Рай на земле. Гид по средневековым религиозным утопиям

История религиозных утопий восходит к первым векам нашей эры, когда в иудаизме, а затем и в христианстве сформировался обширный пласт апокалиптической литературы. Тексты апокалипсисов с их пламенной поэтикой и туманными аллегориями давали повод для самых разных прочтений, в том числе буквалистских. Идейным обоснованием для множества последующих попыток штурмовать небо стал хилиазм (греч. χιλιάς — тысяча), или милленаризм (лат. mille — тысяча, и annus — год). Согласно этому течению, грядущему окончательному торжеству Бога будет предшествовать тысячелетнее царство праведных на земле. Праведники получат награду не в каком-то метафизическом измерении, а прямо здесь, в своем историческом существовании, как люди из плоти и крови.

На протяжении всей истории Антихриста пытались увидеть в конкретных исторических деятелях от Нерона и Калигулы до Наполеона и Гитлера. Мечты о тысячелетнем царстве тоже связывались со вполне конкретными историческими надеждами.

Апокалиптическая литература была распространена в позднем иудаизме, когда Израиль попал под владычество сначала персов, потом греков и наконец римлян. Тексты о грядущем пришествии Мессии, который установит на земле царство праведных и воздаст по заслугам всем грешникам, давали утешение оскорбленному религиозному чувству. Греко-сирийский правитель Антиох Епифан во II в. до н. э. проводил политику насильственной эллинизации Иудеи: с помощью преследований и пыток пытался ввести в Иудее греческую религию, превратил Иерусалимский храм в святилище Зевсу и сам лично заколол жертвенную свинью. Эти события стали отправной точкой Маккавейских войн, в результате которых греческая династия была свергнута.

Более поздние тексты относятся ко времени осады и разрушения Иерусалима римлянами в I в. н. э. — в те времена Мессии возникали буквально один за другим и так же стремительно покидали историческую сцену. Финальной точкой иудейской апокалиптики стала неудачная попытка Шимона Бар-Кохбы восстановить иудейскую государственность: восстание, которое он поднял в 131 году против римского императора Адриана, привело к гибели сотен тысяч иудеев и окончательной утрате еврейским народом политической независимости.

Все эти драматические события стали фоном для множества сочинений апокалиптического содержания.

Некоторые из них даже вошли в канон христианской Библии: например, книга пророка Даниила. Другие являются апокрифами — т. е. книгами, происхождение и авторство которых по меньшей мере сомнительно. Это Псалмы Соломона, Апокалипсисы Ездры и Варуха, Книга тайн Еноха. Мессианская литература, порожденная национальными катастрофами, видела спасение мира как результат еще одной катастрофы глобального масштаба. Нет никакого постепенного движения к лучшему — мир безнадежно испорчен, и достичь спасения можно, только разрушив до основания все здание старого миропорядка. Спустя две тысячи лет ту же риторику будут использовать большевики — неслучайно историк Юрий Слезкин считает большевизм милленаристской сектой. Мессианская литература иудаизма тоже воодушевляла еврейский народ на революционную борьбу и порождала многочисленные восстания, начиная от восстания Маккавеев и заканчивая борьбой против Рима в I веке. Вдохновлялись мессианскими текстами и зилоты — террористы-революционеры, стремившиеся насильственным путем свергнуть языческую римскую власть. Идея о том, что в тысячелетнем царстве праведных все получат по заслугам, позволяла переносить любые страдания и бесстрашно идти на смерть.

Грядущее райское блаженство описывалось в самых ярких красках. Образы царства праведных из иудейских апокалипсисов станут притчей во языцех: здесь из-под корня Древа Жизни выходят два источника, один из которых несет мед и молоко, а другой масло и вино. Всякое дерево приносит здесь добрые плоды, пустыня процветает, праведники будут тысячу лет наслаждаться грандиозными пиршествами, а грешники мучаться в непроглядной тьме. Акцент на чувственных радостях, уготованных праведникам, и телесных пытках, ожидающих грешников, придавал иудейской эсхатологии оттенок материализма. Это, в свою очередь, позволяло считать конец света вполне конкретным историческим событием и связывать с ним давние земные чаяния.

Именно за этот материализм христианские мыслители первых веков будут критиковать иудеев, используя в качестве критического инструментария греческую философию.

Впрочем, апокалипсис Иоанна, вошедший в христианский канон, тоже давал широкую почву для милленаристских утопий. Вполне в духе иудейской апокалиптики автор Откровения Иоанна Богослова пишет, что перед финальной битвой с Антихристом и всеобщим судом Бога праведники воскреснут на тысячу лет и будут царствовать вместе со Христом. Многие христианские деятели I–II веков понимали это тысячелетнее царство в строго реалистическом духе. Сохранился фрагмент из сочинения иерапольского епископа Папия, где он утверждает:

«Придут дни, когда будут расти виноградные деревья, и на каждом будет по десяти тысяч лоз, и на каждой лозе по десять тысяч веток, и на каждой ветке по десять тысяч прутьев, и на каждом пруте по десять тысяч кистей, и на каждой кисти по десять тысяч ягодин, и каждая выжатая ягодина даст по двадцати пяти мер вина. И когда кто-либо из святых возьмется за кисть, то другая (кисть) возопиет: „Я лучшая кисть, возьми меня; через меня благослови Господа“».

Ириней, один из влиятельнейших богословов раннего христианства и епископ Лиона, логически обосновывал материализм тысячелетнего царства: если праведники страдали в плоти и крови, то и плоды своих страданий они должны по справедливости получить в том же виде.

Со временем христианское богословие оттеснило чувственные представления о земном рае на периферию, отдав их на откуп разного рода сектантам и маргиналам. Хилиазм был осужден на Александрийском соборе III века. Августин, опираясь на спиритуализм греческой философии, доказывал, что искупление и всеобщее спасение — явления прежде всего духовного порядка. Грядущий Град Божий не похож ни на один земной город — изучая книги Платона и неоплатоников, Августин глубоко проникся убеждением, что все чувственные явления преходящи, «истинно же существует только то, что пребывает неизменным». Поэтому раннехристианское представление о спасении мира не связано с физической реальностью.

Конец света осмыслялся не как конкретное историческое событие, но скорее духовный центр человеческой истории, придающий ей смысл и завершенность.

Однако милленаристские утопии никогда не исчезали окончательно, то и дело проявляясь в еретических движениях, особенно гностического толка. Апокрифическая литература, в отличие от трактатов высокого богословия, была доступнее для широкого круга читателей. Яркая образность, мифологическая, почти сказочная повествовательная структура, непритязательный стиль изложения — все это обеспечивало апокрифическим евангелиям и апокалипсисам широкое хождение в средневековой Европе. Особую роль здесь сыграли мистические учения, прежде всего манихейство, к которому в юные годы питал симпатии и сам Августин. Подобно древним гностикам, манихеи учили, что наш чувственный мир сотворен не Богом, а его падшим ангелом — Люцифером. Вывод из этого был очевиден: материальный мир плох как таковой, страдания и скорби в нем неизбежны, и освобождение от зла возможно только путем окончательного уничтожения этого мира.

Весь мир насилья мы разрушим

Материальный мир — творение Сатаны, и христианская церковь, забыв об этом, поклоняется дьяволу. Так считали павликиане — последователи религиозного движения, возникшего в VII веке на востоке Византии и очень быстро охватившего всю империю. Основным религиозным нервом этой секты был протест против любой официальной формы церковности. Павликиане считали себя последователями апостола Павла, отвергали Ветхий Завет и почитание Богородицы, а в религиозных практиках стремились к апостольской простоте древнего христианства. Как это часто бывает в истории религиозных движений, свое название павликиане получили от своих идейных противников: сами себя они именовали христианами, а сторонников официальной церкви — ромеями, т. е. наследниками римского язычества.

Следование за апостолом Павлом предполагало сдержанность во всем: скромная жизнь, простейшая пища, обязательный физический труд, иногда отказ от семьи. Долой богатые храмы, украшенные мрамором и мозаикой, долой погрязшие в роскоши монастыри — павликиане видели, что из внешне процветающей византийской церкви выветрилось религиозное рвение первых веков, и стремились очистить христианство от всех наслоений, которыми оно обросло за восемь столетий. Пафос борьбы, присущий этому учению, был поистине революционным: некоторые павликиане даже собирались в группы и грабили монастыри или большие храмы.

Реакция официальных властей была соответствующей.

Еще в VII веке, накануне Шестого вселенского собора, император Юстиниан II приказал сжигать еретиков живьем. Это были первые сожжения в истории христианства — за пятьсот лет до печально известной Святой Инквизиции. Тем не менее простые и понятные идеи павликиан находили очень широкий отклик в простонародье. К IX веку павликиане распространились так широко, что стали определять повестку во всей империи. Пока в высших кругах власти велась борьба по вопросу о том, должно ли государство подчинить себе церковь или церковь поработить государство, павликиане выступали против обеих борющихся сторон, не желая ни клерикального государства, ни казенной церкви. В 823 году павликиане во главе с Фомой Славянином развязали в империи настоящую гражданскую войну и два года осаждали столицу, попутно разоряя богатые храмы и устраивая в них конюшни. Тогда же, в середине IX века, павликиане учредили собственное государство и построили столичную крепость Тефрику в Западной Армении. Несколько поколений императоров вели против павликиан безуспешные военные кампании: разбить государство удалось только в 872 году. Как свидетельствуют источники, в ходе последнего похода на Тефрику по всей Западной Армении было убито более 100 тысяч павликиан.

Однако идеи павликиан к тому времени успели прорасти на новой почве. Еще в VIII веке византийские императоры переселяли павликиан на восточные рубежи, используя их в качестве живого щита против язычников-болгар. Переселенцы развернули в Болгарии активную проповедь. К рубежу тысячелетий под их влиянием на Балканах возникла новая секта дуалистического толка, существенно изменившая религиозную картину в Европе — богомилы.

Подобно другим средневековым ересям, проект богомилов был религиозной утопией и предполагал полное переустройство общества на новых началах.

Весь мир представлялся ареной борьбы между Богом и дьяволом, при этом материальный мир, включая человечество и его общественно-политическое устройство, по богомильскому учению, создан Сатаной. В некотором смысле доктрина богомилов была даже более радикальной, чем другие утопии: большинство из них предлагали возврат к некоему первоначальному «золотому веку», в то время как у богомилов никакого Эдема попросту не было. Человеческий дух заключен, как в темнице, в созданном дьяволом теле, и чтобы достичь спасения, это тело нужно всячески умерщвлять: вести аскетический образ жизни, подавлять все стремления плоти. Богомилы хотели не преобразить государство, считая институты власти порочными изначально, а удалиться от мира, чтобы воплотить социальную утопию внутри закрытого религиозного сообщества.

Богомилы жили отдельными общинами, во главе каждой стоял «дед» — старейшина с двенадцатью учениками. Отвергая клерикализм официальной церкви, богомилы считали священниками любого участника движения независимо от пола и возраста. Вообще, отвержение брака и половой жизни странным образом порождало весьма прогрессивные для десятого века идеи: женщина, по представлениям богомилов, ничем не отличалась от мужчины и имела равные с ним права. Как и во всех дуалистических сектах, образ жизни был крайне строгим: минимум собственности, физический труд, регулярная молитва и чтение Священного Писания, признавался только Новый Завет. Утопия богомилов была направлена вовнутрь общины, а не во внешний мир, поэтому сами они редко выступали инициаторами восстаний и войн. Зато со стороны светских властей они подвергались репрессиям, особенно в XII веке, когда Болгария находилась под владычеством Византии и еретическое учение подкреплялось борьбой за национальное освобождение.

Многочисленные последователи секты обнаруживаются даже в Константинополе. Император Алексей Комнин, дороживший славой знатока богословия, разыскал в столице «главного ересиарха» Василия и показательно расправился с ним — его вместе с двенадцатью учениками долго пытали в темнице, а потом сожгли на костре. Но репрессии не препятствовали распространению нового учения, а лишь подогревали пыл его приверженцев. К началу XIII века богомильские поселения сплошной цепью опоясывали почти всю Южную Европу от Пиренеев до Босфора. Через Южную Италию богомилы распространяли свои идеи на Запад, где они вспыхнут с новой силой, а религиозные войны приобретут гораздо более кровавый характер.

К тому времени Западная Европа породила и собственные апокалиптические учения.

Калабрийский аббат Иоахим Флорский (1132–1201), комментируя Апокалипсис Иоанна, развил идею о так называемом христианстве Третьего Завета. Вся мировая история, согласно этому учению, делится на три периода: Ветхий Завет — Царство Бога-Отца, Новый Завет — Царство Бога-Сына и Третий Завет, который наступит в 1260 году — Царство Святого Духа. При этом история движется по пути одухотворения, и именно в царстве Святого Духа исполнятся обетования двух предыдущих эпох: воцарится свобода и справедливость, люди перестанут нуждаться в физических телах, государственной власти и прочих атрибутах созданной дьяволом материи. Наивный натурализм пророчеств здесь причудливым образом сочетается с манихейским дуализмом, отвергающим материю. Официальная церковь осудила учение Иоахима Флорского на Арльском соборе, книги его запрещались.

Идеи о Третьем Завете оказались живучими: следы их встречаются на протяжении всего Средневековья. В среде монахов-францисканцев зародилось движение иоахимитов, которые, как водится, пошли дальше учителя: объявили институт папской власти апокалиптической блудницей, отвергали таинства и вообще внешнюю религиозность. Новую жизнь идея Третьего Завета получила в русских религиозных движениях Серебряного века. «Новое религиозное сознание», идеи которого в начале ХХ века разрабатывали Дмитрий Мережковский, Зинаида Гиппиус, Николай Бердяев и другие, использовало образ Третьего Завета как грядущего обновления церкви и общества на духовных началах. Сергий Булгаков характеризовал впоследствии это движение как интеллигентскую хилиастическую секту.

Вера в то, что материальный мир должен исчезнуть, а на его месте утвердится новое духовное царство, была буквально разлита в воздухе Средневековья, подпитываясь острым переживанием социальной несправедливости.

В Италии XIII века под влиянием идей Иоахима Флорского появилось движение флагеллантов. Очень скоро по множеству городов Европы бродили процессии полуголых бичующих себя людей — флагелланты считали, что с помощью самоистязания искупают грехи человечества и приближают конец истории. Как пишет Александр Эткинд, «история заканчивалась в сладких муках, имитирующих страдания Христа». Не обходилось и без разграбления храмов, избиения священников и еврейских погромов.

Убивайте всех, Господь узнает своих

Попав на неспокойную европейскую почву, идеи богомилов вызвали войны и крестовые походы. Семена ереси в Европу принесли крестоносцы, познакомившиеся с богомильским учением в Константинополе. В XII–XIII вв. по всей Европе распространяются общины катаров, которые со временем формируют полноценные церковные институции во главе с епископами. Название (от греч. καθαρός — чистый) было, как и в случае с павликианами, уничижительным прозвищем — имелось в виду, что катары противопоставляют себя основной церкви как якобы чистые, неосквернившиеся. Сами себя катары называли «добрыми людьми» или «добрыми христианами». Как в теологической программе, так и в религиозных практиках катары очень близки к богомилам: это было дуалистическое христианство с идеалом абсолютной чистоты, буквальным следованиям заповедям и строгим нравственным ригоризмом.

Основной мишенью для критики катаров стала, разумеется, Римская католическая церковь. Парадоксально, но секта, развязавшая в Европе одну из самых жестоких религиозных войн, придерживалась позиции радикального ненасилия. Странствующие катарские проповедники, хотя и называли католическую церковь «синагогой сатаны», не проявляли открытой враждебности к католикам и на местах воспринимались даже с некоторой симпатией. Среди простых верующих было широко распространено двоеверие: люди приписывали себя сразу к обеим церквям, полагая, что тем самым удваивают шансы на спасение души. Движение катаров приобрело массу приверженцев в простом народе, который возмущали многочисленные пороки духовенства, политические притязания пап и общее обмирщение церкви.

К концу XII века катары настолько утвердились в Европе, что церковь перешла к открытым репрессиям.

Юридическая почва была подготовлена Третьим Латеранским собором 1179 г., который осудил «катарскую ересь». Спустя пять лет папа и император заключили между собой Веронские декреталии, которые стали первыми документами, обосновывающими религиозные репрессии общеевропейского масштаба. Ересь приравнивалась к государственному преступлению, розыском и казнями еретиков занимались как церковные, так и светские суды.

Противостояние между церковью и катарами пришло к кульминации в начале XIII века, в понтификат папы римского Иннокентия III. Вначале этот папа пытался наладить диалог с катарами — проводились даже открытые теологические диспуты, которые, однако, оказались бесплодными. Папских проповедников встречали прохладно, не удалось добиться успеха даже основателю ордена доминиканцев Доминику де Гусману, который пытался бороться с еретиками их же методами и проповедовал, соблюдая обет бедности. Духовным центром катаров к тому времени стала французская область Лангедок, где еретикам симпатизировали богатые феодалы и даже некоторые епископы. В 1207 году за сотрудничество с катарами был отлучен от церкви могущественный граф Раймунд Тулузский. Папский посланник, призывавший графа отказаться от своих взглядов и искоренить катарскую ересь в своих землях, был зарезан в собственной постели.

Разгневанный Иннокентий III объявил крестовый поход, целью которого стало уничтожение всех катаров Лангедока — к тому времени они успели получить новое прозвище альбигойцев, по названию города Альби. Активная фаза альбигойских войн продлилась двадцать лет, в общей сложности они унесли жизни порядка миллиона человек — чудовищная цифра для средневековой Европы. На практике отличить католиков от еретиков было трудно, и крестоносцы вырезали без разбора населения целых деревень. Именно тогда родился исторический мем, ставший своего рода символом эпохи. По сообщению одного из хронистов, папский легат Арнольд Амальрик в ответ на вопрос военачальника, как отличить катаров от обычных христиан, сказал: «Убивайте всех, Господь узнает своих». И хотя другими источниками эта фраза не подтверждается, дух времени она передает верно.

Альбигойские войны — переломный момент в истории религиозных утопий. В 1215 году, в разгар крестового похода, Иннокентий III учредил особый церковный суд, в юрисдикцию которого входили дела против еретиков. Суд этот был назван Инквизицией и определил характер деятельности католической церкви на несколько веков вперед. Не остались без внимания церковного начальства и усилия Доминика де Гусмана: к 1220 году он создал орден нищенствующих проповедников, в задачи которого входила борьба с инакомыслием и защита официальной церковной доктрины.

Апокалиптические секты в Европе окончательно переходят на нелегальное положение.

Впрочем, нельзя сказать, что страсти улеглись быстро: религиозные брожения время от времени сотрясали Европу вплоть до Реформации. В 1303 году итальянский ересиарх Дольчино (дословно его имя переводится как Сладенький) поднял восстание против феодалов, захватил территорию на севере Италии в долине реки Сессио и несколько лет удерживал ее лагерем, жизнь в котором была организована на манер военного коммунизма. Чтобы разбить Дольчино и его сторонников, папе Клименту V пришлось организовывать еще один крестовый поход — эта история ярко освещена в знаменитом романе Умберто Эко «Имя Розы». Дольчино стал одним из первых, кто попытался приблизить конец истории военным путем. Интересно, что именно за это его впоследствии полюбили марксисты: Карл Каутский назвал движение дольчинистов «первой попыткой вооруженного восстания коммунистов на Западе», а советский писатель Станислав Жидков даже издал повесть о восстании Дольчино для детей.

После Реформации милленаристские утопии продолжают зажигать сердца людей уже на новой, секулярно-философской почве. Проекты переустройства мира на разумном основании предлагают Томазо Кампанелла, Томас Мор, Фрэнсис Бэкон. Русский философ Сергий Булгаков в статье «Апокалиптика и социализм» показывает, что в основе социалистических движений Нового времени лежат все те же религиозно-утопические чаяния, восходящие к иудейскому хилиазму. При всем разнообразии милленаристских утопий их объединяет болезненное переживание социальной несправедливости, переходящее в ненависть к самому миру, наполненному злом и страданием. Энергия отрицания мира, страсть разрушения, которую Михаил Бакунин назвал «творческой радостью», стала движущей силой насильственных преобразований общества в ХХ веке. В некотором смысле к истории утопий принадлежим мы все, и эта история еще не закончилась.