматургии, потому что киносценарии ему не удавались, и театр на тот момент был единственным видом искусства, в котором он еще не успел облажаться.
Ежедневно с 9 утра до 5 вечера он боролся с белизной бумажного листа (лучшие вещи он мог написать всего за неделю), после смотрел «мясные» фильмы Тарантино и Скорсезе, а себя называл «безработным по уважительной причине».
Кроме того, он признавался, что театр — худшее из искусств, почему-то его это привлекло. Будучи молодым и дурным, он решил написать провокационную пьесу, высмеивающую Ирландскую республиканскую армию, из-за которой театр в прямом смысле слова подорвался бы, а его самого застрелили бы. Макдона не разделял взгляды ИРА на правомерность террористических методов и их реакционную вспыльчивость, а затянувшееся двухсотлетнее сопротивление, считающееся ирландцами «духовной скрепой» — считал рудиментом Средневековья.
Он написал для театра причудливую историю о бойце ИРА, который сеял смерть и разрушение только в качестве мести за гибель любимого котика.
Коварные высшие силы подслушали заветные желания начинающего драматурга: он стал королем «худших искусств», а его пьеса подорвала умы театрального истеблишмента. «Лейтенант с острова Инишмор» не только не навлек на себя пули ИРА, но стал новым словом британской драматургии, хотя и вправду рискованным.
Постановщики и театральные режиссеры находили пьесы Макдоны доставленными в сомнительных бандеролях и брали их почитать на ночь. Многие ловили себя на том, что от текстов, вобравших в себя огромное количество насилия и черного юмора, невозможно оторваться. Да еще и несмотря на обилие освежеванных тел читатели, как правило, хохочут как ненормальные. Сюжеты 26-летнего Мартина ставились всё чаще, и вскоре он стал вторым после Шекспира автором за четыре века, чьи четыре пьесы шли в Лондонском королевском национальном театре одновременно. Еще чуть погодя они стали самыми востребованными в театрах Европы и Азии.
Действие второе
Действующие лица: «лучшие люди» Ирландии
Место действия: внутри пьес Мартина Макдоны
Герои Макдоны — это «лучшие люди» Ирландии: отцеубийцы, алкоголики, бьющие жен кочергой полицейские, мучители коров и священники со сморщенными бурыми пенисами, чуткими к маленьким девочкам. На один десяток страниц (или на двадцать минут в театре) у Макдоны приходится парочка убийств, много бранных шуток и обширное, на всю стену, абстракционистское полотно из размазанных человеческих мозгов.
К примеру, в упомянутом уже «Лейтенанте с острова Инишмор» коллизия завязывается из-за ненароком задавленного велосипедистом котика. Его хозяин Падрайк — настолько безжалостный, что его выгнали даже из ИРА, — бросает заготавливать взрывчатку и отправляется расследовать смерть любимца. Он едва не казнит родного отца, а чуть погодя их дом наполняется четырьмя расчлененными трупами. Усатый виновник параноидальной вендетты, кстати, совсем не умер.
В пьесе «Однорукий из Спокана» мужчина колесит по миру в поисках своей руки, много лет назад отрезанной хулиганами.
Он то и дело созванивается с мамой, таскает за собой чемодан, нашпигованный ладонями (даже младенческими), а затем пытается укокошить чернокожего паренька и его подружку за то, что они попытались «толкнуть» ему руку австралийского аборигена, выдав ее за ту самую — потерянную героем-калекой конечность.
В «Королеве красоты из Линейна» дочь обливает кипящим маслом деспотичную мать, в то время как их соседи из «Сиротливого Запада» (многие пьесы соединены в одну мультивселенную) братья Коннор бросаются друг на друг с ружьем и ножом.
При этом зашкаливающий градус ультранасилия Макдона топит в фарсе и менниповой сатире, а жутковатую макабрическую ауру запивает изрядной порцией юмора — хотя и черного.
Бытовая мокруха и пытки при этом описаны так, что зритель не в силах принять тяжести их логики: отвлекается на комичные, не вяжущиеся с картинкой, диалоги персонажей — и начинает хохотать, забывая о приличиях.
К примеру, Падрайк из «Лейтенанта» пали́т направо и налево, даже не разобравшись, умер ли его кот или соседский (все черные коты на одно лицо). В итоге горка трупов всё растет, а котик прибегает на шуршание вискаса, когда почти все уже перебиты. Или вот: будучи облитым керосином и прикованным к батарее герой, как ни в чем не бывало болтает по телефону с матерью своего будущего убийцы:
«Воздушный шарик? Кто повесил воздушный шарик на дерево? Ветром? А лет-то вам сколько? Послушайте, вам бы не следовало в таком возрасте по деревьям шастать. Ну и что, что воздушный шарик там, вам какое дело? Это опасно, разве вы не знаете? Даже молодой человек может разбиться вдребезги. Я не кричу на вас. Я просто пытаюсь помочь. Я не кричу на вас. Анжела, я не кричу на вас, понимаете?».
В этом весь Макдона — он может рассказать о подонке так, что к концу представления ты его полюбишь, к безжалостному маньяку начинаешь чувствовать что-то сродни стокгольмскому синдрому, а самая кровавая сцена обернется самой смешной.
Действие третье
Действующие лица: неугомонные критики и неверные интерпретации
Место действия: те же пьесы, вид сбоку
Почти на каждую пьесу Макдоны найдется по возмущенному критику. Рецензент The New Yorker Хилтон Элс говорил, что «не знает ни одного уважающего себя афроамериканского актера, которого не охватывала бы ярость при просмотре „Однорукого из Спокана“» (хотя «Три билборда…» доказали, как драматург озабочен расовой проблематикой).
«Лейтенанта» недолюбливают за откровенный стеб над методами сопротивления ИРА, но здесь Макдона вопрошает: «Выдерживает ли современный мир такой террористический способ борьбы, когда есть дипломатия и более изощренные техники сопротивления?»
Но есть и другая пьеса, пожалуй, самая скандальная — и стоящая особняком — в арсенале драматурга. «Человек-подушка» рассказывает о неудавшемся писателе по имени Катуриан Катуриан: мотивы его рассказов-страшилок начинают сбываться в реальном мире. Например, у Катуриана есть мрачная сказка в стиле братьев Гримм о яблочных человечках и спрятанных в их мякоти бритвенных лезвиях, которые охотно глотают наивные дети. В другой истории говорится о девочке, подобно Иисусу распятой на кресте. А еще есть рассказ под названием «Человек-подушка», в которой одноименный супергерой предлагает малышам избавиться от поджидающих мучений взрослой жизни, засунув голову в духовку. Катуриана хватают полицейские и под пытками заставляют повесить воплощенные другим человеком убийства на себя.
За эту пьесу Макдону упрекают в эстетизации смерти и эксплуатации темы насилия над детьми. Однако при более глубоком анализе видно, что это в первую очередь манифестация взаимоотношений власти и художника, в которых последний не обязуется брать ответственность за неправильную интерпретацию государством (символично, что эту пьесу у нас ставил Серебренников).
Эпилог
Действующие лица: проницательные театральные зрители и читатели «Ножа»
Место действия: собственное нутро
Миры Макдоны не терпят однозначной трактовки: они сложны, многослойны и парадоксальны. Территория его пьес — последний оплот прощального гуманизма.
Может быть, при наивном уровне прочтения Макдона может показаться Тарантино от драматургии или продолжателем британского театра жестокости Марка Равенхилла, однако это не так. В отличие от Тарантино и Равенхилла, которые в угоду эстетике убийства приправляют сценарий десятками трупов и не терпят полумер в шоковой растряске новой буржуазии, Макдона куда более гуманистичен.
Диапазон его персонажей примерно от убийцы собственной жены до девочки, выбивающей глаза коровам с 60 ярдов, — и это лучшие из худших.
У него нет положительных героев и их близнецов-антагонистов, а сплошь все — определенно неприятные типы. Но при этом Макдона выстраивает вокруг них круги повествования так, что уже к середине читатель начинает им сочувствовать и видеть в них не карикатурных персонажей комиксов (Тарантино и Равенхилл как раз взяли это за фишку) — но людей, побитых жизнью, каждый гремит своей цепью неудач и лелеет свою правду.
Макдона благосклонен по отношению к своим персонажам, поскольку самолично наблюдал или слышал их печальные истории: во время своих нечастых поездок в Ирландию он натолкнулся на могильщика из Коннемары, которого обвиняли в убийстве жены («Череп из Коннемары»), а канва «Королевы красоты» основывается на фактологическом материале о шизофреничке, в бреду убившей свою мать.
Но самое важное, что можно вынести из этих историй-открыток — то, что мораль многогранна и каждого человека еще можно простить. Макдона, кажется, вооружился лозунгом Альбера Камю «бросить обвинение — и даровать прощение» и сам стал совестью Британии.
Он до последнего верит, что человек, всматривающийся в смерть, встрепенется перед ее лицом: как-то выкрутится, исправится — и на этом обвале гуманизма в последнее мгновение сумеет простить и себя, и окружающих.
Его пьесы — это постмодернистское моралите, где персонажи скорее выступают материальными оболочками абстрактных понятий: жадность, эгоизм, упадок, садизм или добродетель.
Как и в жизни, добродетель в пьесах Макдоны выглядит хреново — но это не значит, что ее нет.
Нужно дождаться, когда все персонажи Мартина Макдоны (те, кто выжил) разбредутся, отрубленные конечности заметут за кулисы, а тонкий луч прожектора высветит стыд, нежность и робкую надежду, которые всё это время прятались где-то за сценой.