Лето прошло, веселье постарело: почему «Зоопарк» Майка Науменко оказался на обочине русского рока
Майку Науменко этой весной исполнилось бы 65. История его группы не похожа на истории большинства завсегдатаев Ленинградского рок-клуба: Науменко не снискал оглушительной популярности как у БГ, его музыка не гипнотизировала стадионы, как это было с «Кино». Почему именно так сложилась судьба одного из самых талантливых петербургских рок-н-ролльщиков? Ответ на этот вопрос пытается найти Александр Кушнир — автор биографии «Майк Науменко. Бегство из зоопарка». Книга выйдет летом, а пока можно оформить на нее предзаказ. «Нож» публикует фрагмент о том, как некогда харизматичный рокер превращался в Обломова.
Штормовое предупреждение
Если рассуждать честно и объективно, то Майк и «Зоопарк»
выпали из актуальной повестки еще году в 1988…
Артемий Троицкий
Попытки интегрироваться в горбачевские нововведения и переключиться на новую жизнь давались Майку в конце восьмидесятых годов с невероятным трудом. По большому счету лидер «Зоопарка» не пытался изменить что-либо в своих привычках, не уставая удивлялся успехам других ленинградских рок-групп и искренне не врубаясь в механизм их стремительного взлета.
«Я не понимаю, откуда они берут деньги на все это? — в порыве откровения восклицал Науменко в беседах с приятелями. — Откуда у них новые гитары? Откуда у них деньги на студии и заграничные поездки?»
По всей стране бушевала перестройка, но Науменко уверенно не вписывался в этот непривычный ритм.
«Все вокруг несутся в Америку, но только не Майк, — писал в своей книге «Рок на русских костях» его старинный приятель Коля Васин. — Его никто не приглашает туда. Он никому не нужен. Он сидит на белой полосе и размышляет: „Где бы достать двадцатник, чтобы купить у приятеля Greatest Hits Чака Берри?“»
Это мнение не было единичным. Виолончелист «Аквариума» Сева Гаккель спустя много лет вспоминает:
«Неожиданно для всех Майк внезапно оказался домоседом и совершенно не светским человеком. К примеру, мы в „Аквариуме“ вели открытый образ жизни и были вместе везде — на премьерах, концертах, каких-то спектаклях. А Майк почему-то начал держаться особняком».
Даже мама Галина Флорентьевна замечала, что, достигнув возраста Христа, ее сын стал чем-то напоминать Илью Обломова. Другими словами, начал лениться. Сутками лежал на диване, читал детективы и смотрел по телевизору фильмы про войну.
«Как-то раз мы заехали домой к Майку, — вспоминал организатор эпохального рок-фестиваля в Подольске Пит Колупаев. — Он лежал на диванчике, в коридоре, естественно, срач и бегают какие-то люди в маечках. Мы, москвичи, к такому не привыкли. А у Майка комнатка меньше, чем туалет. Он лежит и смотрит фильм „Они сражались за Родину“, кайфует от этого. У нас с собой была бутылка портвейна, но Майк сказал: „Не, ребята, вы рано приехали, пить еще рано“.
У себя в берлоге он был очень скромным и застенчивым человеком с кучей комплексов. В быту человек читал Тургенева, а его читают только стилисты. Он был поклонником всего Тургенева, тонким ценителем метафор и аутентичного русского языка. При этом у него вся стенка была завешана Марком Боланом и Rolling Stones».
Проводя большую часть жизни в четырех стенах и отказавшись от репетиций «Зоопарка», Науменко пропустил множество культурных событий, происходивших в тот период в Ленинграде. К примеру, он оказался чуть ли не единственным музыкантом в рок-клубе, который принципиально не принимал участия в безумно-веселых выступлениях импровизированного оркестра Сергея Курёхина.
«Как-то в разговоре со мной Майк обронил по поводу „Поп-механики“: „Не понимаю, чем там занимаются мои коллеги из рок-клуба? — отмечает в книге «Беспокойники города Питера» Павел Крусанов. — Я понимаю, что Сережа Курёхин — большой музыкант… Но нам-то что делать с ним на одной сцене? Играть трень-брень на гитаре?“»
«Майк начал тяжелеть, — рассказывал мне его институтский приятель Родион. — И мне кажется, что виноват в этом отчасти был я. Я подарил им на свадьбу телевизор, в качестве шутки. И мне в голову не приходило, что они станут его смотреть. И еще, крайне неожиданно для меня, Науменко стал постоянно читать журналы о Корее. Вместо того, чтобы черпать вдохновение в том, на чем он вырос, Миша начал искать его в более приземленных вещах. В итоге получилось так, что Гребенщиков и Цой продолжали расти, а Науменко расти перестал. В какой-то момент он пошел по пути наименьшего сопротивления».
О таких переменах в жизни Майка никто из его поклонников даже не догадывался. Личную «эволюцию» лидера «Зоопарка» мне довелось наблюдать воочию и, безусловно, это были яркие впечатления. В ноябре 1988 года я столкнулся с Майком в артистической гримерке Лужников. Это случилось во время эпохального концерта памяти череповецкого рок-барда Саши Башлачёва, который за несколько месяцев до этого выбросился из окна ленинградской съёмной квартиры.
Приехав с Шевчуком в Москву на «пьяном поезде» из Ленинграда, Науменко целый день пытался восстановить первый куплет «Старых ран», с которых «Зоопарк» планировал начать программу. Но, видимо, такая стояла погода, что вспомнить слова собственной песни Майк так и не смог. Мне кажется, что эта неудача с текстом надломила что-то у него внутри.
В это время я брал интервью у Юрия Наумова, у которого была общая гримерка с «Зоопарком». За пару минут до начала концерта открылась дверь, и в артистическое помещение с шумом ввалился Майк. Хмуро глянув на «чужаков», он со значением изрек, обращаясь к притихшим музыкантам: «Мастерство артиста заключается не в том, чтобы не забывать слова! А в том, чтобы не опаздывать на собственный концерт и не наблюдать выступление своей группы из зала!»
На сцене Науменко появился, слегка покачиваясь. В итоге академичное выступление «Зоопарка» перед восемью тысячами зрителей Лужников — в контексте яростной «Алисы», романтичного Цоя, пронзительного «Калинова моста» и неустрашимого Шевчука — сенсацией не стало.
Читайте также:
<…>
Так случилось, что незадолго до мемориала Башлачёва группу покинул Андрей «Мурзик» Муратов. Причин было несколько, но главная из них состояла в том, что клавишник «Зоопарка» параллельно выступал и в составе группы «ДДТ». На Майка такое «раздвоение личности» его музыканта влияло крайне негативно. В итоге квинтет превратился в квартет, и, как показалось мне вначале, не очень много от этого потерял.
В то время «Зоопарк» было принято считать самой гастролирующей группой ленинградского рок-клуба. Песни Майка, известные в регионах еще с начала восьмидесятых, и сумасшедший тираж пластинки «Белая полоса» сделали этот рок-состав максимально востребованным. «Сидевший» на домашнем телефоне директор группы Сева Грач едва успевал отмечать в блокноте даты новых концертов.
Особенно интенсивным выдалось лето 1988 года. Конец мая — фестиваль в Минске, в июне — несколько концертов в Воронеже, затем — выступление в Колпашево на 50-летии города, ознаменовавшее собой начало сибирско-дальневосточного тура.
По мнению музыкантов, одно из самых удачных выступлений случилось во Владивостоке. На страницах изысканного дамского фанзина «Штучка» был опубликован искрометный репортаж из «Матросского клуба», где, судя по статье, царил «сплошной драйв и угар».
«Живой „Зоопарк“ — что ожидали, то и увидели, — комментировала журналистка Лина Курятникова дальневосточный дебют Майка. — Песня „Дрянь“ лично на меня со сцены произвела такое впечатление, которое никогда не производила в записи… Публика пришла исключительно врубающаяся, и вела себя, как положено, вызывая недовольство комсомольских работников. Все время ломалась аппаратура, а народ постоянно скандировал: „Уездный город N“!»
Затем был концерт в Хабаровске, но этот город оказался интересен совсем другими событиями. Во-первых, ребята из местного рок-журнала Underground взяли у Майка развернутое интервью, которое впоследствии очень пригодилось в работе над книгой. Во-вторых, на саундчеке к музыкантам подошел неприметного вида сержант Советской армии. То был Леонид Бурлаков — молодой поэт и, в недалеком будущем, продюсер группы «Мумий Тролль». К 1988 году Лёня уже написал будущий хит «Новая луна апреля», и теперь проходил в Хабаровске воинскую службу.
«Я по-наглому попросил Майка о личной встрече, — вспоминал Бурлаков. — На следующий день по его приглашению приехал в гостиницу к десяти утра. Последовавшие два часа я запомнил на всю жизнь. Примерно так я себе и представлял типичного питерского интеллигента, терпеливого и прекрасно меня понимающего.
Помню каждое слово, каждый его ответ. Например, мой первый вопрос был: „А как Борис Гребенщиков пишет свои песни?“ Любопытно, что в самом конце беседы Майк набросал мне список музыки, обязательной к прослушиванию. Там были практически все альбомы Velvet Underground, концертные диски Леонарда Коэна и Марка Болана, а также одна из пластинок Патти Смит…»
После Сибири и Дальнего Востока у группы состоялись концерты в Киеве. «Аншлага не было», — сквозь зубы цедил продюсер Роман Альтер, не очень любивший вспоминать об этих выступлениях в политехническом институте. И в чем-то понять его можно.
Яркостью шоу «Зоопарк» никогда не отличался, а уход артистичного Мурзика ослабил не только плотность звука, но и визуальную составляющую в целом. К тому же резко снизился внутренний темп концертов — у Майка появилась дурацкая привычка в самый разгар выступления настраивать свою гитару.
Он мастерски создавал иллюзию, что знает о музыке значительно больше, чем зрители могли услышать из самопальных динамиков местных Домов культуры. И если в провинции такие трюки прокатывали, то в родном Ленинграде натренированная публика кричала Майку из зала: «Давай, кончай лабуду! Все равно на гитаре играть не умеешь!»
«Репетиционного процесса в группе практически не было, — сокрушался гитарист «Зоопарка» Александр Храбунов. — У меня почти все соло и рифы были сочинены в студии».
Но это было еще полбеды. Как чуткий художник, Науменко понимал, что уже несколько лет у группы нет нового альбома, и осознание этого факта вызывало у него бесконечную грусть. Одна из причин была технической — записываться «Зоопарку» было положительно негде. Студии Андрея Тропилло и Панкера перестали функционировать, а сотрудничество с государственными структурами («Мелодия», Дом Радио и т.д.) выглядело печальным.
«Приходит в студию группа „Зоопарк“, старые, грязные, рок-н-рольные мужики, — откровенничал Майк в одном из интервью. — Нам дают девушку. Лет пятидесяти. Может быть, ей даже сорок пять — мы не спрашивали. Короче, она, возможно, хорошо запишет симфонический оркестр. Но, как записать барабаны, она не знает. Нам приходилось самим крутить ручки, которые она должна была крутить в студии, которую мы видели впервые». <…>
В этот период Науменко, безусловно, чувствовал, что «Зоопарк» уверенно топчется на месте — без нового звука и свежих аранжировок. Порой музыканты предлагали своему лидеру какие-то робкие идеи, но Майк от них всегда отмахивался. То ли идеи не нравились, то ли репетировать было лень. Непонятно…
«Мы на творческие темы не очень часто в группе говорили», — признавался мне впоследствии барабанщик Валера Кирилов.
Вдумайтесь, люди, какая печаль стоит за этими словами…
«Я не раз говорил Науменко, что, делая ставку на Шуру Храбунова, он ставит только „на одну монету“, — вспоминал позднее приятель Майка Борис Мазин. — Далеко не все композиции получались у него хорошо. Эти разговоры мы вели все время.
Последняя беседа состоялась по поводу песни „Женщина“, которая в электрической версии превратилась в жесткий кабак… Я очень любил ее текст, но со сцены слов не было слышно вообще. По этому поводу нам стало крайне сложно общаться друг с другом. И один раз я здорово получил по шапке, когда Майк выслушал мои мысли, а потом спросил: „Ты хотя бы один хит в жизни написал, чтобы давать мне советы?“ И все».
Читайте также:
Кроме появившейся обидчивости, во внутренней химии Майка начали происходить и другие метаморфозы. К примеру, в сценическом поведении куда-то исчезли легкость, ирония и артистизм.
<…> В хаотично подобранном сценическом прикиде Майк порой напоминал кособокого филина. И если вначале он пытался пританцовывать в стиле Чака Берри, то ближе к финалу уставал, обретая непринужденность провинциального лектора. Нечто похожее происходило и с командной игрой «Зоопарка». Иногда, правда, случались и прорывы. Один из них произошел на совместных концертах с группой «Ноль», лидер которой Федя Чистяков остроумно положил текст «Буги-вуги каждый день» на патриотическую мелодию «Варшавянки».
«В один из моментов я рискнул показать Майку свое „изуверство“ над его песней, — вспоминал Чистяков. — К счастью, Науменко оказался человеком без ненужных комплексов, по крайней мере, по части собственной гениальности. Ему все понравилось, и мы сымпровизировали под „Варшавянку“ на концертах в Ленинградском цирке. Это было ее первое исполнение».
Со временем это мероприятие приобрело статус легенды — не в последнюю очередь из-за стычки Майка с тележурналистом Невзоровым.
Рассказывает приятель Майка и гитарист раннего состава группы «Кино» Лёша Рыбин:
«Майк был первым и последним, кто послал Невзорова ***** [к черту]. Когда только появилась программа „600 секунд“, тот начал снимать сюжет о том, как рок победил коммунизм, разложив при этом христианскую молодежь, — Невзоров любил такой подход. И вот Майк стоит на сцене, у него саундчек, а Невзоров начинает ставить свет и орать на всех командным голосом. На что Майк громко говорит в микрофон: „Слушай, иди отсюда ***** [к черту]!“ Невзоров начинает вопить, что он тут работает и не надо ему мешать. Тогда Майк повторяет: „Иди ***** [к черту], это я здесь работаю, а ты мне мешаешь!“ И Невзоров ретировался».
Выступление в цирке было одним из нечастых концертов «Зоопарка» в Ленинграде. Из-за бесконечных гастролей Майк почти перестал бывать в родном городе и общаться со старыми приятелями. Скорее всего, из-за нехватки времени. И энергии.
«Мы с Майком стали значительно меньше разговаривать, — высказывал мне барабанщик «золотого состава» Андрей Данилов. — Он все время был в какой-то суете… Так, чтобы вместе сесть и посидеть — у нас уже не получалось».
В этот по-настоящему кочевой год Науменко оказался в искусственной изоляции — в окружении музыкантов «Зоопарка», директора Севы Грача и звукорежиссёра Ильи Маркелова. Без коллаборации с Гребенщиковым, Гаккелем, Цоем лидер «Зоопарка» словно застыл в развитии.
«Майк всегда хотел иметь свою группу, — утверждал Родион. — И когда он ее получил, ему пришлось заплатить за это немалую цену. Его музыканты — симпатичные ребята, но уровень личностного развития у Науменко оказался гораздо выше… Он больше читал, больше думал, больше общался с культурными людьми. Английская школа в центре — не фунт изюму. Все это было намного выше уровня его музыкантов».
Майк, безусловно, чувствовал, что застой и рутина заживо съедают его. Со стороны это выглядело, как творческий вакуум, и не могло укрыться от его старых друзей.
«После выхода магнитоальбома „Уездный город N“ прошло всего несколько лет, и Майк посерьезнел, — замечал Коля Васин. — Он начал разъезжать по стране с бесконечными концертами, с программой из своих веселых песен. Но вскоре веселье постарело. Потому что песни были старыми, а новых песен Майк не писал. И это было грустно».
К 1989 году «Зоопарк» пошел на новый виток региональных гастролей, и зрители с удивлением обнаружили, что репертуар группы практически не изменился. Программа концертов отличалась от романтического первого приезда всего на две-три композиции.
Этот печальный факт вызывал массу негатива не только у слушателей, но и у серьезных критиков. К примеру, во время научного семинара, проходившего в рамках III фестиваля свердловского рок-клуба, социолог и журналист Николай Мейнерт, активно продвигавший «Зоопарк» на эстонском радио, публично заявил:
«Многие музыканты, такие как Майк, сейчас не знают, что им делать… Какую теперь им найти интонацию, чтобы сохранить актуальность? Поэтому самой интересной его песней на прошлом фестивале была „Я забываю, я продолжаю забывать“. Она соответствует реальному положению вещей, когда Майк элементарно забывал слова собственного текста с очередного перепоя».
Со стороны казалось, что это тупик, и дальше отступать некуда. Всем, но только не Майку. В тот момент он еще иллюзорно на что-то надеялся.