Как пережить смерть близкого человека и почему окружающие вам в этом не помощники

Если вы только что пережили смерть любимого человека, какая разница, работают ли культурные модели переживания горя? Кому какое дело? Это событие касается только вас и больше никого. Если не считать того, что — особенно в ранний период переживания горя — все вокруг считают, будто вы неправильно горюете.

Реакция окружающего мира на ваши действия может привести вас к мысли, что, помимо прочего, вы еще и сошли с ума.

Пренебрежительные банальности со стороны окружающих могут заставить вас почувствовать, что вы остались одни в своей скорби — и это в тот самый момент, когда вам больше всего необходимо знать, что вас любят.

Ваш личный опыт оказывается напрямую связан со всеобщей неграмотностью нашей культуры в сфере реагирования на чужую скорбь. Если вы осознаете эту неграмотность, тот сложный период, через который вы проходите, может стать немного легче.

Вы не сошли с ума. Безумна наша культура. Проблема не в вас, а в нас.

Патология распределения

Когда дело касается горя, мы все надеваем шоры. Программы подготовки клинических психологов уделяют крайне мало времени этому вопросу, несмотря на то что большинство клиентов приходят в сильно травмированном состоянии. Сегодняшнее обучение основано на давно устаревшей системе стадий горя, которая изначально не задумывалась как рекомендации по «правильному» переживанию утраты. То, чему учат медицинских работников, просачивается и в массы.

В нашей культуре горе рассматривается почти исключительно с негативной точки зрения.

Оно считается искажением, отклонением от «нормальной», счастливой жизни. Это состояние интерпретируется как расстройство. Мы думаем, что боль утраты — кратковременный острый ответ на трудную ситуацию, а потому его переживание должно занимать максимум несколько недель.

Горе, которое длится дольше, не растворяясь в приятных воспоминаниях и редких меланхолических улыбках, свидетельствует о том, что с вами не всё в порядке: вы не столь устойчивы, опытны или здоровы, как вам казалось.

Грусть, горе, боль — все эти слова означают: с вами что-то неладно.

Вы застряли в так называемых плохих эмоциях. Вы не преодолеваете стадии горя. Своей бесконечной скорбью вы мешаете собственному выздоровлению. Вы больны, и вам необходимо лечение.

Когда о горе говорят в более позитивном ключе, то всегда преследуют некую цель. В популярной психологии, книгах по самопомощи, фильмах, романах и духовной литературе удары судьбы превозносятся как путь личностного роста; преодоление таких испытаний становится важнейшей целью, а счастье — верным признаком хорошей жизни. Ваше здоровье и психическое благополучие зависят от вашей способности подняться над трагедией, сохранить самообладание, обрести счастье внутри себя.

Ваше разбитое сердце оказывается абсолютно беспомощным перед этими догмами. Вы не можете просто чувствовать боль — она обязательно будет считаться патологией.

Нарратив избегания горя и странные реплики

В первые дни после трагедии мне довелось услышать невообразимые вещи о горе, о моем умении справляться с ним и о самом Мэтте.Мне говорили, что я недостаточно правильная феминистка, если так расстраиваюсь из-за «потери мужчины». Утверждали, что мое личное и духовное развитие, видимо, было на низком уровне, раз я не способна воспринять эту ситуацию как дар. Еще мне сообщали, что Мэтт никогда меня не любил, что ему лучше теперь, когда он отделен от своего тела, и что он пришел бы в ужас, если бы увидел меня в таком состоянии. Что мы с Мэттом сами создали эту ситуацию, намеренно. Что у нас был договор, пока мы живы, а раз он был, теперь нет никаких причин так расстраиваться.

При этом мне внушали и вроде бы очень хорошие идеи: что я сильная, умная и красивая, что я без всяких проблем найду себе кого-нибудь другого.

Что с течением времени смогу посмотреть на свою утрату как на дар, что я должна подумать обо всех тех людях, которым теперь сумею помочь. Что если я перестану так страдать, то почувствую наконец окружающую меня любовь (но только если перестану так страдать).

Говорили буквально что угодно, чтобы избавить меня от боли и печали и направить мою жизнь в более приемлемое русло.

Но все эти высказывания блекнут перед историями, которыми со мной поделились пережившие утрату люди со всего мира.

Например: вы сами спровоцировали рак своего ребенка нерешенными личными проблемами. У вас есть еще два ребенка, вы должны быть за это благодарны. Если она умерла, значит, такова уж судьба. Здесь промысел Господа. Тебе правда пора всё забыть и двигаться дальше. Он был не таким уж и хорошим человеком. По-настоящему просветленный человек не привязывается так сильно к другим людям. Ты явно со- зависим. Ты сам навлек на себя беду своими мыслями. Это было тебе необходимо, чтобы научиться чему-то. Нужды нет, что ты парализован горем. Некоторым вообще не удается разобраться в себе, а тебе выпал такой шанс.

Люди, переживающие утрату, регулярно сталкиваются с осуждением, критикой и пренебрежительным отношением к их чувствам.

Конечно, большинство утешителей руководствуются «благими намерениями», но разница между этими намерениями и реальными последствиями их слов огромна.

Дело в том, что зачастую тяжелое переживание утраты воспринимается как состояние, из которого надо выбраться как можно скорее. Как будто боль — это некий неожиданный, диковинный и неправильный ответ на исчезновение из вашей жизни любимого человека.

Есть лишь крохотный интервал, когда человеку дозволено выражать горе. А потом, пройдя эту острую фазу, вы должны вернуться к обычной жизни, неся с собой те дары, что почерпнули из ценного опыта. Предполагается, что вы станете мудрее, сострадательнее и наконец поймете, что по-настоящему важно.

Если вы продолжаете страдать, значит, вы что-то делаете не так.

Подобные идеи прочно укоренились в нашей культуре, и сложно даже описать, что чувствует человек, встречающийся с такой «поддержкой». Сейчас я хотела бы сказать, что большинство переживающих сильное горе людей сталкиваются не только с непониманием, но и с полным равнодушием со стороны окружающих. Мы перестаем говорить «мне больно», потому что никто не слушает.

«Застрять» в горе

Меня часто спрашивают, что делать, когда друг или член семьи «застрял» в своем горе. На это я всегда отвечаю: «Что, по-вашему, означало бы „не застрять“? Каковы ваши ожидания?» По мнению большинства людей, «не застрять» означает, что человек возвращается к работе, восстанавливает чувство юмора, посещает мероприятия, не плачет каждый день и способен говорить на другие темы — помимо своей утраты и горя. Он снова кажется счастливым.

Мы думаем, что «счастливый» равно «здоровый».

Как будто счастье — та исходная позиция, та норма, к которой люди возвращаются из любых состояний и при которой мы живем так, как и должны жить.

Одним словом, «вернуться в норму» — это противоположность «застреванию в горе», и обретение нормального (счастливого) состояния должно произойти как можно быстрее.

Слишком долго — это сколько?

Помню, я рассказывала кому-то, что у меня был трудный день, — примерно через пять недель после того, как мой партнер утонул. «А почему, что случилось?» — спросил мой собеседник. «Ну, Мэтт умер», — ответила я. «Ах, да! Это тебя всё еще беспокоит?»

Всё еще беспокоит. Да. Через пять дней, пять недель, пять лет.

После смерти Мэтта мне сказали очень точную вещь: в отношении трагедии такого масштаба фраза «произошла только что» может значить и восемь дней, и восемь лет спустя.

Когда я беседую с человеком, пережившим утрату в последние два года, то всегда говорю: «Это случилось только что. Буквально минуту назад. Конечно, вам еще больно». Я физически чувствую, как собеседнику становится легче.

Мы привыкли к мысли, что любое тяжелое состояние должно длиться максимум два месяца. Превышение этого срока расценивается как симуляция. Словно утрата любимого человека — лишь временное неудобство, мелкая неприятность, из-за нее не стоит долго расстраиваться.

В нашей медицинской модели мира горе, которое длится больше шести месяцев, считается «расстройством».

В число симптомов так называемого «осложненного» горя — требующего психологического вмешательства — входят тоска по умершему, чувство несправедливости и стойкое ощущение необратимости жизни (и другие формы так называемого «ощущения безнадежности»). В реальной жизни считается, что подобные симптомы должны исчезнуть намного раньше, нежели через шесть месяцев.

Многие психологи, священнослужители и психотерапевты уверены, что сильная реакция на утрату, длящаяся дольше двух недель, уже является неправильной. И эти верования врачей передаются населению, укрепляя представление о том, что вы должны вернуться в нормальное состояние как можно скорее.

Медикализация — и патологизация — здоровой, нормальной, естественной реакции на утрату смехотворна и вредна.

Стадии горя и провал терапии

Как психотерапевту мне часто приходится извиняться за свою профессию. С пугающей частотой я слышу страшные истории от переживающих трагедию людей, которые пошли к психотерапевту за поддержкой, а ушли потрясенные и разгневанные.

Горе регулярно подвергается обесцениванию, осуждению, медикаментозной терапии и преуменьшению со стороны представителей «помогающих» профессий.

Наименее осведомленными людьми, независимо от методов терапии и от намерения помочь, часто оказываются психологи. В итоге многие переживающие потерю близких вынуждены сами излагать своим психотерапевтам, каково это в действительности.

Как я упоминала выше, в рамках стандартной образовательной программы наших врачей обучают модели пяти стадий переживания горя, предложенной доктором Элизабет Кюблер-Росс в книге «О смерти и умирании», опубликованной в 1969 году. Психотерапевты и врачи, рассуждая о «здоровом» переживании горя, исходят именно из этой схемы, даже если не перечисляют стадии.

Неудивительно, что столько страдающих от утраты людей отказывается от профессиональной помощи: ведь эта модель им совершенно чужда.

Кюблер-Росс выделила пресловутые пять стадий на основании своих наблюдений и разговоров с неизлечимо больными людьми. Ее работа начиналась как попытка понять чувства умирающих, но стала восприниматься как стратегия переживания горя. Считается, что столкнувшийся с трагической ситуацией человек должен пройти ряд четко разграниченных состояний — отрицание, гнев, торг и депрессию — и постепенно перейти в стадию «принятия», в каковой момент его «работа над горем» должна завершиться.

Эта распространенная интерпретация модели доктора Кюблер-Росс предполагает, что есть правильный и неправильный способы горевать, что есть упорядоченная и предсказуемая схема, которой следует каждый.

Вы должны полностью пройти через все пять стадий — или никогда не исцелитесь.

Целью тут является избавление от отрицательных эмоций. Вы обязаны выполнить эту работу быстро и надлежащим образом. Если вы не проходите все нужные этапы, ваше горе не может считаться правильным.

В поздние годы жизни доктор Кюблер-Росс писала, что сожалеет о том, как сформулировала свою концепцию стадий, потому что большинство людей восприняли ее как линейную и общую для всех. Выделенные ею стадии не должны были объяснять людям, что им надлежит чувствовать и в какой момент.

Они не должны были указывать, «правильно» вы горюете или нет.

Ее схема, применительно к умирающему или к тем, кого он покидает, имела целью нормализовать и признать ощущения, переживаемые некоторыми людьми в том водовороте безумия, что вызывают утрата, смерть и горе. Она была призвана поддержать людей, а не поместить их в клетку.

Смерть и ее последствия — невероятно болезненные, дезориентирующие события. Я понимаю, почему люди — и сам испытывающий горе человек, и его окружение, личное и профессиональное, — хотят иметь что-то вроде дорожной карты, ясно расчерченной серии шагов или стадий, чтобы они гарантировали успешное прекращение боли, которую приносит утрата.

Но боль нельзя упорядочить. Горе нельзя сделать аккуратным и предсказуемым.

Оно так же индивидуально, как и любовь: всякая жизнь, всякий путь уникальны. Нет никакой модели, никакого поступательного движения. Невзирая на убеждения многих «экспертов», нет никаких стадий переживания горя. Несмотря на убеждения широкой публики, никаких стадий переживания горя нет.

Правильность такого переживания измеряется исключительно личными ощущениями. Это означает, что надо прислушиваться к своей реальности. Признавать страдание, любовь и утрату. Позволить существовать истине этих фактов, не сковывая их никакими искусственными ограничениями, стадиями или требованиями.

Может быть, вы испытываете те чувства, о которых слышите от других переживающих горе людей, и это вам помогает. Но как можно сравнивать разные способы обходиться с утратой, словно пытаясь понять, который из них сработает? Это не принесет ни малейшей пользы.

До тех пор пока наших медицинских работников не начнут учить относиться к горю с теми уважением и заботой, которых оно заслуживает, людям будет сложно найти психотерапевтов, способных принять их страдание, не патологизируя его.

Так что я еще раз от лица всех представителей моей профессии хочу извиниться за то, что у нас здесь всё так непросто. На самом деле существует много прекрасно обученных психотерапевтов и врачей. Я встретила немало таких специалистов, пока работала над своим горем начиная с самых ранних его стадий. Если вы обращались за профессиональной поддержкой и разочаровались, то, пожалуйста, продолжайте ее искать. Хорошие люди есть, и они вас ждут.

Бабочки, радуга и культура преображения

Невежество нашей культуры в отношении горя подпитывается из многих источников. Столь многое стоит за этими упрощающими, на первый взгляд безобидными банальностями! Мы уже говорили о восприятии горевания как проблемы, которую надо решать: именно на этой идее основано большинство высказываний окружающих о вашем состоянии. Но корни нашей незнакомой с горем культуры лежат глубже. Широкое распространение неверно понятой медицинской модели — это лишь начало.

Быстрый поиск в интернете по словам «горе» или «страдание» выдает сотни тысяч мемов с радугами, позитивными посланиями, фразами в духе «и это пройдет».

Мы признаём, что случаются тяжелые события, но уверены, что при должном усердии и правильном отношении всё снова станет замечательно. В конце концов, наши книги и фильмы о последствиях трагедии обычно живописуют вдовца или скорбящую мать, которые к концу истории чувствуют себя даже лучше, чем раньше. Если иногда всё кажется немного грустным или горьким — это нормально, ведь главный герой теперь узнал, что по-настоящему важно в жизни.

Безутешный родитель проделывает огромную работу над собой после смерти ребенка, и только подумайте — иначе бы этого не произошло. Жуткая, смертельно опасная катастрофа чуть не погубила всю семью, но зато сплотила ее. Всё всегда складывается к лучшему.

Часть странного отношения нашей культуры к горю исходит, казалось бы, из невинного источника — развлечений.

Все наши культурные истории — истории преображения. Истории искупления. Книги, художественные и документальные фильмы, детские сказки, даже те сказки, что мы рассказываем сами себе, — все они заканчиваются на позитивной ноте. Мы требуем счастливого финала. Если его не случилось — это вина главного героя. Никто не хочет читать книгу, где главный герой в конце продолжает страдать.

Мы верим в волшебные сказки и в истории про золушек, где благодаря упорству и усилиям всё в результате складывается хорошо. Мы встречаем невзгоды с гордо поднятой головой. Мы не позволяем бедам ослабить нас, по крайней мере надолго.

Наши герои, реальные и вымышленные, — это образцы мужества перед лицом боли. Наоборот, злодеи, неприятные персонажи обычно отказываются побороть свою боль.

Наша культура — культура преодоления.

Случаются плохие события, но мы выходим из кризисной ситуации лучшими, чем были раньше. Именно такие истории мы рассказываем друг другу, и не только на экранах.

Исследователь в области социальных наук Брене Браун утверждает, что мы живем в «позолоченный век неудачи», когда истории выздоровления становятся фетишем благодаря их искупительному финалу, заслоняющему весь мрак и борьбу, которые ему предшествуют.

Наш культурный нарратив гласит, что несчастья помогают нам вырасти над собой и что какой ужасной ни казалась бы ситуация, конечный результат всегда стоит борьбы. Вы достигнете финала, надо лишь верить. Хэппи-энд будет блистательным.

Люди, испытывающие горе, сталкиваются с нетерпением окружающих именно потому, что не выполняют программу по преодолению невзгод, которую диктует наша культура.

Если вы не «преображаетесь», если не находите красоты в своем страдании, вы неудачник. А если вы не успеете выполнить этот нарративный переход от трагедии к преображению, пока мы не отвлеклись на что-то новое, — значит, вы живете неправильно.

В реальной жизни и рассказываемых нами историях действует подписка о неразглашении правды. В нашей культуре люди не хотят слышать о чем-либо, что не может быть исправлено. В нашей культуре царит нежелание знать о той боли, что не будет вознаграждена. Но есть вещи, с которыми надо научиться жить, — и это вовсе не счастливый финал. Сколько бы радуг и бабочек вы ни воткнули в сюжет, немало историй ничем хорошим не заканчиваются.

Устойчивость нарратива

Многие люди не воспринимают историй преображения, сами не зная почему. По крайней мере, мы хотя бы начинаем протестовать против них.

Эти радостные, искусственно присоединенные к грустным историям финалы начинают (очень медленно) выходить из моды.

Честно говоря, я думаю, что именно в этом заключается причина успеха книг о Гарри Поттере: они мрачные. Дж. К. Роулинг погружалась в самую глубину, не пытаясь сделать ее приторной, милой или сладкой. В конце книги счастливого разрешения всех проблем не произошло, хотя финал и не лишен красоты. Утрата, боль и горе существуют в нашем мире, и они никуда не исчезли. Герои несли их в себе.

Мир Роулинг близок всем нам потому, что мы нуждаемся в историях, похожих на нашу.

Истории могущественны. На протяжении всего существования человечества мифология, космогония и сказки давали нам образы, на которые мы ориентируемся и которым подражаем. Они помогали нам найти место для наших переживаний в огромной картине мира. И до сих пор помогают. Нам всё еще нужны истории.

И нам необходим новый культурный нарратив — тот, что действительно совпадал бы с нашим опытом, с содержанием нашей души больше, чем с дешевым телефильмом.

Если мы намерены изменить мир, если мы хотим создать новые, настоящие, реалистичные и полезные истории для жизни, мы должны отказаться от счастливого финала.

Или, возможно, переформулировать само представление о нем.

Счастливый финал в трагическом событии, подобном тому, что вы переживаете, не может выглядеть как «в конце концов всё стало хорошо». Это попросту невозможно.

Новый героический эпос

Когда умер Мэтт, я искала истории людей, которые пережили подобную утрату. Тех, чья боль затмевала всё остальное. Такие рассказы мне были необходимы как пример для подражания. Но я находила лишь описания того, как преодолеть страдание, как «починить» свою жизнь, как преобразить горе как можно скорее. Вновь и вновь я читала о том, что если я так сильно расстроена, то со мной что-то неладно.

И я встречала это не только в книгах. Окружающие — друзья, знакомые, психотерапевты — все хотели, чтобы я была в порядке. Им было необходимо, чтобы я была в порядке, ибо такое страдание, как мое, как ваше, невероятно тяжело наблюдать. Наши истории очень тяжело слушать.

Здесь не было их вины. Почти не было. Они просто не умели слушать.

Но это неудивительно — ведь мы рассказываем массу историй о том, как пережить боль, и ни одной о том, как жить с такой болью.

Ни одной о том, как быть свидетелем чужой боли. Мы не хотим говорить о печали, которую нельзя утолить. Это запрещено.

На самом деле нам нужны не новые инструменты избавления от горя, а умение жить с болью — со своей болью и болью ближнего.

Все мы несем в себе огромный груз горя; рассказы о нем никто не слушал, потому что нет такой истории, которая помогала бы нам выслушивать чужое горе. Нам нужны новые истории, выражающие правду о боли, о любви, о жизни. О мужестве перед лицом непоправимого. Мы должны помочь друг другу в этом, потому что боль есть. Беды случаются.

Если мы действительно хотим помочь страдающему человеку, то должны быть готовы отвергнуть общепринятую теорию о боли как об аномальном состоянии, требующем преображения или исчезновения.

Мы должны перестать мыслить стадиями горя, они не должны быть всеобщим мерилом.

Рассказывая другие истории, мы создаем культуру, в которой люди научатся быть свидетелями чужой боли, просто лицезреть непоправимое. Рассказывая другие истории, мы научимся быть лучшими спутниками самим себе и друг другу.

Боль не всегда исчезает — даже в конце истории. Быть мужественным — быть героем — не означает преодолевать боль или превращать ее в дар. Быть мужественным — значит уметь просыпаться каждый день, когда хотелось бы больше не просыпаться. Быть мужественным — значит не изменять своему сердцу, когда оно разорвано на миллион кусков и никогда не станет вновь целым.

Быть мужественным — значит стоять на краю бездны, которая открылась в жизни ближнего, и не отворачиваться от нее, не прикрываться для удобства нравоучениями в духе позитивного мышления.

Быть мужественным — значит дать боли распуститься и занять то пространство, что ей требуется. Быть мужественным — значит рассказывать эту историю.

Это жутко. И это прекрасно.

Именно такие истории нам нужны.