Поэтический мир в четырех стенах: как за два часа поставить концептуалистское пятикнижие

Лекция Саши Обуховой в музее «Гараж» о московской школе концептуализма

Московский концептуализм — явление, зародившееся в неофициальной культуре Советского Союза в 70-х годах. Сегодня имена его представителей известны многим: Илья Кабаков, Дмитрий Александрович Пригов, Павел Пепперштейн и др. Однако определить рамки понятия сможет не каждый.

В литературном эссе «Что надо знать о концептуализме» Дмитрий Пригов называет два важных критерия: соотнесенность искусства с актуальным контекстом — то есть со средой, политической или социальной обстановкой, а также равноправие и взаимодополнение художественного объекта и текста, его описывающего.

Запись перформанса «Поэтический мир Андрея Монастырского»

«Поэтический мир» — опыт создания личного универсума, философское осмысление мира во всей его полноте, одно из первых «произведений-перечней» (в этом же ряду — «картотека» Льва Рубинштейна и «азбуки» Дмитрия Пригова). В художественных работах такого типа драматургия завязана на перечислении явлений одного порядка, по своей «исчерпывающей описательности» они порой напоминают бюрократическую документацию.

В 2003 году за особые заслуги перед литературой Монастырскому была присуждена Премия Андрея Белого — одна из самых престижных поэтических наград в нашей стране.

Российское современное искусство сегодня — это потомок московского концептуализма, который вступает в диалог с отцом — живой легендой — и, несмотря на то что существует в другом тысячелетии и другой стране, пытается с ним соотноситься.

Неофициальное искусство 70–80-х годов в подавляющей системе Советского государства существовало как органично вытекающий из этого подавления андеграунд. В послесловии к своему «Поэтическому миру» Монастырский называет его «пятикнижием». Но это не про демиургический пафос создателя универсальной книги, а про пять томов самиздата, набранные своими руками ради горстки читателей, которых можно пересчитать по пальцам одной руки, — поколению 90-х подобную ситуацию, конечно, представить сложно. Как реагировать на такой текст в реалиях сегодняшнего дня?

Вася Березин — режиссер и художественный руководитель binary biotheatre («бинарного биотеатра»). Экспериментальная творческая лаборатория ставит спектакль в заброшенном депо, где местные бомжи являются и зрителями, и частью нарратива. Но это не акционизм: чтобы законно сделать постановку в помещении депо, требуется провести большую организационную работу и получить разрешение от органов, потому в благодарностях значатся ОВД по Басманному району и РЖД. Театр, как живая структура, сам является бомжом до тех пор, пока не находит дом на территории хлебозавода. Но помещение пока не отапливается, и перформанс состоится в Белом зале «Театра.doc». Многострадальная площадка в настоящий момент находится по адресу Малый Казенный переулок, 12 — не только фамилии, но и названия улиц бывают говорящими.

«Это не институция, а абсолютно независимый театр», — говорит Кирилл о binary biotheatre.

…было неприкаянно

всё было неприкаянно

неприкаянно было везде

неприкаяннее не было никогда

всюду неприкаянно

всё стало неприкаянным…

Пространство играет ключевую роль. «Коллективные действия» Монастырского происходят в полях, на природе — это локация условной свободы. Андеграунд не имел возможности вписаться в контекст советской культуры, но поэтому и унизительная необходимость встраиваться в институциональный порядок над ним тоже не довлела. Свобода от пафоса артикулирована в самом методе концептуалистов и передана в наследство следующим поколениям. Но как быть с зависимым положением современного художника, который вынужден согласовывать свои действия и проходить бюрократические процедуры «одобрения» со стороны начальства музея или театра?

Режиссер и куратор Вася Березин знакомится с художником по свету Петей Ладеном за полтора часа до мероприятия. Тот пробует незнакомую технику и настраивает свет под комментарии Васи в духе «этого нельзя».

Музыканты чекают звук, Березин жалуется на громкость: «В здании очень плохая шумоизоляция, громко играть нельзя, мы не можем потерять это помещение. Должно быть максимально тихо, как мы играли на площади Революции». Петя отшучивается:

«Нормально, пусть приедут менты, заберут всех в дурку. Монастырский же!» Горький смех.

— Я просил тут не бухать!

— Если хочешь — помоги.

Единственное требование Широкова к действующим лицам — «не бухать, не курить». К этому потом добавляется просьба не покидать сцену во время перформанса. Впрочем, один из участников, поэт Ростислав Амелин, ее не выполняет.

Репетиций нет, в этом смысле импровизированное представление скорее хэппенинг, чем перформанс. Запись на видео не предполагается, что совсем не похоже на подход Монастырского, который подробно и точно документирует «коллективные действия». Кирилл Широков собирается читать стихи с айфона, предложение воспользоваться power bank’ом встречает растерянно, но через несколько секунд решает, что «лучше пусть будет заминка». Стремление к свободе проявляется во всем, даже в таких мелочах.

— Здесь не может быть громко ну никак.

— Давай ты будешь решать этот вопрос с организатором.

— Я организатор, я буду решать этот вопрос с самим собой.

«Поэтический мир», как и сам перформанс, состоит из пяти частей, все они будут прочитаны без перерыва.

Слева направо: поэт Ростислав Амелин (в роли музыканта), танцовщица Дарья Плохова (contemporary dance), композитор Кирилл Широков (чтец). Выстраивается активная линия звука, движения, текста: Ростислав громко играет на двух бутылках, Даша в квазипуантах совершает бытовые движения — покачивает ногой, разглядывает стены; Кирилл энергично читает текст «Поэтического мира» с айфона, расположенного на пюпитре.

Пульсирует энергия, индикатором которой становится колебание кадыка Широкова (важно, чтобы это было видно с задних рядов, говорит композитор до исполнения).

Динамика света софитов создает дополнительную смысловую нагрузку, каждый их новый поворот, каждая смена оттенков ощущается острее, чем активные телодвижения Ростислава и Даши. Кажется, что физическое отсутствие художника на сцене позволяет лучше встраиваться в контекст происходящего.

Перпендикулярная линия — это актриса Анна Хлёсткина и музыкантши Кира Вайнштейн (электроника) и Алина Петрова (альт).

Сказать, что Анна тонко и изящно выстраивала свое пребывание на сцене, — не сказать ничего. Эпическое бесстрастие и мнимая флегматичность. Ближе к середине перформанса она расставляет новые визуальные акценты, нюансируя собственный образ: неоново-красный браслет и такой же экран смартфона. Редкие позы, которые зеркально отражают положения тел других участников, создают ощущение равновесия на сцене. Единственный разговор между действующими лицами происходит ближе к концу: Анна что-то шепчет Ростиславу. Полностью погрузившись в историю «Поэтического мира», актриса сама явилась пространством-зеркалом, отражателем с еле уловимыми искажениями.

Спустя некоторое время включается Василий: все в его походке выдает режиссера, он несколько раз огибает сцену. Поместить своих подопечных в тесную коробку Белого зала и нагнетать эмоциональное давление перед мероприятием — это далеко не вся работа с пространством. Когда действующие лица уже разогрелись, а голос Кирилла стал звонче, Вася открывает нам невидимые зоны: окна (мы всё еще в коробке, но ощущаем ледяной ветер извне); смотрит в смартфон — интернет-мир недоступен зрителю, который, следуя правилам хорошего тона, выключает телефон; снимает покрывало с зеркальной стены — это просто зеркало, но расширение коробки заставляет чувствовать себя неуютно. Четыре способа работы с местом остаются почти незамеченными.

В музыке все просто: «В первой части Кира и Алина молчат, во второй — импровизация Киры, в третьей они молчат, в четвертой — импровизация Киры и Алины. В пятой Алина играет фрагменты из части B партитуры „Семнадцать кусков музыки для одной альтистки“, а Кира свободно семплирует их». Электронная партия Киры по характеру близка к работе актрисы — встраивающийся поток негромкого звучания, скорее обрамляющий картину, чем составляющий ее содержание. Совместная импровизация музыкантш напоминает квазиминимализм: неуверенно взятые ноты и несколько неуместные созвучия рифмуются с общей неуместностью нахождения в зале-коробке.

Скромное обаяние девушек контрастирует с музыкальной партитурой Ростислава, насыщенной и самостоятельной, как и его уход со сцены ровно через пять минут после того, как помещение покинули несколько зрителей. Этот жест есть и выход из зала, и выход из-под воли организатора.

Текст, который «существует не для чтения, а для „бывания“», был прочитан целиком.

Классический конец с полностью затухающим светом не оставлял ни вопросов, ни ощущения возможности продлить только что завершенное. Но не для композитора Широкова: он планирует написать тысячу песен на каждый из стихов, что, по его мнению, должно занять примерно 10 лет. Подавляющее большинство постов Кирилла в фейсбуке начинается со слов «ничего нет». Это отсылка к последней части «Поэтического мира», где конструируется образ «далекой возлюбленной» нашего времени — не той, «с которой „не надо света“», а той, в которой как раз «ничего нет». И речь, конечно, не о женщине. Нарушая завет Бродского не выходить из комнаты, мы лишь попадаем в другую комнату — и этот мультиплицирующий эффект рождает новое стремление к смерти.