«Самая большая деревня в мире изнуряет». Советская Москва глазами знаменитых иностранцев

История Советского Союза представляет собой череду радикальных перемен и потрясений: бешеные темпы, нечеловеческие усилия, неисчислимые жертвы… Немногие из тех, кто жил тогда в этой стране, могли, глядя на самих себя изнутри своего геополитического кокона, в полной мере понять и оценить всё происходившее. Институт пропаганды, страх за собственную жизнь, тяжелый быт вытравливали рефлексию и индивидуальное мнение.

Тем ценнее свидетельства редких иностранцев, которым удалось побывать в закрытом от мира Советском Союзе. И особенно тех из них, кто сумел прорваться к настоящей жизни простых людей через агитационные декорации МИДа, Интуриста и других госинституций, призванных «пасти» всех приезжих.

Вальтер Беньямин, «Московский дневник»

1920-е

Эссеист, философ, теоретик культуры, жил в Москве с декабря 1926-го по январь 1927-го.

Вальтер Беньямин приехал в частном порядке как турист, мог свободно перемещаться по городу, бывать в гостях, посещать кафе, музеи и прочие публичные места по своему выбору и вкусу. Круг его общения составляли люди из театральной и литературной среды — Москва для Беньямина раскрывалась главным образом с их ракурса.

Город и архитектура

«Для архитектурного облика города характерно множество двух- и трехэтажных домов. Они придают ему вид района летних вилл, при взгляде на них холод ощущается вдвойне. Часто встречается разнообразная окраска неярких тонов: чаще всего красная, а также голубая, желтая и (как говорит Райх) также зеленая. Тротуар поразительно узок, к земной поверхности здесь относятся столь же скупо, сколь расточительно к воздушному пространству».

«Замечено, что люди ходят по улице лавируя. Это естественное следствие перенаселенности узких тротуаров, такие же узкие тротуары можно встретить разве что иногда в Неаполе.

Эти тротуары придают Москве нечто от провинциального города или, вернее, характер импровизированной метрополии, роль которой на нее свалилась совершенно внезапно».

Люди и их повседневность

«Нищенство не агрессивно, как на юге, где назойливость оборванцев всё еще выдает остатки жизненной силы. Здесь оно — корпорация умирающих. Углы улиц, по крайней мере в тех кварталах, где бывают по делам иностранцы, обложены грудами тряпья, словно койки в огромном лазарете по имени Москва, раскинувшемся под открытым небом».

«В то же время есть кое-какой вид комфорта, неизвестный в Западной Европе. Государственные продовольственные магазины открыты до одиннадцати часов вечера, а дома — до полуночи и даже позже. Слишком много жильцов и квартирантов: дать каждому ключ от дома невозможно».

«Я снова встретил китайцев, продающих бумажные цветы, такие же, как и те, что я привез Штефану из Марселя. Но здесь, похоже, еще чаще встречаются бумажные животные, по форме напоминающие экзотических глубоководных рыб. Потом еще есть люди, чьи корзины полны деревянными игрушками, тележками и лопатками… Другие расхаживают со связками разноцветных флажков за плечами. Все игрушки сработаны проще и добротнее, чем в Германии, их крестьянское происхождение совершенно очевидно».

«Всё — крем для обуви, иллюстрированные книги, канцелярские принадлежности, выпечка, даже полотенца — продаются прямо на улице, словно это происходит не в зимней Москве с ее 25 градусами мороза, а неаполитанским летом».

Памела Трэверс, «Московская экскурсия»

1930-е

Поэтесса и писательница, прославившаяся серией детских книг о Мэри Поппинс, побывала в столице осенью 1932 года в составе экскурсионной группы.

Памела Трэверс была вынуждена изучать Москву по госсценарию: жить в выделенной гостинице и посещать заведения, входящие в программу Интуриста. Кремль, дом проституции, детский сад, дворец бракосочетания, фабрика, стадион, Третьяковская галерея, тюрьма. Но, несмотря на госопеку, Памела Трэверс тонко и безошибочно чувствовала, где заканчивалась подлинная советская жизнь и начиналась пропаганда.

Город и архитектура

«Кто такой Василий Блаженный? В его честь воздвигнут собор, возвышающийся на Красной площади. Не могу назвать его образцом дурного вкуса, на мой взгляд, вкус тут отсутствует начисто — нагромождение одного архитектурного кошмара на другой».

«Этот поразительный город похож на гигантские кинодекорации. Трудно привыкнуть к его азиатской тяге к окружности».

Люди и их повседневность

«Вдоль всех улиц тянутся очереди за продуктами. Люди стоят молча и серо. Их выносливость поразительна. На лицах застыло постоянное отсутствующее выражение, словно они находятся под наркозом».

«Вот чего не хватает в России — личного во взгляде! Повсюду тут встречаешь лица застывшие и невыразительные, а глаза стеклянные и пустые».

«Самое счастливое место, которое я видела в России, — это московская тюрьма. <…> Несмотря на грязь и невзрачность обстановки, лица заключенных сияли радостью. А почему бы и нет? Антиобщественный поступок, который привел их за решетку, стал для них глотком свободы, позволив вырваться из общей массы».

«Сидя в русском театре, начинаешь понимать, как Советскому государству удалось довести страну до крайности: добавьте к природной склонности к актерству непрекращающуюся пропаганду и бесконечные плакаты, и вы сможете приручить человека к нынешнему режиму».

Роберт Капа и Джон Стейнбек, «Русский дневник»

1940-е

Первый — классик документальной фотографии, второй — американский писатель, лауреат Нобелевской премии. Приехали в Москву в 1947 году делать независимый репортаж о повседневной жизни советских людей в столице и за ее пределами.

Город со следами бомбежки, военными огородами, подновленными фасадами и множеством статуй, борьба между Союзом писателей и ВОКСом (Всесоюзным обществом культурной связи с заграницей) с целью спихнуть с себя ответственность за пребывание американских гостей, энергичная высокоморальная переводчица Светлана как лицо всей советской молодежи — здесь закончилась война, но не пропаганда.

Город и архитектура

«Это город больших новых зданий и старых маленьких деревянных домиков с деревянными кружевами вокруг окон, любопытный город с изменчивым настроением и со своим характером».

«Когда-то пыльные и грязные улицы теперь были вымыты и вымощены. За одиннадцать лет здесь были построены сотни новых высоких жилых домов, переброшены новые мосты через Москву-реку, расширены улицы, всюду появились какие-то статуи. Исчезли целые участки узких и грязных улочек старой Москвы, а на их месте появились жилые кварталы и общественные здания».

«Кое-где видны следы бомбежек, но их не очень много. Видимо, немецкие самолеты нечасто прорывались к Москве».

«Мы заметили также, что фасады домов приводят в порядок. Все здания стояли в лесах. Их красили, повреждения ремонтировали — дело в том, что через несколько недель город должен был встречать свой 800-летний юбилей, который собирались отметить пышно и с размахом. А еще через несколько месяцев после этого события наступала тридцатая годовщина Октябрьской революции.

Повсюду — на общественных зданиях, на Кремле, на мостах — электрики развешивали гирлянды лампочек. Эта работа не останавливалась по вечерам и продолжалась при свете прожекторов по ночам — всё должно было показать красоту и ухоженность города, который впервые за семь лет празднует свой день рождения без войны».

Люди и их повседневность

«Женщины либо вообще без макияжа, либо очень скромно подкрашены, их одежда опрятна, но не очень красива. На улицах множество людей в военной форме, хотя они явно уже не служат в армии. Это демобилизованные, у которых просто нет другой одежды. Форму в таком случае носят без знаков различия и без погон».

«От нее [от переводчицы Светланы] мы узнали, что советскую молодежь захлестнула волна нравственности. Это было что-то похожее на то, что происходило у нас в Штатах в провинциальных городишках поколение назад.

Приличные девушки не ходят в ночные клубы. Приличные девушки не курят. Приличные девушки не красят губы и ногти. Приличные девушки одеваются консервативно. Приличные девушки не пьют. И еще приличные девушки очень осмотрительно себя ведут с парнями.

У Суит-Ланы были такие высокие моральные принципы, что мы, в общем никогда не считавшие себя очень аморальными, на ее фоне стали казаться себе весьма малопристойными».

«Мы слышали, что русские — мастера игры, которую мы называем „русский гамбит“, и мало кто их может в эту игру переиграть. Правила ее очень просты. Человек, с которым вы хотите встретиться в государственном учреждении, „вышел“, „плохо себя почувствовал“, „лег в больницу“ или „его нет, он в отпуске“. Это может продолжаться годами».

«Мы не спеша поехали обратно в город. На обочинах росла капуста, а по обе стороны дороги был высажен картофель. Москва еще не рассталась с тем, что у нас называлось „военными огородами“, ― у каждого был свой участок, засаженный капустой и картофелем, и владельцы яростно защищали свои угодья. За то время, что мы находились в Москве, двух женщин приговорили к десяти годам исправительных работ за то, что они украли из частного огорода три фунта картошки».

Габриэль Гарсиа Маркес, «СССР: 22 400 000 квадратных километров без единой рекламы кока-колы»

1950-е

Латиноамериканский писатель, лауреат Нобелевской премии, автор романа «Сто лет одиночества», которым зачитывалась вся русская интеллигенция последних десятилетий ХХ века.

В 1957 году, будучи начинающим журналистом и очень любопытным человеком, Маркес приехал в СССР на Всемирный фестиваль молодежи и студентов, выдав себя за участника фольклорного ансамбля. Парадная, отформатированная под туристов Москва, зашкаливающий гигантизм застройки, плохо одетый добродушный народ, жаждущий общения и знаний о мире, километровые очереди перед Мавзолеем, Сталин, бесстыдно спящий без угрызений совести, — советская столица поразила и озадачила колумбийского мэтра.

Город и архитектура

«Приближение Москвы — это нечто ощутимое, чувствуемое, нарастающее в груди каким-то беспокойством. Непонятно, когда начинается город. Вдруг, в какой-то неопределенный миг обнаруживаешь, что деревья кончились, и зеленый цвет остается в памяти, словно игра воображения».

«Москва — самая большая деревня в мире — не соответствует привычным человеку пропорциям. Лишенная зелени, она изнуряет, подавляет. Московские здания — те же самые украинские домишки, увеличенные до титанических размеров. Будто кто-то отпустил каменщикам столько пространства, денег и времени, сколько им надо, чтобы воплотить обуревающий их пафос украшательства.

В самом центре встречаются провинциальные дворики — здесь сохнет на проволоке белье, а женщины кормят грудью детей.

Но и эти сельские уголки имеют иные пропорции. Скромный московский трехэтажный дом по высоте равен общественному пятиэтажному зданию в западном городе и несомненно дороже, внушительней и нарядней. Некоторые из них кажутся просто вышитыми на машинке. Мрамор не оставляет места стеклу, почти не заметно торговой жизни, редкие витрины государственных магазинов — скудные и незамысловатые — подавляет кондитерская архитектура».

«Здесь нет обычных улиц. Есть единая система проспектов, которые сходятся к географическому, политическому и сентиментальному центру города — к Красной площади».

Люди и их повседневность

«По обширным пространствам, предназначенным для пешеходов, медленно движется, словно низвергающий поток лавы, всё сметающая на пути толпа».

«Исчезновение классов — впечатляющая очевидность: все одинаковы, все в старой и плохо сшитой одежде и дурной обуви. Они не спешат и не суетятся, и кажется, всё их время уходит на то, чтобы жить. Это такая же непробиваемая добродушная и здоровая толпа, как в деревне, только увеличенная до колоссальных размеров».

«…Фестиваль стал спектаклем для советского народа, в течение 40 лет оторванного от всего света.

Все хотели увидеть, потрогать иностранца, удостовериться, что он сделан из той же плоти и крови. Мы встречали русских, никогда и в глаза не видавших иностранца.

В Москву съехались любознательные со всех уголков Советского Союза. На ходу они изучали языки, чтобы разговаривать с нами, и дали нам возможность совершить путешествие по стране, не покидая Красную площадь».

«Простота, доброта, искренность людей, ходивших по улицам в рваных ботинках, не могли быть следствием фестивального распоряжения. Не раз с обдуманной жестокостью я задавал один и тот же вопрос лишь с целью посмотреть, каков будет ответ: „Правда, что Сталин был преступником?“ Они невозмутимо отвечали цитатами из доклада Хрущева. Я ни разу не заметил агрессивности».

«Это народ, который отчаянно жаждет иметь друзей. На наш вопрос: „Какая разница между настоящим и прошлым?“ — довольно часто повторялся знаменательный ответ: „Теперь у нас много друзей“. И они хотят иметь друзей еще больше: переписываться лично, разговаривать о том, что интересует всех, с людьми всего мира».

«Советские люди, которые много путешествовали по карте и знают наизусть всемирную географию, невероятно плохо информированы о происходящем в мире. Дело в том, что их радио имеет только одну программу, а газеты — все они принадлежат государству — настроены лишь на волну „Правды“».

Михайло Михайлов, «Лето московское 1964»

1960-е

Югославский ученый и публицист русского происхождения. В 1964-м пять недель провел в Москве и в следующем году был арестован правительством Тито за «клевету на дружественную державу» — воспоминания об СССР.

В «дружественной державе» тем временем интеллигенция уже читает прекрасные стихи Гумилева и страшные свидетельства Солженицына, но очередь в Мавзолей всё та же. Пожилым людям возвращают церкви, для молодых — открывают парки культуры и отдыха. Страна начинает медленно оживать.

Город и архитектура

«А Москва действительно огромна. По величине сегодня она занимает пятое место в мире. После Нью-Йорка, Лондона, Токио и Шанхая».

«Метрополитен „имени Ленина“, Центральная библиотека „имени Ленина“ и даже Московский „ордена Ленина“ — цирк! Чудно́, как люди не замечают: то, что часто, слишком часто повторяется, теряет всякое значение…»

«Московский государственный университет…

Грандиозное здание на Ленинских горах. На самом деле никаких гор нет. Местность просто немного возвышается над центральной частью Москвы.

Университет — достойный памятник периоду „культа“. В том же стиле, как и „Дворец культуры“ в Варшаве. Нефункциональный мамонт — громада со шпилем высотой в 30 метров и огромной звездой наверху. И на каждом углу — башни, а на башнях, на громадной высоте — статуи. Главное ощущение при виде здания — чувство беспомощности и собственной незначительности.

В Италии я видел небоскребы и бо́льших размеров, но они не производили такого зловещего впечатления».

Люди и их повседневность

«Прежде всего — ничто не похоже на то, что ожидает и представляет себе человек, читающий и западную и советскую печать.

На улицах стоят большие цистерны, из которых разливают русский национальный напиток — квас. На каждом шагу — автоматы с газированной водой. Стакан чистой газированной воды — копейка, с малиновым соком — 3 копейки.

На стенах домов рекламы и плакаты — выступает исполнитель западных мелодий Эмиль Хоровец.

В каждом квартале — амбулатория для вытрезвления пьяных — „вытрезвитель“. Вечером пьяные встречаются часто. Днем подходят трезвые, просят закурить.

Очевидно здесь это принято, так как сигареты недорогие, хотя, как правило, плохие. Когда в табачные лавки поступают болгарские „Солнце“, люди становятся в очередь и берут по несколько десятков коробок.

На окраинах города ночью опасно выйти на улицу, несмотря на многочисленные патрули своеобразной народной охраны — „дружинников“.

Метро не поддается описанию. Через каждую минуту или полторы подходит поезд и всё действует безотказно. На каждом углу — справочный киоск. За две копейки вы узнаете о номерах автобусов, троллейбусов, о линии метро, которые вас доставят к желаемой цели. Шампанское продают в разлив и можно пить у стойки».

«А перед мавзолеем Ленина на Красной площади — огромная очередь, между прочим, созданная искусственно. Дело в том, что мавзолей открыт только с 11 до 14 часов и то не каждый день. Принимая во внимание шестимиллионное население Москвы и бесконечные делегации из провинции, неудивительно, что в течение этих коротких часов скапливается большая очередь».

«В Москве сегодня 40 действующих церквей. Они переполнены, трудно протолкаться! Посещают их главным образом пожилые мужчины и женщины, есть и девушки.

Особый аттракцион — так называемые „парки культуры и отдыха“, в особенности Центральный парк имени Горького. Это громадные озелененные комплексы, наполненные разнообразными аттракционами, что-то вроде венского „Пратера“. На многочисленных открытых сценах ежедневно бесплатные вокальные и инструментальные концерты, народный фольклор в исполнении как различных любительских обществ, так и известных профессионалов».

«Студенты — несмотря на то, что им постоянно угрожают ссылкой на годик-другой в так называемые трудовые лагеря, — почти ничего не боятся. Открыто дискутируют обо всём, без страха критикуют недостатки в своей стране.

Правда — еще до сих пор существует некоторая взаимная подозрительность. Так, один студент, с которым я подружился, предупредил меня, что другой, его коллега — „стукач“ доносчик.

Через несколько дней тот другой студент сказал мне то же самое о первом! Но все они оптимисты и все считают, что жизнь в стране с каждым днем становится лучше и свободнее. Удивило меня и то, что никто не обращает внимания на группки, распевающие на ступенях лестниц во весь голос тюремные и концлагерные песни».

«Советская психология существует. Это психология людей, отождествляющих себя со всей историей Советского Союза, со всеми идеями, движущими (или иногда тормозящими) жизнь Советского Союза. <…> Первой характерной чертой „гомо советикуса“ является одобрение и принятие любого решения руководства. Причем — искреннее одобрение.

Второй — наивное и неосознанное иезуитство того типа, как его изобразил Достоевский в облике Эркеля — одной из эпизодических личностей „Бесов“ — честного, чувствительного и приятного в личной жизни человека, но способного на самые большие подлости во имя „высшей идеи“…»

Дэвид Боуи, фрагменты писем пиар-менеджеру Черри Ванилле

1970-е

Легенда британского глэм-рока, мастер эпатажа и просто марсианин. 30 апреля 1973 года вышел из поезда на Ярославском вокзале.

Оранжевый костюм от Ива Сен-Лорана, шелковый жакет кофейного цвета с зелеными вставками, голландский берет и желтые ботинки на 10-сантиметровой платформе — честно говоря, куда интереснее было бы почитать воспоминания самих москвичей о Боуи. Город и его жители Дэвиду не очень понравились, и о своем первом визите в советскую столицу он оставил лишь пару коротких письменных свидетельств.

Люди и их повседневность

«30 апреля 1973-го мы наконец-то прибыли в Москву. Той же ночью мы остановились в гостинице „Интурист“, а на следующий день нам повезло увидеть на улицах города парад в честь Первого мая, который прошел на улицах города. Первомай — самый крупный русский праздник, который проводится в честь основания Коммунистической партии Советского Союза.

Все члены партии маршируют на улицах, несут красные флаги и поют патриотические песни. Наблюдать за всем этим интересно: вид огромного количества людей, объединенных общей целью, впечатляет».

«Конечно, я имел некоторое представление о России из того, что читал, слышал и видел в фильмах, но приключение, которое я пережил, люди, которых я встретил, — всё это сложилось в удивительный опыт, который я никогда не забуду».

Карл Шлёгель, «Постигая Москву»

1980-е

Немецкий историк и писатель, изучал историю, философию и социологию в университетах Москвы и Ленинграда.

В 1982 году Шлёгель вновь приехал в столицу Страны Советов для работы над исследованием самосознания русской интеллигенции 1909–1921 годов. И неожиданно понял, что хочет прочесть не только запланированный список книг, но и сам город. Уезжая в Берлин, Шлёгель вез с собой рукопись, которую не планировал писать, — «Читая Москву» (в буквальном переводе с немецкого).

Современность, сосуществующая с многовековым прошлым, ускользающая тень Вальтера Беньямина, причудливое переплетение советского и западного — этот огромный город умеет жить несколькими жизнями сразу.

Город и архитектура

«Москва — город не Кремля, а высотных зданий. Если она обрела собственный облик, делающий ее отличимой от других и заметной, то обязана этим не виду Кремля, а структуре городской территории. Эта структура стала зримой благодаря семи высотным зданиям».

«В городском пейзаже Москвы есть что-то от красоты каменоломни, если устремить взгляд на целое, не ограничиваясь какой-то одной точкой, будь то Красная площадь, Старая площадь или часть Страстного бульвара. Огромный массив городского ландшафта открывает наблюдателю отложения веков».

«…В Москве… существуют целые кварталы и длинные улицы, сохранившиеся в оригинальном состоянии. До них еще не добрались модернизация, санирование или реставрация.

В Москве нас встречает и собственное прошлое, консервируемое здесь в первую очередь не благодаря внимательному отношению, а вследствие бездействия».

«Отыскать следы Беньямина в Москве оказалось гораздо труднее, чем узнать город, описываемый в „Дневнике“. <…>

Москва, которую Беньямин наблюдает и описывает в дневнике, лицо города, которое он лепит, — это так захватывающе точно, так свежо, будто не прошло достаточно времени, чтобы картины изменились или потускнели под пылью».

Люди и их повседневность

«…Магазины работают до 21 часа; входы в гостиницы контролируются швейцарами; улицы повсеместно и в любое время подметают короткими метлами из прутьев; официанты в ресторанах заставляют себя ждать, а уж отсутствие рекламы ощущается едва ли не физически».

«Московское метро — пионерское дело модерна, к тому же устремленное далеко в будущее, не столько благодаря бьющей в глаза пышности своего оформления, сколько в силу беспощадности темпа, которому оно подчиняет пассажиров, ритма, которого оно от них требует. Это важнейший институт цивилизации — и не из-за знаменитого читателя в метро, которого Ильф и Петров наблюдали уже в первые дни открытия первой линии и который по сей день непременно служит главным аргументом в пользу особого отношения россиян к своей литературе. Оно цивилизует пассажиров, делая их всех равными перед своим темпом и рассчитанным ритмом, неумолимо приучая их к формам общения, без которых общественный организм рухнул бы».

«Когда пассажиры скапливаются на эскалаторах, наступает час сильного. Тот, кто сильнее, не только быстрее попадет на эскалатор, но и ускоряет темп движения массы. Физическое давление более быстрых на более медленных создает своеобразное течение, которое способно испугать новичка».

«…Как могут выносить свою жизнь люди, не признающие советскую действительность разумной? Как могут они выстоять перед лицом чудовищной громады действительности, хоть и не лишенной противоречий, но, тем не менее, довольно прочно утвердившейся? Как выдержать резкое расхождение между их жизненными стремлениями и тем, что допускает общество? Разве это не безнадежно и не ввергает в отчаяние?»

«В Москве имеются магазины, которые за валюту продают едва ли не все товары, кажущиеся необходимыми западным потребителям. В Москве существуют искусственные уголки рая, где в садах и залах никому не надо стоять в очереди и где свет падает так искусно, словно ему поставлена задача иллюминировать товарный фетиш. В Москве есть сферы человеческих отношений, устроенные так, что можно забыть, какую важную роль и в общественной, и в частной жизни играет магнитофон.

Но это только на первый взгляд. Существование советского и западного образа жизни поначалу представляется простым сочетанием и противостоянием несмешанных чистых форм, а это не так. Столкновение двух моделей жизни и поведения порождает гибридную искусственную форму со всеми странностями, скрещениями и пошлостями».