Гальванопластика лесов, цветочная грудь и нудные раки: как читать произведения метареалистов

Александр Еременко

Возможно, это самое известное стихотворение Александра Еременко, в котором соединяются (по меньшей мере) две логики: сатирическая, связанная с жизнью теней советских писателей, и экологическая, воспринимающая природу как изощренную технологическую структуру. Когда две эти логики сходятся, они вызывают освободительный смех.

---

Переделкино

Гальванопластика лесов.
Размешан воздух на ионы.
И переделкинские склоны
смешны, как внутренность часов.

На даче спят. Гуляет горький
холодный ветер. Пять часов.
У переезда на пригорке
с усов слетела стая сов.

Поднялся вихорь, степь дрогнула.
Непринужденна и светла,
выходит осень из загула,
и сад встает из-за стола.

Она в полях и огородах
разруху чинит и разбой
и в облаках перед народом
идет-бредет сама собой.

Льет дождь. Цепных не слышно псов
на штаб-квартире патриарха,
где в центре англицкого парка
стоит Венера. Без трусов.

Рыбачка Соня как-то в мае,
причалив к берегу баркас,
сказала Косте: — Все вас знают,
а я так вижу в первый раз…

Льет дождь. На темный тес ворот,
на сад, раздерганный и нервный,
на потемневшую фанерку
и надпись «Все ушли на фронт».

На даче сырость и бардак,
и сладкий запах керосина.
Льет дождь. На даче спят два сына,
допили водку и коньяк.

С крестов слетают кое-как
криволинейные вороны.
И днем, и ночью, как ученый,
по кругу ходит Пастернак.

Направо — белый лес, как бредень.
Налево — блок могильных плит.
И воет пес соседский, Федин,
и, бедный, на ветвях сидит.

И я там был, мед-пиво пил,
изображая смерть, не муку.
Но кто-то камень положил
в мою протянутую руку.

Играет ветер, бьется ставень,
а мачта гнется и скрыпит.
А по ночам гуляет Сталин,
но вреден север для меня.

Иван Жданов

Отталкиваясь от отчетливо религиозного образа (куст), Жданов при помощи виртуозных языковых игр и густой метафорики создает почти мистерию на почти бытовом материале, отдельные части которой не поддаются однозначной интерпретации. Читательский взгляд скользит по тревожной картине, пораженный сложностью открывшегося ему мира.

---

Рапсодия батареи отопительной системы

Вскрывающий небо ущербным консервным ножом,
бросающий сверху пустую цветочную бомбу,
крутой полумесяц на клумбе развернут, как скатерть.

А розовый куст, восходящий над краем стола,
бронхитом трясет и сорит никотиновой солью,
клубясь и блестя в негативном ознобе рентгена.

Так выглядит каждый сидящий напротив меня,
особенно возле стакана густого портвейна,
вдвоем с сигаретой, глядящей с печалью трамвайной,
таким я кажусь для того, кто заметит меня.
И что ни лицо во вселенной, то водоворот,
затянутый наглухо спелым комфортом болот.

От рощ, иссеченных в табачном кристалле кафе,
внебрачные реки, давясь отопительным пивом,
в свои батареи уводят чугунным напевом
глухого Орфея, и кажется пьяным Орфей.

Я ввинчен в кружение вод, у меня впереди
чугунные русла и роза в цветочной груди.

Лицо во вселенной срывает с резьбы небосвод.
Пурпур объявлен — роза придет!

Вдруг стало темно, точно внутри этого «вдруг».

Круче и круче круг отлученных вод от лучей,
от неба отъединенных вод.
Облаком быть не дано!
Богом рек, морей, зыбей
не дано быть!

Молитва твоя — молотьба букв,
стук по газете
твердых дождей чугунного сплава,
зреющих слева направо,
сверху вниз.

Дождь орошает сухой линотип.
Буквы растут. Стебли срезают.
Бумагу кладут на стерню —
вот и газета.

Небо срывается сверху столбцами газет.
Пятки Орфея изрезаны в кровь,
Пурпур объявлен — роза придет!

Чайник в обнимку со словом «вода»
к речке идет, а в слове «вода»
накипь, как в чайнике.

Пить! Пить! Пить!

А река-то, пить-пить, огорожена сплошь батареями.
Некуда выдох свой поместить.

Я, распластавшись, лежу на песке, создающем меня.
А река, поднимаясь со дна, как облако, любит меня.

Облако входит в себя, становясь незримым.
Светящийся розовый куст, коллапсируя, входит ко мне.
То — куст, убеленный словами, несущими воду.

То — Бог!

Алексей Парщиков

Этот текст включен в цикл «Сомнамбула», по мотивам которого арт-группа АЕС намеревалась снять видео. Визуальное произведение, к сожалению, не было сделано, но цикл Парщикова остался: в каждом из включенных в него стихотворений он пытается нащупать (важный в данном случае глагол) способы репрезентации тела и сознания человека конца века, схватывающего мир прикосновениями.

---

Сомнамбула

С коричневыми губами, с жужжащими желудёвыми волосами,
её очки потемнели сперва, затем налились молоком,
где любовники пересекались носами,
где шел вертолёт коптящий, не помнящий ни о ком.

Я слетел с перекладины и провалился в маки
с идеей подарить тебе зажигалку и нож.
Как перелезающие порог растопыренные нудные раки,
две замедленные претендентки выходят драться на ось.

Озарённые и теряющие наименования,
расцарапанные, как школьная парта, когда я
вижу материк между Шотландией, Данией
и Норвегией, до сих пор не нанесённый на карту.

Это материк дистиллированной воды и белого
шума, там нету ни распада ни огня.
Дуэлянткам взять бы в свидетели Улялюма.
И жаль, что самоубийство избегает меня.

Константин Кедров

Это самое известное поэтическое произведение Константина Кедрова, в котором он выстраивает величественную словесную инсталляцию на бесконечном обмене значений между различными образами. Несмотря на свою вопиющую «авангардность», это довольно традиционный текст, не стремящийся сломать привычное отношение к поэзии.

---

Компьютер любви

НЕБО — ЭТО ВЫСОТА ВЗГЛЯДА
ВЗГЛЯД — ЭТО ГЛУБИНА НЕБА

БОЛЬ — ЭТО
ПРИКОСНОВЕНИЕ БОГА
БОГ — ЭТО
ПРИКОСНОВЕНИЕ БОЛИ

ВЫДОХ — ЭТО ГЛУБИНА ВДОХА
ВДОХ — ЭТО ВЫСОТА ВЫДОХА

СВЕТ — ЭТО ГОЛОС ТИШИНЫ
ТИШИНА — ЭТО ГОЛОС СВЕТА
ТЬМА — ЭТО КРИК СИЯНИЯ
СИЯНИЕ — ЭТО ТИШИНА ТЬМЫ

РАДУГА — ЭТО РАДОСТЬ СВЕТА
МЫСЛЬ — ЭТО НЕМОТА ДУШИ

СВЕТ — ЭТО ГЛУБИНА ЗНАНИЯ
ЗНАНИЕ — ЭТО ВЫСОТА СВЕТА

КОНЬ — ЭТО ЗВЕРЬ ПРОСТРАНСТВА
КОШКА — ЭТО ЗВЕРЬ ВРЕМЕНИ
ВРЕМЯ — ЭТО ПРОСТРАНСТВО СВЕРНУВШЕЕСЯ В КЛУБОК
ПРОСТРАНСТВО — ЭТО РАЗВЕРНУТЫЙ КОНЬ

КОШКИ — ЭТО КОТЫ ПРОСТРАНСТВА
ПРОСТРАНСТВО — ЭТО ВРЕМЯ КОТОВ

ПУШКИН — ЭТО ВОР ВРЕМЕНИ
ПОЭЗИЯ ПУШКИНА — ЭТО ВРЕМЯ ВОРА

СОЛНЦЕ — ЭТО ТЕЛО ЛУНЫ
ТЕЛО — ЭТО ЛУНА ЛЮБВИ

ПАРОХОД — ЭТО ЖЕЛЕЗНАЯ ВОЛНА
ВОДА — ЭТО ПАРОХОД ВОЛНЫ

ПЕЧАЛЬ — ЭТО ПУСТОТА ПРОСТРАНСТВА
РАДОСТЬ — ЭТО ПОЛНОТА ВРЕМЕНИ
ВРЕМЯ — ЭТО ПЕЧАЛЬ ПРОСТРАНСТВА
ПРОСТРАНСТВО — ЭТО ПОЛНОТА ВРЕМЕНИ

ЧЕЛОВЕК — ЭТО ИЗНАНКА НЕБА
НЕБО — ЭТО ИЗНАНКА ЧЕЛОВЕКА

ПРИКОСНОВЕНИЕ — ЭТО ГРАНИЦА ПОЦЕЛУЯ
ПОЦЕЛУЙ — ЭТО БЕЗГРАНИЧНОСТЬ ПРИКОСНОВЕНИЯ

ЖЕНЩИНА — ЭТО НУТРО НЕБА
МУЖЧИНА — ЭТО НЕБО НУТРА

ЖЕНЩИНА — ЭТО ПРОСТРАНСТВО МУЖЧИНЫ
ВРЕМЯ ЖЕНЩИНЫ — ЭТО ПРОСТРАНСТВО МУЖЧИНЫ

ЛЮБОВЬ — ЭТО ДУНОВЕНИЕ БЕСКОНЕЧНОСТИ
ВЕЧНАЯ ЖИЗНЬ — ЭТО МИГ ЛЮБВИ

КОРАБЛЬ — ЭТО КОМПЬЮТЕР ПАМЯТИ
ПАМЯТЬ — ЭТО КОРАБЛЬ КОМПЬЮТЕРА

МОРЕ — ЭТО ПРОСТРАНСТВО ЛУНЫ
ПРОСТРАНСТВО — ЭТО МОРЕ ЛУНЫ

СОЛНЦЕ — ЭТО ЛУНА ПРОСТРАНСТВА
ЛУНА — ЭТО ВРЕМЯ СОЛНЦА
ПРОСТРАНСТВО — ЭТО СОЛНЦЕ ЛУНЫ
ВРЕМЯ — ЭТО ЛУНА ПРОСТРАНСТВА
СОЛНЦЕ — ЭТО ПРОСТРАНСТВО ВРЕМЕНИ

ЗВЕЗДЫ — ЭТО ГОЛОСА НОЧИ
ГОЛОСА — ЭТО ЗВЕЗДЫ ДНЯ

КОРАБЛЬ — ЭТО ПРИСТАНЬ ВСЕГО ОКЕАНА
ОКЕАН — ЭТО ПРИСТАНЬ ВСЕГО КОРАБЛЯ

КОЖА — ЭТО РИСУНОК СОЗВЕЗДИЙ
СОЗВЕЗДИЯ — ЭТО РИСУНОК КОЖИ

ХРИСТОС — ЭТО СОЛНЦЕ БУДДЫ
БУДДА — ЭТО ЛУНА ХРИСТА

ВРЕМЯ СОЛНЦА ИЗМЕРЯЕТСЯ ЛУНОЙ ПРОСТРАНСТВА
ПРОСТРАНСТВО ЛУНЫ — ЭТО ВРЕМЯ СОЛНЦА

ГОРИЗОНТ — ЭТО ШИРИНА ВЗГЛЯДА
ВЗГЛЯД — ЭТО ГЛУБИНА ГОРИЗОНТА
ВЫСОТА — ЭТО ГРАНИЦА ЗРЕНИЯ

ПРОСТИТУТКА — ЭТО НЕВЕСТА ВРЕМЕНИ
ВРЕМЯ — ЭТО ПРОСТИТУТКА ПРОСТРАНСТВА

ЛАДОНЬ — ЭТО ЛОДОЧКА ДЛЯ НЕВЕСТЫ
НЕВЕСТА — ЭТО ЛОДОЧКА ДЛЯ ЛАДОНИ

ВЕРБЛЮД — ЭТО КОРАБЛЬ ПУСТЫНИ
ПУСТЫНЯ — ЭТО КОРАБЛЬ ВЕРБЛЮДА

ЛЮБОВЬ — ЭТО НЕИЗБЕЖНОСТЬ ВЕЧНОСТИ
ВЕЧНОСТЬ — ЭТО НЕИЗБЕЖНОСТЬ ЛЮБВИ

КРАСОТА — ЭТО НЕНАВИСТЬ К СМЕРТИ
НЕНАВИСТЬ К СМЕРТИ — ЭТО КРАСОТА

СОЗВЕЗДИЕ ОРИОНА — ЭТО МЕЧ ЛЮБВИ
ЛЮБОВЬ — ЭТО МЕЧ СОЗВЕЗДИЯ ОРИОНА

МАЛАЯ МЕДВЕДИЦА — ЭТО ПРОСТРАНСТВО БОЛЬШОЙ МЕДВЕДИЦЫ
БОЛЬШАЯ МЕДВЕДИЦА — ЭТО ВРЕМЯ МАЛОЙ МЕДВЕДИЦЫ

ПОЛЯРНАЯ ЗВЕЗДА — ЭТО ТОЧКА ВЗГЛЯДА
ВЗГЛЯД — ЭТО ШИРИНА НЕБА
НЕБО — ЭТО ВЫСОТА ВЗГЛЯДА
МЫСЛЬ — ЭТО ГЛУБИНА НОЧИ
НОЧЬ — ЭТО ШИРИНА МЫСЛИ

МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ — ЭТО ПУТЬ К ЛУНЕ
ЛУНА — ЭТО РАЗВЕРНУТЫЙ МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ
КАЖДАЯ ЗВЕЗДА — ЭТО НАСЛАЖДЕНИЕ
НАСЛАЖДЕНИЕ — ЭТО КАЖДАЯ ЗВЕЗДА

ПРОСТРАНСТВО МЕЖДУ ЗВЕЗДАМИ —
ЭТО ВРЕМЯ БЕЗ ЛЮБВИ
ЛЮБОВЬ — ЭТО НАБИТОЕ ЗВЕЗДАМИ ВРЕМЯ
ВРЕМЯ — ЭТО СПЛОШНАЯ ЗВЕЗДА ЛЮБВИ

ЛЮДИ — ЭТО МЕЖЗВЕЗДНЫЕ МОСТЫ
МОСТЫ — ЭТО МЕЖЗВЕЗДНЫЕ ЛЮДИ

СТРАСТЬ К СЛИЯНИЮ — ЭТО ПЕРЕЛЕТ
ПОЛЕТ — ЭТО ПРОДОЛЖЕННОЕ СЛИЯНИЕ
СЛИЯНИЕ — ЭТО ТОЛЧОК К ПОЛЕТУ
ГОЛОС — ЭТО БРОСОК ДРУГ К ДРУГУ

СТРАХ — ЭТО ГРАНИЦА ЛИНИИ ЖИЗНИ В КОНЦЕ ЛАДОНИ
НЕПОНИМАНИЕ — ЭТО ПЛАЧ О ДРУГЕ
ДРУГ — ЭТО ПОНИМАНИЕ ПЛАЧА

РАССТОЯНИЕ МЕЖДУ ЛЮДЬМИ ЗАПОЛНЯЮТ ЗВЕЗДЫ
РАССТОЯНИЕ МЕЖДУ ЗВЕЗДАМИ ЗАПОЛНЯЮТ ЛЮДИ

ЛЮБОВЬ — ЭТО СКОРОСТЬ СВЕТА
ОБРАТНО ПРОПОРЦИОНАЛЬНАЯ РАССТОЯНИЮ МЕЖДУ НАМИ
РАССТОЯНИЕ МЕЖДУ НАМИ
ОБРАТНО ПРОПОРЦИОНАЛЬНОЕ СКОРОСТИ СВЕТА —
ЭТО ЛЮБОВЬ

Аркадий Драгомощенко

В этом стихотворении каждый образ рождает еще один образ, но это не отчужденная культурная практика, а почти операция на открытом сердце — в центре языковой воронки находится «я», субъект, претерпевающий движение мысли, переживающий рождения и смерть образов.

---

В глубине двора пес искрится, цепенеет рощей.
Воображение вспять пятится, подобно волне отлива,
затаскивая в привычное тело (взрезая оконную гладь)
немудреный свой скарб, и когда в мозгу возникает «краб»
(рассудок прибегает к уловке прибавления согласной)
и свет ржавый разом мелеет, где море обвисает на скалах,
и гремучим золотом кишмя блохи кишат в песке
(произнося что-то об облаках), «я» ловит себя на том,
что всю сумму умножающего себя языка
превосходит трещина раскалывающего его предела.

иероглифов кварцевая воронка,
небо втягивающая в свой сверкающий шелест.

Владимир Аристов

Это стихотворение представляет собой цепь визуальных вспышек, внезапно рождающихся в сознании и также внезапно исчезающих. Аристов показывает элементарные (что не значит простые!) структуры мира, состоящие из травматичных образов-представлений.

---

На каменном школьном крыльце ты лежал,
обнаженный, как нож

В глубине двора черная зелень едва шевельнулась
И шумел дождь во сне чужом

Прекращаемый взмахом ресниц

Ты упавший лежал не прикрытый ничем, юный
ни пергаментом титулов
ни имен, вписанных в книгу вовне
не прикрытый ничем, кроме одежды
(на ступенях, на обшарпанном пенном крыльце)

Снега шум в кулаке твоем, равномерно сжимавшемся
слышен был — это шум
посторонних часов

…перед дверью в нелепую зелени бездну…

Сергей Соловьев

В этом (довольно раннем) стихотворении Сергей Соловьев словно бы калибрует взгляд, настраивает поэтический аппарат и размечает мир, который он будет описывать. Сегодня этот мир разросся до вселенских масштабов, а сам поэт стремится найти разные способы его описания (и поэзия — лишь один из них).

---

Если верить позднему Витгенштейну, —
мир человека есть мир языка —
будь то Непорочная Дева или стакан портвейна,
юное небо или сохнущий музыкант.
Сухой музыкант или музыкант мокрый —
мир есть то, что о нем говорят.
Вводится термин языковые игры:
наука, религия, диамат.
Игра путь, игра икс, игра проза,
игра в плотно прилегающих ОЗК.
Все т. н. проклятые вопросы
лежат за пределом возможностей языка.
Например, когда я приближаю глаза к глазам ее,
пытаясь понять, в чем смысл жизни наверняка, —
небытие определяет мое сознание,
балансируя на кончике языка.
Эту пограничную зону еще даосы маркировали,
стремясь к невесомости, отпиливая киль:
«Когда Тысячеокий говорил о пыли,
он говорил о ней как не-о-пыли,
поэтому мы называем ее: пыль».
Если от Витгенштейна идти в направлении новой веры,
отдаляясь от лунного кружева отблескивающих дорог,
можно предположить конец языковой эры,
определив нынешнюю ситуацию как порог,
когда речевое крошево, облетая, уходит в прошлое,
и ты не прижимаешься лбом к стеклу,
а смотришь сущности открытыми в их сложности,
и диким кажется, что ты похожа на я тебя люблю,
что колокол похож на звон его по ком,
что мир похож на быть или не быть,
что миг похож на грустно и легко
и что любить тебя похоже на любить.

Виталий Кальпиди

Кальпиди, быть может, самый «темный» из последователей метареалистов — он в большей степени сосредоточен на мрачных сторонах действительности, а многоуровневая метафорика нужна ему, чтобы «расковырять» рану мира и показать пустоту внутри.

---

Допустим, ты только что умер в прихожей,
и пыль от падения тела границ
луча, что проник из-за шторы, не может
достичь, но достигнет. Красиво, без птиц,

за окнами воздух стоит удивленный,
захваченный взглядом твоим, что назад
вернуться к тебе, отраженным от клена
в окне, не успеет, и все-таки сжат

им воздух, но это недолго продлится:
твое кареглазое зренье дрожать
без тонкой, почти золотой, роговицы
сумеет четыре мгновения — ждать

осталось немного. Большая природа
глядит на добычу свою. Говорю:
не медли у входа, не медли у входа,
не бойся — ты будешь сегодня в раю.

И всем, кто остался, оттуда помочь ты
сумеешь, допустим, не голосом, не
рукой, и не знаком, и даже не почтой,
которая ночью приходит во сне,

но чем-нибудь сможешь — я знаю наверно…
Ты все-таки умер. И тайна твоя
молчит над землею да так откровенно,
что жить начинает от страха земля:

и звезды шумят, как небесные травы,
и вброд переходят свое молоко
кормящие матери слева — направо,
и детям за ними плывется легко.

Марк Шатуновский

Это одно из самых известных стихотворений Марка Шатуновского, написанное в 1980-е годы (позднее он стал писать гораздо реже). В отличие от других метареалистов, он описывает не сложное устройство мира, но сложное устройство человека и ту боль, которая возникает при работе этого механизма.

---

Анатомический пейзаж

кусты кровеносных сосудов
роняют последние листья,
в них ветер, влетая, теряет рассудок,
с них птицы, взлетая, вмерзают в созвездья.

в их гуще пульсирует сердце
с отростками губчатых трубок,
в них мечутся крови мохнатые тельца
и стенокардии обрубок.

а корни путей пищевода
уходят в белковую почву,
и звезды читают свободно
клинописную генную почту.

с земли подымается вздохом
сознания мыслящий пух,
и каждый, окликнутый Богом,
растит в одиночестве слух.

его подвигает строенье
того, что всем кажется духом,
на поиски внешнего зренья,
ведомого внутренним слухом.

Александр Иличевский

Как и Алексей Парщиков, Иличевский стремится к эпическому описанию современного мира, который окружен горами, омывается морями, выжигается солнцем и т. д. В центре этого удивительного мира всегда находится наблюдатель, биографический автор, пораженный его великолепием и сбегающий в него (пусть и метафорически) от пустотной социальной жизни.

---

Элегия случая

1.

Все, что я знаю о мире, его не стоит.
Все, что солнце узнало во мне, не стало морем.
Случай думает во мне — вместо меня — об этом,

покуда я сижу на скамье на бульваре в лете,
и липы, вверху в водоворот смыкаясь —
кружевом крон, кружевом света, зренья —

сплошной чередой изумруда вращают
ось пыльного солнца в конце аллеи.
Движенья прохожих прозрачны: праздность,

2.

великая праздность лета царит в округе;
пух тополиный, как газ — легкости, неги, смеха,
замедляя теченье прогулок, взглядов — и даже света, —

плавает в тишине, тишиной, дыханьем
ангельского крыла, его пухом, пером, пареньем.
И где-то на самом краю наития,

на невысокой горе (которой, однако, очи
наяву не воздеть) царь Давид все пляшет и пляшет,
в бубен бьет, веселясь, и плачет и снова пляшет.

3.

«То, что еще невозможно, уже не будет», —
продолжает Случай, — и я ему смирно внемлю:
голос его настойчив и тих, и — как двойник — смертелен.

Мера моя протянута пониманьем —
от виска до виска, как кукана сквозь жабры выстрел,
натянута, как струна, на которой играет Случай.

Щипок за щипком жесты его — как круговерть немого —
подбирает — отзыв мой, свой пароль, и путает то и это.
Мысль моя — моя кровь — замирает, как в детстве море

4.

замирало по счету три, и ждет — что будет дальше?
Вдруг, тяга меры моей рушится вслед за мною —
в небо не-зренья, просторное, как окно.

То, что я вижу сперва, похоже на целый остров
слепоты: бесполые лица, бабочки-двери, залы
с отверзнутым полом, и сразу — как платформы обрыв:

воздух, поля, вороной, ночное; звезд не счесть,
как мой ужас, как числа;
и ползет вверху, толкаясь с жуками, спутник.
Тридевять ночи. Кузнечик «ни-где» бормочет.

5.

Чем возносится призрак в воздух июля? — Дрожью,
трепетом лепествы, аплодисментом эльфа;
шепотом вероятий, страстью ожить, вернуться.

Что по себе оставляет призрак? По крайней мере,
воздух, его прозрачность, влекущую перспективу
бульвара; прохожих, влекомых ею; сгустки

того, что уже никогда, никогда, — и память,
настырную, как собака, которая, словно кость,
нашла себе нового домочадца. О, разведи рукава!

6.

разведи перед ней пустые, как моря на луне, теченья
рук, — невидимка, отродье незримых — призрак!
Покажи, с чем пришел: вот с тем же уходишь, накось!

И еще оставляет призрак — сонмы немыслимых «хочешь»:
«— Хочешь — сдерну смычком полета
с проводов трамвайных небо?

Хочешь — стану тобою? Хочешь —
февраль разорву в апрельские клочья?
Мною вместе мы станем — хочешь?»

7.

Что по себе оставляет Случай? — Место?
Время? Вряд ли место, — скорей, не-место, но —
что куда дремучей, чем самые белые пятна.

«То, что еще невозможно, уже не будет», —
вновь затевает из бездны Случай, и я ему тихо внемлю:
голос его безмолвен, как лавина горы на старте.

Чтобы спастись, я вновь обращаюсь в воздух.
Прохожие, пух, Москва входят в меня, как солнце
входит в стекло — и во рту оживают взрывом.