Испанские «кроты». Как республиканцы десятилетиями скрывались от режима Франко
Гражданская война в Испании (1936–1939) между республиканцами и правомонархическими националистическими силами сопровождалась многочисленными жертвами с обеих сторон, причем жертвами не только военных действий, но и террора против гражданского населения. Считается, что война унесла жизни 450 тысяч людей, при этом каждый пятый был жертвой репрессий. Это противостояние закончилось установлением режима Франко, но репрессии не прекратились. Люди, которые понимали, что им грозит опасность, шли на самые отчаянные меры. Некоторые в попытке спастись провели в заточении несколько десятилетий. Рассказывает Валентина Цивилева.
Поражение в Гражданской войне
После поражения республиканской армии и окончательного падения республики началось формирование диктатуры Франко. Республиканцы, пытаясь договориться об условиях капитуляции, выдвигали требование не преследовать их сторонников, но переговоры ни к чему не привели. В итоге формирование режима Франко началось (или продолжилось) с преследования всех несогласных и потерпевших поражение республиканцев, которые в некоторых регионах еще несколько лет продолжали вести партизанскую войну.
13 февраля 1939 года, за два месяца до окончания Гражданской войны в Испании, был издан закон о политической ответственности. Он был направлен против всех сторонников республики.
Люди, имеющие «республиканское» прошлое, участвовавшие в военных действиях, занимавшие какой-либо пост в управлении или просто сочувствовавшие прежнему правительству, подвергались преследованиям и были вынуждены покинуть страну или скрываться, многие были осуждены или казнены.
Количество жертв репрессий до сих пор точно не установлено, называются цифры от 30 до 50 тысяч человек. К 1945 году около 500 тысяч человек были привлечены к ответственности по этому закону, который фактически отменили только в 1966 году.
Некоторые преследуемые продолжали жить в Испании, порой даже в собственных домах, хотя их никто не видел в течение 30 лет.
Многие считались убитыми, пропавшими без вести — до 1969 года, когда Франко принял декрет о сроке давности преступлений, совершенных до 1 апреля 1939 года, что, по сути, означало помилование республиканцев. И скрывавшиеся всё это время люди-«кроты» вышли из убежищ.
«Кротами» стали называть людей, которые, скрываясь от преследований, многие годы прятались при содействии своих семей, друзей и знакомых. Прятались в подвалах, погребах, на чердаках, в сараях, пещерах и даже колодцах и дуплах деревьев. Они потеряли возможность вести нормальную жизнь, нередко расплачивались за такую «свободу» здоровьем и даже рассудком. Мир узнал об этом феномене после объявления амнистии. Установить точное количество (как минимум сотни) и рассказать историю каждого человека, по всей видимости, невозможно (люди зачастую не хотели вспоминать и рассказывать о прошлом), но есть несколько известных историй, освещенных журналистами Хесусом Торбадо и Мануэлем Легинече.
История мэра городка в Сеговии
Сатурнино де Лукас был выходцем из простой семьи. Его отец трудился рабочим и парикмахером в небольшом городе Сан-Мартин-и-Мудриан. У Сатурнино было семь братьев и сестер, поэтому он работал с шести лет, помогая родителем, несмотря на то, что, переболев полиомиелитом, хромал на одну ногу. Понимая цену труда, Сатурнино пытался получить образование и все те знания, которые ему были доступны. В итоге, не без препятствий и с помощью знакомых учителей, он получил неплохую юридическую подготовку, что позволяло ему представлять интересы рабочих в своем городе.
Сатурнино хотел, чтобы его благополучие не зависело от физического труда, которым ему приходилось заниматься с самого детства, хотел «выкроить себе нишу в бюрократии», что в конечном итоге привело его к республиканцам. Он стал членом Всеобщего союза трудящихся, тесно связанного с социалистической партией, членом которой он также был, считал себя демократом.
После провозглашения республики Сатурнино стал главой местного рабочего союза, а в марте 1936 года был избран мэром города. Он взялся за дело с неутомимой энергией борца за справедливость и уважаемого человека среди рабочих, чьи интересы он отстаивал. Даже с местными правыми у него были хорошие отношения. Всего за четыре месяца на посту мэра он построил несколько прачечных, увеличил пособие бедным и помощь церкви, постарался улучшить положение Гражданской гвардии, хотел организовать телефонную связь в Мудриане, но не успел — началась война.
Мудриан находился в зоне республиканского влияния, когда в Сеговии был поддержан государственный переворот, положивший начало Гражданской войне. Сатурнино остался во главе городского совета, не встал ни на чью сторону, наблюдая за развитием событий, пока не узнал, что на него объявлена охота. Фалангисты (представители националистического лагеря) за его голову предложили 60 тысяч песет, что было эквивалентно зарплате 50 рабочих за целый год. И в июле 1936 года, спустя несколько месяцев после избрания на пост мэра, Сатурнино пришлось скрыться.
Сначала его приютил местный священник. Двадцатипятилетний бывший мэр прятался в ящике в углу конюшни, в котором раньше хранили ячмень и овес. Это был сундук из прочной сосны, похожий на гроб. Сатурнино не мог ни встать, ни лечь. Ему всегда приходилось сидеть, прислонившись спиной к одной из боковых стенок.
Священник приносил ему еду и воду, а по ночам, когда отец священника и экономка засыпали, Сатурнино мог выйти и размяться после целого дня сидения в ящике. Экс-мэру пришлось провести в нем почти три года.
Несмотря на подобное положение, Сатурнино, пожалуй, был тем человеком, который в Мудриане, или даже во всей Испании, ел лучше всех за три года войны, потому что в Мудриане голод принял довольно странные формы. Найти ветчину, бекон и колбасы было относительно легко благодаря близости городов, занимающих видное место в свиноводстве. Чего не было, так это хлеба. А ветчина без хлеба — это «всё равно что жевать кусок дерева».
Никто не знал, что бывший мэр всё еще в городе. Считалось, что он сбежал, ушел на фронт или его расстреляли. У каждого жителя была своя версия. В 1940 году священник умер, и Сатурнино перебрался в дом своих родителей, на чердак. Чердак, частью которого он сам в итоге стал и размеры которого знал наизусть. Его высота в самой высокой точке составляла около 63 сантиметров, ширина — чуть более двух метров, а длина — около четырех. Узкий проход на чердак в верхней части стены был закрыт. Для большей безопасности запечатанный вход в его убежище не было видно из комнаты, так как перед ним, примерно в полуметре, стояла еще одна стена, а между ними был закуток, полный старого хлама.
Его семья знала, что гвардейцы не глупы, что они заглядывают в каждый угол и бьют прикладами винтовок по всем стенам в поисках пустот, в которых можно прятаться, что они открывают багажники и поднимают полы, поэтому были приняты все меры предосторожности.
На чердаке была лампочка, которая едва освещала углы помещения и использовалась только в особых случаях и только ночью. Вместо кровати была раскладушка, пол представлял собой ковер из бумаг разного происхождения. Летом там всегда было жарко, а зимой очень холодно. Сатурнино особенно запомнилась одна дата: 29 июля 1968 года. В тот день температура в его каморке достигла 67 градусов по Цельсию. А в менее памятные зимние дни она достигала 25 градусов мороза.
На вопрос, как он выживал, Сатурнино отвечал, что почти каждый день думал о том, что ему следует сделать, строил план и воплощал его в жизнь. Он никогда не болел, брился через день и сам стригся, много читал, слушал радио и даже работал.
Будучи образованным, он от имени своего брата писал отчеты, завещания и другие официальные бумаги. А еще документировал свою жизнь, вел дневник, писал рассказы и стихи:
«Подводя итог, могу сказать, что я прекрасно провел время, оставаясь там до 3 апреля 1970 года».
Сатурнино говорил, что скрывался не из-за страха, а из-за чувства несправедливости, потому что он ни в чем не виноват. Он не хотел быть казнен без возможности доказать свою невиновность, показать, через что он прошел. Он умер через несколько месяцев после того, как вышел из своего укрытия в 1970 году. Сатурнино скрывался 33 года, 8 месяцев и 21 день.
Истории бывших участников Гражданской войны
Во время наступления националистических сил на Малагу, последний оплот республики в Андалусии, во взятии которого участвовал итальянский Корпус добровольческих сил, город и его окрестности стали эвакуироваться. Два брата — Хуан и Мануэль Идальго — тоже эвакуировались вместе со всеми жителями, под обстрелами авиации, без еды и средств к существованию, проходя через опустевшие деревни и города.
Братья не имели никакого отношения к политике, но, добравшись до Мадрида, вступили в республиканскую армию. Сначала они были стрелками, потом связистами. Во время одного из обстрелов рядом с Хуаном взорвался снаряд, и он остался без трех пальцев. После поражения республиканских войск они решили вернуться домой, для чего им пришлось пересечь почти половину Испании пешком. Понимая, что они находятся в опасности при новом режиме, они тайно вернулись в свои дома в городке Бенаке, где и продолжили скрываться.
Хуан сделал себе секретную нору на чердаке, куда попадал через замаскированное отверстие в стене, и проводил там большую часть времени, только по ночам позволяя себе размять ноги.
К его жене постоянно приходили с допросами, избивали, пытаясь узнать что-либо о муже. Ситуация еще больше осложнилась в 1942 году, когда у них родилась дочь. Супруге Хуана приходилось говорить, что она забеременела от другого мужчины или что из-за бедности была вынуждена продавать себя и не знает, от кого ребенок. Но дочь была очень похожа на Хуана, люди интересовались и задавали вопросы, как и Гражданская гвардия: гвардейцы приходили в дом и пытались выбить информацию из жены Хуана. У властей был и материальный интерес: они хотели отнять землю, которую Хуан якобы приобрел незаконно.
Из-за постоянного внимания Гражданской гвардии в 1951 году они переехали в городок Торре-дель-Мар, где Хуан продолжал скрываться, но там было безопаснее, и он мог позволить себе гулять в саду.
В общей сложности Хуан и его брат провели в заточении в своих домах 28 лет.
За это время у Хуана возникли серьезные проблемы со зрением. Узнав об амнистии 1969 года, братья постепенно вернулись к нормальной жизни.
У Мануэля Руиса другая история. Он был сыном пастуха, работал механиком и шофером в маленьком городке Альмодовар-дель-Кампо в Кастилии. После неудачной операции ему ампутировали ногу, и Мануэлю пришлось использовать протез.
Никто из родных и знакомых не знал, почему и каким образом он увлекся анархистскими идеями, организовал местный анархистский союз, стал активным участником профсоюзной деятельности, затем председателем Национальной конфедерации труда в своем городе.
В Альмодоваре-дель-Кампо война проходила примерно так же, как и в других городах Испании. Пока город находился под властью республиканцев, несколько представителей правых были заключены в тюрьму, некоторые из них там же были убиты, другие скрывались. Затем, с приходом фалангистов, заключенные из правых покинули тюрьмы, на их место были посажены республиканцы. О Мануэле отзывались как о справедливом руководителе конфедерации труда, его уважали и ему подчинялись, он пытался поддерживать порядок, отказывался подписывать приказы о казнях. Но, несмотря на это, после поражения республики его жизнь оказалась под угрозой.
Он решил укрыться в доме своей матери, на чердаке, о котором почти никто не знал. Это было помещение высотой 50 сантиметров, там нельзя было встать и даже нормально сидеть. В этом убежище у него не было ни книг, ни других средств для какого-либо времяпрепровождения: только старый матрас и ночной горшок. Бернардина, его мать, была единственной, кто заботился о нем, но неохотно: ей самой приходилось просить милостыню и при этом прятать и содержать сына. У него были плохие отношения с семьей из-за связи с падшей женщиной, чьим детям он дал свою фамилию.
Так Мануэль прожил тринадцать лет, до 1953 года. Иногда он выходил из своей норы, но всегда на короткое время, так как его преследовали Гражданская гвардия и фалангисты. Они приходили ночью или рано утром и обыскивали дом, это повторялось многократно, но безуспешно.
В 1953 году Мануэль, никого не предупредив, слез с чердака и, опираясь на костыль, пополз к мэрии.
«Я пошел представиться», — сказал он.
Хотя он не подписывал приказы республиканцев о казнях, не участвовал в беспорядках и не выступал публично, его обвинили во всех грехах и осудили, но он пробыл в тюрьме только около восьми лет, а потом был помилован. Мануэль прожил больше ста лет, но это была не очень счастливая жизнь.
Мигель Вийярехо Байлен зарабатывал на жизнь браконьерством, а когда началась Гражданская война, был мобилизован республиканцами, служил водителем. Поражение в войне он встретил в Мадриде: когда город начали занимать фалангисты, Мигель решил укрыться. В марте 1939 года он бежал в горы, близ которых жили его родственники, которые и помогали ему выжить там в течение года.
Сам Мигель говорил:
«Весь ущерб, который я причинил, заключался в том, что я доставлял нефть в Мадрид и картофель в Байлен. Еще не нашлось никого, кто мог бы сказать: „Мигель взял булавку из чужого дома, или Мигель убил кого-то или плохо обошелся“».
Потом он скрывался в своем доме или у родственников и друзей, всегда будучи осторожным, стараясь, чтобы никто его не заметил или не узнал. Затем на ферме родственников он вырыл в конюшне глубокую яму, замаскировал ее и скрывался там при потенциальной опасности. Так он провел 30 лет:
«Хоть я и жалел иногда, что проснулся, но всегда думал, что, пока есть жизнь, есть и надежда, иначе как бы я вынес эти тридцать лет?»
Антонио Урбина и исход испанцев во Францию
История Антонио Урбины из Санто-Доминго-де-ла-Кальсады на Севере Испании относительно благополучна. Он был в числе тех, кто после поражения республиканцев отступил во Францию, где «армия оборванных, голодающих солдат, вождей и офицеров республики, политиков, профсоюзных деятелей, рабочих, интеллектуалов, женщин и детей отчаянно искали кров и корку хлеба». Франция не очень радушно встречала беженцев и даже не сразу открыла границу.
Бежавших от наступления фалангистов испанцев интернировали в лагеря, которые нельзя было покидать, и обращались с ними с невероятным презрением.
Число беженцев превышало 400 тысяч человек, французское правительство было готово принять около 60 тысяч. Люди содержались в ужасных условиях, практически без еды. Во время первой волны в лагерях погибли 35 000 испанцев.
В общей сложности назад вернулись около 300 тысяч человек, кто-то эмигрировал в третьи страны. Оставшиеся работоспособные испанцы нанимались на самую тяжелую работу в сельском хозяйстве, на заводах, шахтах и стройках. Антонио был одним из тех, кто остался во Франции на несколько лет, но всё это время он продумывал варианты возвращения домой, где его ждали жена и двое детей, которые находились в бедственном положении, как и большинство населения Испании в тот момент.
Но возвращаться было небезопасно, о чем ему напрямую говорили знакомые из родного города. Только спустя пять лет он всё же оказался дома, нелегально, изменив внешность и соблюдая все меры предосторожности. Потом Антонио вспоминал:
«Первое, что мне сказала супруга после возвращения: „Что это за усы на тебе? Иди, Антонио, побрейся“».
Антонио тоже стал скрываться в своем доме. Вместе с женой они отучили детей называть его отцом: несмотря на их небольшой возраст, дети проявили сознательность, называли отца дядей и никому о нем не рассказывали. Однажды Антонио прогуливался по саду, и его заметил кто-то из прохожих, о чем сразу доложил властям. Антонио уже собрался бежать во Францию, когда к нему в дом ворвались… Он услышал крики жены — и передумал бежать. Он решил сдаться. В 1948 году состоялся военный совет, прокурор просил 30 лет заключения, но Антонио фактически освободили. В общей сложности он провел четырнадцать месяцев в заключении, но почти всё это время под условно-досрочным освобождением в своем родном городе.
История мэра Михаса
Мануэль Кортес Керо занимался торговлей, у его приемного отца была парикмахерская, в которой затем стал работать и он. Параллельно с 1931 года он начал заниматься политикой, так как ему понравились идеи республиканцев, направленные на защиту рабочего класса.
Между намыливанием, бритьем и стрижкой бород Мануэль делился своими идеями и привлекал клиентов в рабочие организации. Также он занимался пропагандой среди неграмотных. В марте 1936 году его избрали мэром родного города Михаса, которым он оставался около полугода. Его главной задачей было поддержание общественного порядка и установление социальной справедливости. Он выступал против жестких мер социалистов, которые отправляли в тюрьму правых только за то, что они правые, и конфисковывали их земли. Его обвиняли в контрреволюционности, но он по-прежнему не одобрял методы республиканцев.
Во время Гражданской войны Мануэль принимал участие в боевых действиях, а после поражения решил вернуться домой, в свой город Михас в горах Малаги, чтобы воссоединиться с женой и дочерью. Он считал, что у него чистая совесть, что он всего лишь побежденный солдат, один из 600 тысяч, проигравших войну, но фалангисты считали по-другому: преследовались все, кто имел отношение к республиканскому правительству или армии. Мануэль не совершил никакого преступления, но решил скрыться.
Он знал, что в его доме есть замурованный чулан, который и стал ему прибежищем. Дом его семьи был парикмахерской и гостиницей одновременно — очень оживленное место, в котором вряд ли бы кто-то стал искать:
«Это было лучшее из всех укрытий, которые у меня были, самое безопасное, но и самое неудобное. Моя жена и двоюродный брат проделали дыру в стене и закрыли ее большой картиной со святым Иосифом. Мне нужно было снять картину, чтобы войти, или переместить ее изнутри, чтобы выйти. Чтобы попасть туда, я забирался на стул, запрыгивал на комод, снимал картину и пролезал внутрь. Замурованный чулан имел толстую стену: если бы фалангисты ударили туда своими винтовками, он бы не прозвучал пустым».
Мануэль мог располагаться в чулане только сидя и находился там от рассвета до полуночи, когда выходить было относительно безопасно, но желание «стать единственным мэром-республиканцем в этом районе, пережившим расстрелы», было сильнее неудобств.
Одним из немногих развлечений, которыми он наслаждался в течение двух с половиной лет пребывания в чулане, было прослушивание разговоров в парикмахерской. Благодаря им и в ходе кратких встреч с женой Хулианой он узнавал о трудностях, которые переживала Испания, о голоде, который опустошал страну и который он ощущал сам, получая ничтожные пайки, что передавали ему родные после стояния в длинных очередях.
После двух с половиной лет такого существования семья сняла рядом дом, где Мануэлю сделали укрытие под лестницей (он перебирался туда ночью, переодевшись в старуху). Там и на чердаке он и провел остальное время своего заточения. Жена постоянно предостерегала его: «Держись подальше от окна, соседи тебя могут заметить», «Не кури, потому что они почувствуют дым», «Не кашляй», «Убавь громкость радио».
Любимым занятием Мануэля было наблюдение за людьми из маленького чердачного окна. Когда он наконец вышел из убежища, то был незнакомцем для большинства жителей города, но знал почти всех из них.
Потом Мануэль вспоминал только о двух случаях, когда плакал за всё это время: когда его дочь вышла замуж и когда его внучка умерла от лейкемии, а он не смог быть с семьей в эти моменты.
В пятницу вечером, 28 марта 1969 года, он как обычно слушал новости по радио:
«Комок застрял у меня в горле, когда министр прочитал что-то, чего я из-за волнения не мог до конца понять, что-то о помиловании, которое Франко даровал за преступления, совершенные с 18 июля 1936 года по 1 апреля 1939 года. Это было то, чего я ждал тридцать лет».
Мануэль наконец-то мог выйти из дома.
А 15 июня 1977 года, в день, когда прошли первые выборы после диктатуры, Мануэль пошел на избирательный участок, расположенный на улице Генералиссимуса Франко. Результат выборов оказался удовлетворительным для Мануэля: социалистическая партия вернула себе первенство в городе. Впрочем, была одна вещь, которая его всё же беспокоила:
«Эти туфли меня убивают», — сказал он журналистам, ведь он провел тридцать лет своей жизни в тапочках.
«Я провел лучшие годы своей жизни в четырех стенах. Стоило ли это того? Моя вера в демократию никогда не колебалась. Тирания диктатуры не может продолжаться вечно».