Все любят «Мама, не горюй». Как культовая криминальная комедия и ее сиквел отражают эволюцию российского кино

Мурмурация — это явление, когда стая птиц или косяк рыб скоординировано «танцуют» в пространстве, создавая телами объемные фигуры. Красивое зрелище, будто бы срежиссированное незримым высшим разумом.

Мурмурации встречаются не только в животном мире: культура и в частности кинематограф тоже подвержены стихийным синхронным телодвижениям. В отечественном кинематографе 1990-х это стихийное телодвижение накладывается на стихийное бедствие: с развалом СССР рушится и его киномашина. Воспрявшей свободе мысли сопутствуют нищенские бюджеты, и творцы оказываются в ситуации кинематографа вынужденных мер.

В ранних 1990-х фильмы снимались на средства бандитов, которые хотели отмыть деньги. Тогда же расцвело явление под названием «фильмы за три копейки», они же «кооперативное кино» — термин, объясненный в 2014 году в соответствующей теледокументалке и на пару лет позже в одном из наших топов. В эту эпоху, богатую на эксперименты с «низким стилем», рождались чарующие, наивные и непрофессиональные (а порой и антипрофессиональные) фильмы-однодневки. Да и у многих профессиональных картин уже на уровне заголовка прослеживаются идеологический сдвиг по фазе и ноль по поведению. Например, у комедии Андрея Малюкова «Маленькие человечки Большевистского переулка, или Хочу пива» (1993) или позднегайдаевского сказа «На Дерибасовской хорошая погода, или на Брайтон-Бич опять идут дожди» (1992).

В ушах Цой, в глазах — пасмурный постсоветский пейзаж. Это мир не без добрых людей, но мир со злым умыслом, в кожанке, бритый налысо и с кастетом в руке. Состояние души — вестерн. Цвет настроения — мутно-малиновый, под стать дырявому от пуль пиджаку. Гротеск вытесняет из искусства и соцреализм, и постсоветский обыденный реализм. Остается сюрреалистическое пространство мрачной бандитской «сказки».

В этой исторической точке стартовали две поначалу обособленные друг от друга кинокарьеры: режиссера Максима Пежемского и сценариста Константина Мурзенко. Нынешнему зрителю первый известен как человек, который поставил первые сезоны «Интернов» (2010–2016) и «Проекта „Анна Николаевна“» (2020 — наст. вр), а также сериал «Закрыть гештальт» (2022). Второй — как характерный актер, чье лицедейство стартовало с роли «подвального фашиста» из балабановского «Брата 2» (2000). В начале 1990-х оба не имели профильного образования — амурец по происхождению Пежемский выучился на «руководителя самодеятельной фотостудии», ленинградец Мурзенко закончил медучилище и пошел в студенты-журналисты, параллельно подрабатывая фельдшером на «скорой».

Творческие похождения Пежемского начались под крылом представителей «параллельного кинематографа», в частности, некрореалистов и критика Сергея Добротворского с его авангардной труппой «Че-паев», а продолжились в СПиЭФ (Студия первого и экспериментального фильма, где начинали Балабанов, Виталий Манский, Виталий Каневский и Сергей Овчаров) под руководством Алексея Германа-старшего.

Мурзенко же работал редактором на «Лендоке», писал в разномастные журналы о кино и вынашивал идеи первых сценариев.

Судьбы будущих режиссера и сценариста нетленки «Мама, не горюй» пересеклись на съемках трагикомедийного «Жесткого времени» (1996) — истории о постановщике помойных фильмов-однодневок, попавшего «на счетчик» и вынужденного отрабатывать долг, снимая порно. Пежемский в должности режиссера, а Мурзенко в должности сценариста. И хотя соавторами скрипта значатся оба, Максим никогда не скрывал того, что в любом их совместном проекте текст — заслуга Константина, умело складывающего в очень своеобразную поэтику воровскую феню и глубокие речи о высоких материях.

К тому моменту Пежемский успел засветиться как автор «Перехода товарища Чкалова через Северный полюс» (1990) — короткометражного произведения в стиле соц-арт, с любовью высмеивающего браваду советских геройских байопиков и всесильный оптимизм кинематографа сталинской поры. Ну а для Мурзенко «Жесткое время» стал не слишком заметным, но бьющим в нерв времени сценарным дебютом. В годы, закаленные «конституционным кризисом» и «черным вторником», российское кино взяло в качестве основной темы злободневность и расширяло ее рамки; без стеснения утопало в бытовом абсурде и жестокости, тем самым приземляя насилие и тлен.

Не без участия кинематографа криминальный элемент стал частью российской обыденности, и даже очень жестокие преступления теперь все меньше удивляли простых граждан. Нарушителей закона либо героизировали, либо банально переставали воспринимать как что-то выходящее за рамки обычного. В своей статье киновед Леонид Караваев метко подмечает:

Ставшая народной поговоркой максима следователя Жеглова — «вор должен сидеть в тюрьме!» из все того же говорухинского сериала с начала 1990-х хоть и не вышла из обихода, но утратила свойство социального императива: общество смирилось с тем, что крестные отцы мафии, матерые уголовники, криминальные авторитеты не только не скрываются от органов правопорядка, но активно участвуют в жизни общества и даже получают «пиар» в средствах массовой информации.

Морской бриз и оскалившаяся свобода

В 1997 году Мурзенко и Пежемского сводят вновь. Рандеву организовывает продюсер Сергей Сельянов — в тот момент он активно работал на «СТВ» и дарил стране кинематограф периферии, то есть относительно качественное студийное кино, отходящее от голой правды и стремящееся к правде чистой. Дуэт Константина и Максима породил фильм переходного периода — «Мама, не горюй» вышел аккурат между двумя другими громкими релизами «СТВ»: балабановским «Братом» (1997) и рогожкинским «Блокпостом» (1998).

Отечественная киномысль второй половины 1990-х начинает отходить от драматургии, подразумевающей, что любые киногерои — это постояльцы большого дурдома под названием «Россия». Всю чепуху жития среди озверевших и сумасшедших они принимают и понимают, охотно встраиваясь в эту систему.

Герой второй половины 1990-х — аутсайдер, живущий вне правил, вне системы. А потому, даже будучи, например, антигероем — как Данила Багров в своем первом первом, постчеченском обличии — подобный персонаж остается добродушным и вызывает симпатию публики.

В «Мама, не горюй» (вышел 24 февраля 1998-го) имеется такой «пассажир» — зажигающий искру сюжета Морячок в исполнении Андрея Панина. Пускай на экране он появляется лишь под конец фильма, именно его оставшийся за кадром поступок запускает механизм шевеления «братвы». Авторитет по кличке Турист заваливается на свадьбу к Морячку, начинает портить гостям настроение и приставать к невесте, из-за чего и получает от Морячка по башке так мощно, что дело доходит до больницы. Затем он пускается в бега, а отморозки вымышленного портового городка, роль которого играли прибрежные зоны Москвы и Питера, бросают все легальные и нелегальные мощности на отлов наглеца в тельняшке.

К слову, для Панина, как и для других участников этого задорного капустника, это была одна из первых крупных ролей. Играющий «решалу» Артура Гоша Куценко (он даже фирменную лысину себе организовал впервые ради именно этой роли), а также бандит-ищейка Иван Охлобыстин, до этого момента принимавший участие в кино не шибко массовом и популярном, благодаря проекту Пежемского — Мурзенко свои имена засветили основательно. Так сказать, лицами поторговали на славу, мама не горюй!

Кстати, о заголовке фильма: изначально лента носила имя «Без п***** [женского полового органа] по жизни» и, по признанию Мурзенко, изобиловала матом. Конечно, в итоговом монтаже нецензурщина тоже присутствовала, но ее градус и количество были намеренно занижены. Герои балаганного эпоса об охоте бандитов, милиции, продажных чинуш и разного рода провинциальных фиксеров на шустрого моряка торгового флота иногда матерятся. Сценарий, как и авторы фильма, игриво распоясывается, коли эпоха позволяет.

«Мама, не горюй» — это трюковое кино, только трюки здесь выполняются не в прыжках, а в репликах, в лютейшей смеси блатного жаргона и дворового сленга, произносящейся на повышенных тонах. Фильм Пежемского и Мурзенко литературоцентричен, как и многие другие картины того периода, не столько из-за творческого замысла, сколько по причинам финансового характера.

Обстоятельства вынуждали снимать дешево и сердито, и эти ограничения рождали запоминающиеся постановочные решения. Живые реплики, произнесенные колоритными «антигероями нашего времени», были растасканы на цитаты и сделали «Мама, не горюй» хитом видеопроката (кинотеатральный же прокат в 1998-м переживал нешуточный кризис, так что многие ленты, как и объект нашего текущего исследования, выходили сразу на видеоносителях).

Индекс цитирования этого фильма ничем не уступает культовым проектам Леонида Гайдая и прочих мастеров, чьи комедии и драмы ежегодно крутят по ТВ в преддверии Нового года. Эксперимента ради прямо сейчас заходим на стриминг, запускаем «Мама, не горюй» и тыкаем парочку случайных таймкодов:

• 19:45:

— Я говорил Люде два раза, что приедут люди из телевизора снимать сюжет. — Люде? — Люде. — Где та Люда?! Где та Люда, я тебя спрашиваю, где?! Где? Где? Где, собака, а? Где она, собака, ходит?

• 38:00:

Нет, Макар, нет! Брать его надо чистым, сухим. Нет! Не МОЧИТЬ, а НЕ МОЧИТЬ! Да я сам его ни разу в жизни не видел. Но есть у него одна реальная примета: одет он конкретно под моряка, ты понял?

• 49:10:

Ох, он лютый! Ох, лютый! Давно такого парня не нюхал. Ага, железный такой морячок, твердый, как шанкр, пули от него отскакивают.

• 01:07:10:

— Гитлер, хенде-хох! Гитлер, капитулирен!

— Псы! Фашисты! Была у волка одна песня, и ту отобрали…— Хенде хох, Гитлер!— Обломали, обрезали крылья орлу! Накипь человеческая! Вам всем вместе такого сна не увидеть, а мне он который раз приходит!

Устами не младенцев, но борзых школьниц, планирующих «гоп-стоп», а также бухариков со стажем, жуликов, воров и убийц, вроде и опасных, но дико смешных, глаголет истина, к которой невольно тянулись те, кто застал шальные 1990-е.

Судьбы российских уголовников переплетаются здесь столько же изящно и неожиданно, как у лондонской шпаны в ранних фильмах Гая Ричи. Любопытно, что дебют англичанина «Карты, деньги, два ствола» и «Мама, не горюй» снимались практически одновременно, а ушли в релиз с разницей в полгода.

Общая несуразность эпохи, пережитки кризисов советско-российской государственности, отчаяние и боль эры гиперинфляции, рейдерских захватов и бесконечных «маски-шоу» нашли отражение в простой истории, снятой без каких-либо выкрутасов.

Ситуация в стране в конце 1990-х не переставала быть плачевной или, как любят сейчас говорить, преисполненной «чернухи». «Мама, не горюй» фиксировал тот отрезок истории, когда люди заглушали боль от воспаления социально-политических флюсов уже не только водочкой, но и коксом. И не за углом гастронома, а в исповедальне нового образца — в ночном клубе с модной электронной музыкой. Копеечный «Мама, не горюй», не имеющий, казалось бы, выразительного киноязыка, а оперирующий лишь дерзким и грубым языком литературным, оказался одной из самых ярких точек на звездной карте постсоветского «кинематографа переосмысления», который горе и беды переплавлял в фарс и гротеск.

Сами поиски Морячка больше походят на духовное искание народа, обреченного на исходы, комично обыгранные в финальных титрах. Кто кент, кто мент, кого убили или посадили, кого по фотороботу разыскивают; тот же, кого ловили все и вся, улыбается в тельняшке на фоне пальм. Он вне системы постсоветских координат.

От общенационального беспредела он избавляется беспределом иного, философского толка — он живет. Живет, как умеет, и даже под прицелом «братков», на волоске от смерти, остается человеком искренним и с открытой душой. И нам, замкнутым в себе заложникам «цифры», есть чему поучиться у него.

Взращивание электората

Сиквел «Мама, не горюй 2» вышел уже в новом веке, в 2005 году, со слоганом: «Старые герои. Знакомые игры. Новые правила». И действительно, тандем Пежемского — Мурзенко остался у руля, в главных ролях мы видим знакомые по оригиналу лица, а история о том, как полюбившиеся публике гангстеры и их приближенные пытаются сорвать куш на выборной кампании местного значения, пестрит тропами и изворотами из первой части.

С начала 1990-х и до самого их конца российское кино двигалось по маршруту «растерянность — беспредел — коммерсантизм». Первый «Мама, не горюй» существовал где-то между второй и третьей путевыми точками, а продолжение — на пике «сытой» монетократии, когда в РФ устаканилась модель «продюсерского кинопроизводства», а многие вольнолюбцы-творцы последней декады XX века осознали, что кинокамера чаще оказывается обременительным и тяжким грузом, чем пером правдоруба. Авторы подорожали в денежном эквиваленте, но потеряли в смысле творческой свободы.

Еще примечательно, что историю создания дилогии «Мама, не горюй» опоясывает действие закона «О государственной поддержке кинематографии Российской Федерации», который должен был «поднять с колен» российское кинопроизводство в период с 1996-го по 2005 год. Иными словами, проект «Мама, не горюй» стартовал тогда же, когда правительство впервые озаботилось помощью отечественной киноотрасли, а завершился, когда этап наведения государственного марафета в киноиндустрии дошел до логического конца.

Что до Пежемского и Мурзенко, то в обозначенный период они особо не блистали. Первый принял участие в киноальманахе «Черная комната» (2000 год, режиссерский дебют Андрея Звягинцева) и поставил средней руки триллер «Как бы не так» (2003). Второй появлялся на экране в небольших ролях, написал пару сносных сценариев («Марцефаль» совместно с Добротворским и экзотичный жанровый самородок «Тело будет предано земле, а старший мичман будет петь») и срежиссировал свой первый игровой фильм — криминальную драму «Апрель» (2001). Критики подмечают, что эта работа, если и не полноценный спин-офф «Мама, не горюй», то как минимум произведение из той же киновселенной. В истории о киллере поневоле, являющем собой антипод брутального Алена Делона из мельвильевского «Самурая» (1967), присутствует бандит Артур в исполнении Куценко и светит лицом воровской главарь Турист, по приказу которого была объявлена охота на Морячка. А еще в кадре ненадолго мелькает популярный в народе исполнитель тюремного «блатняка» Михаил Круг.

«Мама не горюй 2» выходит в 2005 году, и хотя фильм сохраняет былую энергетику, он сдает на фоне других криминальных картин нулевых, успевших поставить жирную точку в вопросе кинематографического воплощения 1990-х: в 2002-м отстрелялась телевизионная «Бригада», в 2003-м вышли роуд-муви «Бумер» и клиповый «Даже не думай», а за месяц до премьеры «Мама не горюй 2» на свет появились балабановские «Жмурки».

Веселая сутолока за авторством Пежемского и Мурзенко оказалась не такой уж и веселой, теперь она выглядела вторичной и камуфлирующей свою вторичность под рефлексию новых реалий: ярких цветов, напускного гламура и шалмана представителей воровской «масти» на пару с политтехнологами (представителей братии пиарщиков сыграли Федор Бондарчук и Михаил Ефремов). Даже музыка в перебивках «Мама не горюй 2» — это треки, вырванные из саундтрека «Черной кошки, белого кота» (1998) Эмира Кустурицы. Да и настрой у фильма Пежемского и Мурзенко схож с работами балканского мастера: национальный колорит перевешивает здравый смысл, форма диктуется «народной» стихией, а блатные понятия иронически гиперболизируются.

Разбойничий каламбур переехал с прокуренных кухонь коммунальных квартир и темных подворотен на телеканалы и прямые эфиры. Хроника предвыборной кампании, в которую пытаются запрыгнуть нечистые на руку джентльмены из первой части, кажется довольно слабо связанной с культурным кодом их эпохи. Сидельцы свое отсидели, бандиты легализовались, уличные войны обернулись сечей на дебатах. Как говорилось в финале «Жмурок», «трудно стало жить!».

В начале нулевых криминальные авторитеты стреляют меньше, тратят больше и с законом сталкиваются уже не на скамье подсудимых, а поднимая «кэш» через «откаты» и сомнительные госконтракты. Полюбившиеся зрителям в первом фильме разгильдяи обыгрывают реалии второго путинского срока в более симпатичной и дорогой обстановке. Однако это не способно поразить нас так, как поражало во времена свободного и хаотичного кино 1990-х, которое смело хваталось за самые неожиданные задачи, не сглаживая углы суровой действительности.

Критика 1998-го хвалит первую часть дилогии за «успешное освоение нетрадиционной для нашего кино драматургии вполне тарантиновского толка»; за то, что «какая-то загадочная, варварская энергетика заставляет зрителя досмотреть всю эту распальцовочную вакханалию до самого финала». В общем и целом, рецензенты солидарны с мыслью, что этот фильм смело «можно отнести к числу тех, которые на Западе именуют культовыми». А автор сборника «3500 кинорецензий» Сергей Кудрявцев даже обнаруживает «дальние переклички с классическими традициями русского комедийного жанра — от милых водевилей до трагифарсов Гоголя и Салтыкова-Щедрина».

Сиквел получил меньше положительных оценок, и оно неудивительно. Одни не согласны с жанровой принадлежностью фильма, заявленного как «современная брутальная комедия-комикс», жалуясь, что это кино утомляет, а обещанного развлечения хватает в лучшем случае на треть хронометража. В веб-архиве Wayback Machine остался отзыв из волгоградского регионального издания, который исчерпывающе резюмирует впечатления:

Эх, где тот безбашенный космонавт, танцующий на крыше обыкновенного дома свой сумасшедший танец? Где шмаляющий по теням безумный Охлобыстин, над которым злобно стебается нарик Приемыхов, отбирающий у девочек ширево? Где говорящие по понятиям мужчины? Известно, где — в первой части. Родить что-то подобное у Пежемского не получилось, а повторение пройденного выглядит удручающе.

Занимательный факт: в год премьеры «Мама не горюй 2» по мотивам фильма вышла видеоигра — стандартный по меркам тех лет среднестатистический «российский квест», в котором знакомые герои в мультяшной стилистике занимаются привычными делами, разбрасываясь колкостями и проворачивая хитроумные «мутки» на грани бреда. Если у вас есть три часа свободного времени, зацените видео ниже:

Кинематограф упадка — жажда излишеств

Российский кинематограф исторически тяготеет не к жанру, а к теме. Потрясения и народные волнения находят в отечественной киномысли прямое отражение, не преломляясь в жанровых конструкциях. Сначала мы демонстрируем горе или радость в лоб и во всевозможных полифонических формах, а после, по мере стабилизации ситуации в стране, кинематограф усмиряет свой пыл и берет на вооружение уже установленные и оформленные жанровые столпы.

В своем исследовании «Российский кинематограф 90-х в поисках зрителя» киновед и преподаватель ВГИКа Лидия Зайцева пишет:

И это еще одна особенность экрана 90-х. Ведь «черная» картина в те дни тоже до предела сгущает подробности, обращаясь к бесцветным унылым краскам. Открывает зрителю во многом выдуманный мир, сконструированный авторами для эффектного воздействия на зрителя не только беспросветными судьбами героев, но и визуально, за счет мрачной «картинки» кадра. Тоже — своего рода сказка.

Проще говоря, отечественный кинематограф 1990-х сперва глумился и обстебывал злободневыные темы в сказочном антураже, и лишь затем, оказавшись в новой парадигме, стал осмыслять уже прошедшую эпоху.

А потом на смену кинематографу вынужденных мер — часто нелепому, корявому, но искреннему и живому — пришло кино карго-культа, в котором на одну жемчужину приходились десятки проходных фильмов, стремящихся стать зрелищным аттракционом. Эти поделки часто были выполнены профессионально, но сильно потеряли в аутентичности и выглядели то как пародии на Голливуд, то как самопародии. Именно поэтому у нас так много фанатов кино 1990-х — начала 2000-х, причем и среди двадцатилетних тоже, и так мало тех, кто прицельно интересуется кино второй половины нулевых и десятых. Обе части «Мама не горюй» отлично иллюстрируют этот перелом.