Уильямс начал работать в сиэтлском офисе Google с момента его открытия в 2006-м и удостоился самой высокой награды компании — Премии основателя за свою работу по разработке продуктов и инструментов. В 2012 году он осознал, что на самом деле эти инструменты ему мешают. В 2014-м Уильямс стал сооснователем Time Well Spent — «движения за то, чтобы технологические платформы перестали воровать наши мозги». В партнерстве с Moment — приложением, которое отслеживает время, проведенное в других программах, — организация попросила 200 человек оценить приложения, которые они чаще всего используют, причем оценка производилась после того, когда человек узнавал, сколько на них уходит времени.
Исследователи обнаружили: чем дольше пользователь сидит в приложении, тем меньше он им доволен. Речь шла не о единичном случае досады, а о чем-то гораздо большем. Уильямс начал писать диссертацию об этом явлении.
В 2017 году его эссе «Не заслоняйте нам свет: свобода и сила убеждения в экономике внимания» получило 100 тысяч долларов из призового фонда Премии девяти точек — эта кембриджская награда вручается ежегодно за освещение самых важных вопросов науки и общества, которые остаются в тени.
Корреспондент Nautilus встретился с Уильямсом, чтобы поговорить о подрывной силе экономики внимания.
— Как интернет и приложения для соцсетей угрожают демократии?
— Демократия предполагает набор возможностей: возможность обдумывать, понимание различных идей, аргументированный дискурс.
Влияние этих технологий — это своего рода DDOS-атака на волю человека. Наши телефоны — операционная система нашей жизни. Они заставляют нас все время смотреть и кликать. Это ослабляет наши способности, в частности силу воли, постоянно заставляя нас принимать слишком много мелких решений.
Одно исследование показало, что постоянное отвлечение снижает эффективный коэффициент интеллекта на 10 баллов. Это в два раза больше, чем длительное употребление конопли.
Есть и проблемы в области знаний. Частично это история про фейковые новости, но скорее про то, что у людей сейчас очень разное чувство реальности, даже в рамках одного общества или на одной улице. Это затрудняет достижение здравого смысла в понимании того, что на кону, — который необходим для эффективной демократии.
— Как эти технологии изменили новостные СМИ?
— Мы очень стремительно пережили тектонический сдвиг, перестановку между информацией и вниманием.
Большинство систем в нашем обществе — новости, реклама, даже право — по-прежнему предполагают, что мы существуем в атмосфере недостатка информации. Первая поправка к американской конституции охраняет свободу информации, но не свободу внимания.
В момент ее написания ничто не отвлекало внимание людей. Во времена скудости информации ролью газеты было предоставлять вам информацию — у вас ее не было. Сейчас наоборот. Ее слишком много.
— Как это меняет роль СМИ?
— Сегодня роль СМИ — фильтровать и помогать уделять внимание вещам, которые имеют значение. Однако если оно основано на рекламной бизнес-модели, то для него хорошая статья — это статья, на которую лучше всего кликают, и на выходе мы получаем кликбейт. Когда информации в избытке, начинается дефицит внимания. Реклама вынудила всех, даже самые богатые организации с самыми благородными целями, соревноваться на условиях кликбейта.
Буквально неделю в обществе возникает волна возмущения из-за того или иного инфоповода.
Возмущение приносит нам удовлетворение, потому что отвечает на множество наших психологических потребностей. Его можно использовать в благих целях, стимулировать им прогресс, но часто оно эксплуатируется лишь для того, чтобы мы продолжали кликать, скроллить и комментировать.
Одна из первых книг на тему веб-юзабилити так и называлась — «Не заставляйте меня думать». Все это обращается к нашему импульсивному «я» — к автоматической, а не разумной части.
— Тристан Харрис, вместе с которым вы основали Time Well Spent, сказал, что технологии влияют на два миллиарда людей сильнее и управляют ими мощнее, чем мировые религии и правительства. Согласны?
— Думаю, что да. Мне не известен ни один правительственный или религиозный механизм, который можно было бы сравнить со смартфонами или соцсетями по количеству уделяемого внимания, частоте и длительности пользования. Эти технологии оперируют на более базовом уровне, чем правительственные или религиозные системы. Это скорее химия, своего рода наркотик, чем социальная система.
— В своем эссе вы утверждаете, что то, как технологии потворствуют нашей импульсивной составляющей, нарушает три вида внимания, которые необходимы для демократии. О чем речь?
— Это скорее эвристика с моей стороны, а не научное утверждение.
Во-первых, это фокус, или «точечный свет» (spotlight). Речь идет о моих непосредственных действиях здесь и сейчас. Во-вторых, «звездный свет» (starlight) — этот вид внимания касается того, каким я хочу быть.
Он проливает свет внимания на цели, которые ценны сами по себе, а не потому что они важны для достижения другой цели, на процесс движения к этим целям, на связи между текущими задачами и долгосрочными целями более высокого уровня.
Третье — «дневной свет» (daylight). В терминах философа Гарри Франкфурта, это то, что ты хочешь хотеть — то есть сфера метакогнитивных процессов. По сути, если точечный и звездный свет — это про преследование какой-то цели, какого-то итога, какой-то ценности, то дневной свет — это про способность распознавать и определять, каковы, вообще говоря, эти цели и итоги.
— Легко понять, как технологии мешают нам фокусироваться на текущей задаче. Но каким образом они мешают двум другим видам внимания?
— Формируя наши привычки. Если вас каждый день отвлекает одна и та же вещь, на выходе получаются недели, месяцы отвлеченности. Либо просто силой повторения, либо как-то еще нас заставляют забывать о звездах, к которым мы стремились.
Мы начинаем воспринимать цели более низкого уровня как самоценные — по сути, это и есть феномен мелкодушия.
Пример такой эволюции — когда человеку неважно, что станет со всей политической системой страны, его волнует только победа его кандидата.
— Как эти технологии влияют на нашу политику?
— Среди западных либеральных демократий видно последовательное движение к популистским тенденциям. Это не новая динамика, но она сегодня сильна настолько, насколько еще никогда не была. Мне сложно представить, что такое могло бы происходить в эпоху телеграфа, газет или даже телевидения.
— Разве в 1930-е годы печатные СМИ не критиковали радио за нагнетание антидемократических тенденций?
— Радио сыграло гигантскую роль в приходе к власти Гитлера. Именно поэтому он принес его в каждый дом. Думаю, это интересное сравнение. Об этом говорил канадский медиатеоретик Маршалл Маклюэн.
Когда появляется новая технология, мы не сразу понимаем, как с ней обращаться, есть период, когда наше восприятие акклиматизируется, своего рода гипнотическое состояние. По Маклюэну, эффект риторики Гитлера усилился благодаря гипнотическим эффектам нового медиа — это была перегрузка людей информацией.
— Разве мы уже не привыкли к новым медиатехнологиям?
— Если посчитать, как долго люди привыкали к радио, телефонам и так далее, то выйдет почти два человеческих поколения. Для радио период от возникновения до широкого распространения (на 150 миллионов человек) был около 60–70 лет, для телевидения 30–40. Сегодня приложение может достичь показателя в 150 миллионов пользователей в течение нескольких дней. Мы можем достаточно хорошо научиться пользоваться технологией, но не настолько хорошо, чтобы успеть осознать ее эффект до того, как появится что-то следующее.
— А разве это не наша собственная вина, что мы так легко отвлекаемся? Может быть, людям нужно больше думать о самодисциплине?
— Такого рода риторика косвенно допускает идею о том, что технология настроена против нас, и это нормально. Но самый смысл технологий — помогать нам лучше делать то, что мы хотим. Иначе зачем они вообще? Я думаю, что современные медиатехнологии так глубоко проникли в наши мозги, потому что когда мы начинаем пользоваться новой технологией, то не задаемся вопросом «для чего она нужна?» Если бы мы спросили, зачем в принципе нужен смартфон, это был бы нелепый вопрос. Он для всего, что он сегодня умеет делать!
— Но личная ответственность имеет значение в конечном итоге?
— Дело не в том, что она имеет или не имеет значения. Дело в том, что она не является решением проблемы. Даже тем, кто пишет на эти темы каждый день, даже мне — а я десять лет работал в Google — не стоит забывать о масштабе ресурсов, которые идут на то, чтобы мы обратили внимание на что-то, кликнули на него.
Умнейшие люди: тысячи дизайнеров, статистиков, инженеров с докторской степенью каждый день ходят на работу, чтобы заставить нас кликать в нужное место, чтобы подорвать нашу силу воли. Нереалистично заявлять — мол, достаточно просто заняться дисциплиной, и ты сможешь им противостоять.
— Как сделать так, чтобы технологии убеждения перестали потакать импульсивной составляющей нашей личности?
— Многое должно произойти на уровне бизнес-моделей, в сфере регулирования, организационного дизайна и функционирования корпораций, в области этики, выстраивания приоритетов. Одна из важных задач сейчас — создать дискурс о природе проблемы, потому что ратовать за перемены тяжело без правильных слов. Сейчас говорят о непосредственной невозможности сосредоточиться из-за соцсетей и смартфонов, но не говорят о долгосрочных эффектах этого влияния.
— Что конкретно могут сделать компании сейчас, чтобы перестать подрывать наше внимание?
— Я просто хочу знать, какова конечная цель дизайна сайта или системы, которые формируют мое поведение и мышление. Для чего создатели ресурса проектируют мой опыт?
Компании говорят, что их цель — сделать мир открытым, соединять людей — и прочие высокопарные фразы. Но если вы взглянете на то, что они разрабатывают, на их метрики высокого уровня, вы этих вещей не увидите. Вы увидите частоту пользования и длительность сеанса.
Если бы приложение могло сообщать: «Вот что я хочу от тебя», это было бы гигантским прорывом. Я бы именно по этому принципу выбирал программы, которые хочу загрузить и использовать.