От патриархального дома к индивидуальному материнству: краткая история деревенских семей в СССР

В современном мире, наполненном советами, книгами, курсами, статьями и психотерапевтами, сложно представить, что меньше чем сто лет назад к материнству и детям относились совершенно иначе. Сегодня на вопрос ребенка «Мама, откуда я появился?» специалисты придумали массу ответов, соответствующих возрасту, полу и впечатлительности любопытствующего. Но совершенно по-другому воспринимают этот разговор люди старшего советского поколения.

«Разговоры о материнстве? Хм, не было такого. Не помню, чтобы мы вообще о чем-то таком родителей спрашивали. Не принято было как-то по душам разговаривать. Мать и отец доярками работали в колхозе за трудодни и палочки. Помню только, что рожать мама ездила в местный райцентр, а крестить приходили на дом», — рассказывает Зинаида Васильевна Б., жительница Переславля-Залесского. Ее детство прошло в селе Лыченцы Ярославской области.

Фольклористы Лора Олсон и Светлана Адоньева хронологически разделяют женщин на три периода по годам рождения: рожденные в 1899–1916 годах (до Октябрьской революции), рожденные в 1917–1929 годах (до начала коллективизации) и рожденные в 1930–1950-х годах (женщины, чья юность пришлась на послевоенные годы, а время социальной активности — на позднесоветский период). Зинаида Васильевна Б. относится к третьему поколению женщин, она 1952 года рождения.

Первое поколение: женщины 1899–1916 годов

Женщины 1899–1916 годов выросли в православных крестьянских семьях с дедом-большаком и бабкой-большухой во главе. У них был опыт воскресных походов в церковь, хороводов и посиделок в девичестве, они выходили замуж со сватами, причитали на свадьбе, учились у свекрови хозяйству и уходу за детьми. Эти женщины выходили замуж примерно в 1915–1920-м годах: они переходили в семью мужа, рожали двух и больше детей — и в этот момент их семьи раскулачивали, а земли национализировали. Это поколение, пережившее разрушение деревенской семьи-хозяйства, должно было героически выстоять, когда рушился социальный уклад деревни. В возрасте старше пятидесяти, столкнувшиеся с Советско-финской и Великой Отечественной войнами, репрессиями, они были вынуждены содержать семью и поднимать разорившееся хозяйство.

В деревне того времени между людьми существовали как вертикальные, так и горизонтальные отношения. Например, вертикальные отношения между дочерью и родителями менялись, когда парень и девушка вступали в брак.

Молодка выходила из подчинения своим родителям, переходя в семью мужа. Таким образом, связь между родителями и замужними дочерьми становилась горизонтальной. Взаимопомощь, советы и праздничная гостьба предлагались с обеих сторон, но все участники событий теперь становились равными. После замужества женщина переходила в подчинение к новой семье, и, соответственно, муж и его родители брали на себя ответственность за ее благополучие. Женщины, которых привезли из другой деревни, даже после развода или смерти мужа редко возвращались в родительский дом или родную деревню. В своих рассказах о жизни они говорят о семье мужа, его родителях и родственниках, воспринимая ее как свою.

Свадьба для этих женщин являлась важным этапом осознания себя как личности. Они были уже не подружками, дочерьми или девушками на выданье, а становились частью другой семьи, полноценными участницами женского общества и общества деревни.

В книге исследовательниц Лоры Олсон и Светланы Адоньевы «Традиция, трансгрессия, компромисс» приведено описание свадьбы Натальи Павловны Р. 1901 года рождения из деревни Старое Село Белозерского района Вологодской области.

«Приходят к невесте сваты: отец и мать жениха или кто поближе, сестра, а жениха не берут с собой. И вот заходят в дом и заводят разговор. Невестины родители ставят самовар и за чаем договариваются („Вот у вас есть товар, а мы пришли покупатели“), попьют чаю и договорятся совсем: когда будет свадьба и какие невеста должна дарить подарки… Если родители невесты были согласны отдать дочь замуж, устраивали смотрины двора жениха… Потом делают просватовство: приходит жених со своими родителями и близкими родными. И делают пропиванье: невесту пропивают, зажгут свечу и молятся Богу. Это уже закон. И если бы невеста вздумала выйти замуж за другого, то не смеет — боится Бога. Потом сходят в церковь и скажут попу, что вот такая-то девушка, например Марья, выходит замуж за Ивана. И дьячок после обедни объявляет, что эти вступают в брак».

Возможно, немногие были полностью готовы к свадьбе, но всем приходилось ее пережить — или оказаться в незавидном положении старой девы. Это был компромисс, на который требовалось пойти. Сам ритуал подгонял все индивидуальные женские различия и психологическую неуверенность под свою предсказуемую логику.

Брак не был ни началом, ни окончанием свободы — скорее он предполагал перемещение невесты из одного патриархального института контроля (родительская семья) в другой (семья мужа). Выходя замуж, женщина не становилась сильнее или слабее, но начинала подъем по иерархической лестнице к самой верхней ступени — позиции большухи, находясь на которой женщина обладала максимальной властью наряду с максимальной ответственностью.

Нормой было существование обрядов и ритуальности, сопровождавших женщин на протяжении всей жизни. Основой крестьянского существования являлась семейная форма труда, построенная на гендерном разделении и аграрном хозяйстве.

Существовала также магическая практика лечения детей, не предполагавшая намеренного обучения или развернутого толкования: молодая мать осваивала эти умения непосредственно, через вовлечение в лечение. Навыки повивальных бабок передавались из поколения в поколение, до последнего их держали в секрете. Бывало, что секреты и практики так и умирали вместе с их носительницей.

«Сам я из деревни под Мелитополем. У меня бабушка Аня рожала 18 раз. А выжило только два человека. Моя мать София, родившаяся в 1917 году, и ее старшая сестра Вера 1905 года. Конечно, никаких больниц не было, рожали дома. Может, кто был побогаче, фельдшера приглашали, а так все дома. Тогда была революция и гражданская война. Бабушка моя была молоканкой и соблюдала традиции веры. Закончила всего два класса деревенской школы, путала буквы „а“ и „о“, читать не умела. Ее муж [мой дед] умер от тифа.

Когда пришли немцы, нас выгнали жить на кухню в хате. Так и жили мы до освобождения в маленькой кухоньке — я, мама, Вера с тремя детьми (ее муж погиб на фронте в 1942 году) и бабушка. Потом мы уехали с матерью и отцом в город Реж, а остальные остались», — рассказывает Григорий Петрович С. 1940 года рождения.

Эти женщины следовали приметам, традициям и религиозным убеждениям, учились у свекровей уходу за детьми и воспитанию. Одной из таких традиций являлось, например, «дарение ложки на первый зубок». Ложка была предметом индивидуального пользования, поэтому дарилась новому члену семьи.

Тяжелый крестьянский труд, сельскохозяйственная экономика с низкой продуктивностью, отсутствие должной медицинской помощи и антисанитарные условия приводили к высокой детской и женской смертности.

«В доме справляет [женщина] всю домашнюю работу, и в поле — вяжет, полет, молотит, берет конопли, сажает или копает картофель, вплоть до самых родов. Иные женщины рожают, не домесив хлебов. Иные родят в поле, иные в тряской телеге», — пишет этнограф Ольга Семёнова-Тян-Шанская в книге «Жизнь Ивана».

В конце XIX — начале XX века в царской России стремительно развивалась система здравоохранения. В 1901 году по инициативе педиатра Н.П. Гундобина была создана официальная комиссия для изучения детской смертности. В 1904-м врач Н.А. Русских организовал «Союз борьбы с детской смертностью в России», в 1908-м создается «Общество охраны материнства и младенчества в Москве», а в 1909-м — «Московское общество борьбы с детской смертностью».

Важнейшей вехой стал 1913 год, когда после Первого съезда детских врачей по предложению педиатра К.А. Раухфуса было организовано Всероссийское попечительство об охране материнства и младенчества. В его задачи входило создание на благотворительные средства детских консультаций, молочных кухонь, яслей и приютов.

Постепенно формировалась концепция будущей системы охраны материнства и младенчества. Но ее практическое создание отложилось на долгий срок из-за Первой мировой войны и последовавших за ней событий 1917–1924 годов.

В пореформенное время распространение получило принятие родов профессиональными акушерками, поэтому молодое поколение охотнее обращалось к ним за квалифицированной медицинской помощью, а не к сельским повитухам, чья безграмотность могла оказаться губительной и для роженицы, и для ребенка.

Однако даже в 1914 году только 2% родов было принято профессиональными врачами.

Первая мировая война и революция 1917 года не только замедлили развитие системы здравоохранения, но и вызвали деградацию, обусловленную как разрушением инфраструктуры, так и отсутствием кадров из-за призыва врачей на фронт. Однако с начала 1920-х годов развитие этой системы в России получило мощный толчок, обусловленный тем, что идеи охраны народного здоровья, созревшие в русском обществе еще в дореволюционный период, получили институционально-политическую поддержку со стороны правительства. Большую роль в этом сыграл энтузиазм молодых врачей, на которых повлияло и то, что благо народа было провозглашено основной целью нового социалистического государства.

В декабре 1917 года коллегия Народного комиссариата государственного призрения, возглавляемого А.А. Коллонтай, принимает решение о создании Отдела охраны материнства и младенчества. Он начал функционировать 1 января 1918 года под руководством В.П. Лебедевой. По декрету Наркомата все учреждения, занимающиеся обслуживанием матери и ребенка, перешли в ведение этого отдела.

С приходом к власти большевиков отношение к охране материнства и детства приняло политизированный характер, так как речь теперь шла об охране здоровья «женщины-работницы» и о создании возможностей для нее сочетать производственный труд с материнством.

Однако женщины, привыкшие работать на своей земле, проводившие жизнь и воспитывавшие детей в традициях деревенской семьи, обходили стороной политизированные институты. Их взгляды совершенно не совпадали со взглядами детей, чье детство пришлось на 1920-е годы. Несмотря на то, что многие дочери переняли уважение к старшей женщине в доме и еще не были жестко политизированы, на них существенно повлияла новая власть, которая ставила перед собой задачу избавить детей от деревенско-традиционных взглядов их матерей.

«Мы должны изъять детей из-под грубого влияния семьи, <…> взять их на учет, скажем прямо — национализировать. С первых же дней их жизни они будут находиться под благотворным влиянием коммунистических детских садов и школ», — отмечал советский педагог А.Б. Залкинд.

Таким образом, в деревенской семье и во взаимоотношениях женщин и их дочерей в результате революции образовался разлом, а усугубила его жесткая тоталитарная политика, направленная на уничтожение всего старого и неугодных государству людей.

Второе поколение: женщины 1917–1929 годов

Женщины этого поколения выходили замуж уже без сватов, но всё еще жили по законам своих предшественниц и правилам традиционной деревенской семьи. На их молодые плечи легло образование колхозов, работа за трудодни и становление личности в рамках новых советских реалий. Многие из них уже были образованными, поскольку идея всеобщего образования вела к освобождению и раскрепощению женщины.

Переломным моментом в развитии системы охраны материнства и детства в СССР стал 1930 год, когда было принято постановление от 26 июля о запрещении абортов. В действительности оно имело более широкий характер и называлось «О запрещении абортов, увеличении материальной помощи роженицам, установлении государственной помощи многосемейным, о расширении сети родильных домов, детских яслей и детских домов, об усилении наказания за неплатеж алиментов и некоторых изменениях в законодательстве об абортах».

Именно в это время в официальный дискурс советского материнства вводится слово «священный». Первая глава книги «Советская женщина — счастливая мать», вышедшей в 1937 году, предваряется эпиграфом из декрета, запрещающего аборты:

«Ни в одной стране в мире женщина не пользуется таким полным равноправием во всех областях политической, общественной жизни и в семейном быту, как в СССР».

Женщины теперь представлялись как матери по определению, а сами матери — как главные исполнительницы родительской и семейной функций. Несмотря на это, в колхозах плохо относились к пропускам рабочих дней из-за беременности или по уходу за ребенком. Эта практика в значительной степени противоречила дореволюционной традиции, согласно которой женщина скрывалась от посторонних взглядов в течение сорока дней после родов, чтобы уберечь себя и ребенка от дурного глаза.

Воспитывая и обучая ребенка, в том числе вне школы, государство достигало как минимум двух целей: занимало детское время, освобождая мать для производительного труда и защищая детское сознание от воздействия традиционалистского материнского мировоззрения.

Советская власть быстро поняла, что из таких детей воспитать «нового человека» намного проще, чем из их родителей. Предыдущее поколение было искалечено войнами и голодом, оно всё еще было религиозно, неграмотно или идеологически неверно воспитано. Детей же в школах было проще ограждать от влияния дореволюционных традиционных устоев.

Ребенок в Советской России рассматривался не только как объект воспитания, но и как субъект исторического процесса. Дети включались в политику через систему детских коммунистических организаций и должны были стать агентами власти в обществе взрослых, не сумевших расстаться с дореволюционным мироощущением. Делегирование субъектности ребенку также служило способом воздействия на него: детей привлекал статус «маленьких взрослых», возможность быть причастными к строительству нового коммунистического мира.

Поскольку советскую идеологию взрослое население провинции усваивало неравномерно, дети часто сталкивались с противоречиями, когда в школе провозглашался один способ отношения к миру, а дома — другой. Это заставляло ребенка делать выбор между ценностями семьи и общества и вступать в конфликт с одной из сторон либо постоянно менять свое поведение в зависимости от окружения.

В положении «О единой трудовой школе Российской Социалистической Республики», утвержденном декретом ВЦИК от 16 октября 1918 года, значилось, что обучение в школе 1-й и 2-й ступеней должно быть бесплатным, а посещение ее — обязательным для всех детей соответствующего возраста. В реальности добиться заявленных целей удалось только спустя почти 20 лет.

Создание новых, советских нормативов материнского поведения и активное обличение «старых» (традиционных) практик воспитания детей (особому остракизму подвергались методы воспитания в крестьянских семьях) вызывали непонимание и неприятие со стороны матерей-крестьянок. Призывы к крестьянкам беречься во время беременности наталкивались на невозможность выполнить это условие при ведении домашнего хозяйства, особенно в период полевых работ. Отсутствие женских консультаций и акушеров в сельской местности, а также слабая подготовка молодых медицинских кадров не оставляли другого выбора, кроме как роды по старинке у сельских повитух.

На это поколение женщин в значительной степени повлиял и опыт послевоенного вдовства. Они вышли замуж в конце 1930-х и в 1940-е годы. Их мужья ушли на фронт, многие погибли. К концу войны больше половины женщин этого поколения были солдатскими вдовами, а семьи остались однополыми.

В 1944 году в стране было принято новое законодательство о семье, учреждены правительственные награды для многодетных матерей, введен налог на бездетность.

Тема материнства получила официальный политический статус. Образ женщины, окруженной детьми, приобрел монументальность и торжественность. Именно такими страна хотела видеть всех советских женщин.

Разделение рабочих и семейных сфер среди колхозников и колхозниц также привело к плачевной ситуации. Статус женщин теперь предполагал многие мужские обязанности: например, они отвечали за социализацию детей обоих полов, заботились о домашнем хозяйстве, управляли финансовыми ресурсами семьи. При этом мужчина в доме сохранял статус главы семьи.

Жизненные обстоятельства и социальные роли женщин этого и следующего поколений отличались от традиционных. Из-за растущей миграции в города, усилившейся в 1960-х, дети женщин второго советского поколения часто уезжали работать далеко от дома и возвращались в деревню на праздники и летом; те, что оставались в деревне, обычно после свадьбы переезжали в отдельные дома и начинали жить своим хозяйством (в деревне получить отдельную жилплощадь было намного проще, чем в городе).

Таким образом, когда женщины второго поколения становились большухами, часто им некому было передавать большину. Супружеские пары начиная с 1960-х годов, вырастив детей, живут одни в своем доме. Номинально они остаются большаком и большухой — хозяевами, но уже без большой семьи и связанных с ней отношений.

Определенные практические решения позволяли этим пожилым одиноким женщинам — главам хозяйства — оставаться в своих деревенских домах до самой смерти. В некоторых областях было принято, чтобы овдовевшая женщина переезжала на зиму — самое тяжелое время в деревне — в городской дом своих взрослых детей. Весной она возвращалась обратно, так, чтобы успеть посадить овощи в огороде. Были и другие способы, посредством которых старые женщины поддерживали свое хозяйство, когда слабели физически: держали козу вместо коровы (для козы не нужно заготавливать много сена, ее легче «обряжать»), нанимали местных мужчин, которые помогали с тяжелыми хозяйственными работами. К ним часто приезжали помогать взрослые дети; с ними вместе жили взрослая незамужняя дочь или неженатый сын либо сами женщины заботились друг о друге.

В течение 1930–1980-х годов единственной возможностью для многих женщин публично показывать что-то из «старой жизни» было участие в фольклорных хорах. Эта деятельность, поддерживаемая советским государством, была важна для деревенских женщин потому, что позволяла им быть открытыми хоть в какой-то части своей биографии.

На сцене, с хором они пели песни своих матерей, в которых могли выразить и пережить глубоко личные чувства с помощью слов, известных всем.

Третье поколение: женщины 1930–1950-х годов

Третье советское поколение женщин родилось между 1930-ми и 1950-ми годами, их молодость пришлась на 1950-е и 1960-е годы. Именно в это время острее всего ощущается межпоколенческий разрыв. Дело не только в том, что дети этого поколения уезжали из деревни; те, что всё-таки оставались, часто стремились как можно скорее отделиться от родителей и зажить своим домом. Эти женщины начинают конфликтовать со свекровями, потому что хотят считаться полноценными хозяйками в доме.

Советский культ материнства и желание женщин проявить себя, свои стремления стали основой конфликта между молодыми замужними женщинами и их свекровями.

Многие женщины этого поколения — дети военных и первых послевоенных лет: они были сиротами или детьми, рожденными вне брака солдатскими вдовами. Пуританский взгляд на сексуальную жизнь был привит им еще в детстве как матерями, так и другими женщинами, например соседками. Усугублял ситуацию страх, внушаемый предыдущими поколениями, которые столкнулись с различными репрессиями.

Ужесточившаяся политика Советов привела к страху людей за своих близких, поэтому не только равный статус в доме привел к разлому. Теперь знания, как и рассказы о семье, взгляды на хозяйство, религиозность, больше не были тем, что передавалось от старших к младшим. Стравленные между собой еще на Гражданской войне поколения становились еще более отчужденными друг от друга.

В это же время происходит номинальный возврат к свадебной ритуальности, но уже без причитаний, поэтому ритуалы вроде выкупа, утра невесты, расчесывания волос подружками были скорее номинальными.

Вот что рассказывает о своей свадьбе моя бабушка, Антонина Петровна Ф. 1943 года рождения из рабочего поселка Талицы (в 1942-м получил статус города). Она переехала в Екатеринбург, как только ей исполнилось 17 лет.

«В 1965 году в декабре у нас с мужем [Алексей Олегович Ф.] была комсомольская свадьба. Муж мой был комсомольским активистом, я была комсомолкой и работала на стройке. Жили в общежитиях, он в мужском, а я в женском. Такую свадьбу можно было попросить организовать на предприятии. Нам ее сделали через его друга Джамбула, который был секретарем комитета комсомола.

Напротив завода была столовая, они взяли все приготовления и расходы на себя. Платье я взяла у старшей сестры. Колец на свадьбе не было. Я уже потом, на первую зарплату после свадьбы купила себе обручальное кольцо. Так им гордилась!

Алексей [жених] с Джамбулом приехали к женскому общежитию, чтобы выкупить меня. Вахтеры, конечно, не впускали сразу, нужно было откупиться. Потом мои девчонки-соседки закрыли дверь в комнату, Джамбулу пришлось петь песни и давать символический выкуп. Шутейный, конечно.

В столовой были две шеренги гостей, в основном рабочих с завода Алексея. Вручали цветы и почему-то преподнесли одну вазу. Его родители не приехали, им не нравилось, что я была из простой рабочей семьи. А они были интеллигенцией, учителями. Хотя, в общем-то, тоже из деревни.

У меня даже есть вырезка в городской газете „Наша свадьба“.

После свадьбы мы сняли в одном из домов пристройку. В самом доме жила старуха, а мы платили ей за съем. Там стояла кровать, печка и стол. Жили там, пока не получили комнату. Муж перешел из отдела в цех работать».

Женщины этого периода достигали статуса взрослой женщины уже к 25 годам. Многие из них, уехав из деревни в город, отделялись таким образом от родителей и трудоустраивались, создавали семьи, а затем завершали профессиональное образование. Связь между браком и деторождением была очень сильной (протогенетический интервал составлял менее года). Такая однородность наступления стартовых событий отражала однородность взглядов, условий жизни, доходов, существование единых общественных и законодательных норм, регулирующих время и порядок наступления событий.

К 1960-м годам в результате советской перестройки общества семья была названа коллективом. Но этот проект оказался нежизнеспособен, поскольку забота о детях не могла осуществляться силами супругов, полностью вовлеченных в общественное производство.

В это время часто встречаются женщины, которые уходили с производства намного раньше пенсионного возраста, как правило, после рождения второго ребенка. Советская идеология так и не смогла определиться с тем, что для нее важнее — семья или коллектив.

Как отмечают исследователи, сегодня и городские, и деревенские жители имеют дело со сценариями брака и семейной жизни, сформированными очень недавно. Часто эти сценарии идут от советских матерей, для которых брак — это «счастье». Белое платье в пол, принцесса на свадьбе, а затем молодые матери и отцы, обремененные детьми, которых они пытаются встроить в свою рабочую и социальную жизнь, часто без помощи родителей жены и мужа.

Патриархальная многопоколенная семья с коллективным воспитанием ушла в прошлое, уступив место индивидуальному материнству.