Дом, концлагерь и снова дом. История упадка одной парижской градостроительной утопии

Сите-де-ля-Мюэт (cité de la Muette) выглядит сейчас в лучшем случае непритязательно. Это длинное пятиэтажное П-образное здание в пригороде Парижа мало чем выделяется из тысяч других жилых домов с недорогими квартирами. Чем-то оно напоминает хрущевку, с поправкой на то, что в послевоенной Франции типовое строительство не было так популярно, как в Советском Союзе. И действительно, за фасадом — не совсем уж безликим, но и не вызывающим у прохожего особенного интереса, — скрываются лестничные клетки и квартиры, очень похожие на те, что мы привыкли видеть в любом уголке бывшего советского пространства.

Тем не менее за время своего существования Сите-де-ля-Мюэт успел пройти извилистый путь от города-сада на острие урбанистических утопий, строительных технологий и идеологической моды — к концлагерю, а затем вернуться к тому скромному назначению, с которым его изначально и проектировали. Сейчас в нем живет около 500 человек. Но за время войны через него прошло примерно 67 000 арестованных, и для подавляющего большинства из них этот дом стал последним адресом.

1929–1940

Первые небоскребы Подпарижья

Фото: Renée Poznanski, Denis Peschanski, Benoît Pouvreau “Drancy, un camp en France” (Fayard, 2015), c. 12

Дранси — это пригород в 10 километрах к северо-востоку от Парижа. Со столицей его связывает прямая трасса, но это не единственное его транспортное преимущество: через Дранси проходит железнодорожная кольцевая линия, со станций неподалеку отправляются поезда и в другие города Франции и Европы. Именно развитию железных дорог после Первой мировой городок обязан своим ростом: от 4200 жителей в 1911 году Дранси вырос до 51 000 в 1931-м. Приехавшие строили сами или снимали небольшие дома. Но со временем жилищные проблемы — не только их, но и всех тех, кто перебирался поближе к большим городам, — нужно было решать как-то более централизованно.

Сите-де-ля-Мюэт начинали проектировать в 1929 году под влиянием концепции города-сада, которую разработал британский социолог и урбанист Эбенизер Говард в своей книге «Города-сады будущего» (1902). Говард предлагал строить вокруг крупных центров небольшие города-спутники, которые помогут решить проблему недорогого социального жилья. Жизнь в таких поселениях благодаря хорошо развитому транспорту и инфраструктуре была бы похожей на городскую, и при этом сохранила бы зеленый уют парков, садов и — почему бы и нет? — небольших приусадебных хозяйств.

У города-сада есть и свой социально-утопический посыл: это жест протеста против города как центра, хаотичного, загрязненного, многолюдного, но при этом замыкающего жителя в своем одиночестве.

Город-сад должен был стать его противоположностью: двухэтажные домики на утопающих в зелени улицах, общественные здания и пространства, располагающие жителей к социализации. Эбенизер Говард даже предложил его форму — круг с бульварами-радиусами и концентрическими улицами вокруг центрального парка и мест общественной жизни.

Такие идеи нашли отклик далеко за пределами Британии, но на разных почвах стали приживаться по-разному. Города-сады, построенные во Франции до Первой мировой войны, более или менее похожи на проекты Говарда. Однако в 1920-е годы ситуация стала меняться. Во-первых, стало понятно, что рабочий класс не может позволить себе такое жилье: индивидуальные домики, разреженно стоящие по периметру кварталов, требовали больших затрат на инженерные коммуникации. Во-вторых, в уже урбанизированных пригородах стало сложнее найти и выкупить достаточно большой участок для такого проекта. В результате застройка становилась всё более плотной, а дома — не индивидуальными, а многоквартирными и многоэтажными.

К середине 1930-х годов экономический кризис ощущался во Франции всё сильнее, и стройку заморозили. Полностью готовы оказались лишь башни и прилегающие к ним дома. Построен и П-образный дом: это пятиэтажное здание из армированного бетона с крытой галереей у первого этажа, где по плану должны были разместиться магазины, парикмахерская, аптека, почта и другие предприятия обслуживания. Но это по плану — на деле же, за исключением одного подъезда, дом остался стоять без коммуникаций, отделки и даже внутренних перегородок.

Башни Сите да ля Мюэт, хотя и сданы, тоже пустуют. Несмотря на социалистический посыл строительства и восторги прессы, рабочие не спешили в них заселяться: квартиры там чересчур дорогие, да и расположены дома слишком далеко от транспорта и работы. Чтобы построенное жилье не пустовало, в 1938 году его сдают жандармерии, которая тоже испытывает проблемы с размещением своих сотрудников. Начало Второй мировой войны Сите-де-ля-Мюэт встречает наполовину недостроенным, наполовину служебным жильем в небоскребах, виды которого поражали воображение и расходились пять лет назад на открытках. Вокруг него стоят двухэтажные домики, а еще дальше зеленеют поля свеклы и топинамбура.

Июнь 1940 — август 1941

Лагерь для военнопленных

Быстрая операция гитлеровских войск во Франции застала многих врасплох. К июню 1940 года немцы захватили около 2 миллионов военнопленных, которых нужно было где-то размещать. Так Сите-де-ля-Мюэт превратился во фронтшталаг-111 — один из нескольких десятков лагерей для пленных французов и британцев.

Под фронтшталаги переделывали либо временные военные лагеря, либо уже готовые постройки, например казармы, тюрьмы, стадионы и административные здания. Часто условия содержания зависели от гражданства пленных. Например, во фронтшталаг-220 в Сен-Дени, другом северном пригороде Парижа, отвозили британских подданных. Их размещали в большой казарме, которую постарались обустроить, чтобы сделать лагерь «образцовым» для нужд пропаганды: в нем работала библиотека, теннисный корт, зал для бильярда и даже был свой музыкальный ансамбль.

Пленные, родившиеся в колониях, из-за своего неевропейского происхождения попадали в худшие условия. Так, под нужды фронтшталага-120 в Миркуре, на востоке Франции, реквизировали недостроенную психиатрическую больницу.

Жилой комплекс в Дранси показался, видимо, подходящим из-за П-образной формы здания. Его обтянули колючей проволокой и заселили пленными солдатами, офицеров же расквартировали в соседней башне и двух прилегающих к ней домах. И если оказавшиеся в плену высшие чины не могли пожаловаться на условия содержания в квартирах, сохранивших свои удобства, то обычным узникам приходилось значительно хуже. В П-образном доме этажи не были разделены на квартиры. Лестница выходила на середину единого помещения площадью 80 кв. метров, на бетонном полу лежала солома. Во дворе стояли очереди за водой и в туалет, который наспех построили из кирпича. Он так и простоял до конца войны, сохранив гордое название château rouge — «красный замок».

Через полгода в ставший уже печально известным «лагерь-небоскреб» привезли задержанных на территории Франции граждан Великобритании и Канады — стран, с которыми воевала гитлеровская Германия. В больших комнатах П-образного дома поставили двухъярусные койки, а через несколько месяцев установили душ и печки. Положение заключенных регулировалось международными соглашениями об обращении с военнопленными: они могли отправлять письма, получать передачи от Красного Креста и даже небольшое денежное довольствие от США. На территории лагеря организовали медсанчасть, библиотеку, курсы языка, театральный кружок, а в августе 1941 года стали даже устраивать кинопоказы для узников. Но в этот момент их этапировали в другой лагерь, а все удобства вывезли: отношение гитлеровской Германии к следующим жителям Сите-де-ля-Мюэт было совсем иным.

Август 1941 — август 1943

Концлагерь под французским руководством

Лагеря заключения существовали по всей Франции и до этого: сначала для выходцев из Германии и Австро-Венгрии во время Первой мировой войны, затем для полумиллиона беженцев из Испании, охваченной гражданской войной, а в 1939 году для «любого, француза или иностранца, представляющего потенциальную угрозу для национальной безопасности».

С началом войны в лагерях оказывались и немцы, бежавшие от режима Гитлера, и немецкие военнопленные. После разгрома французской армии в июне 1940 года на территории Франции была создана целая система лагерей. Они очень сильно различались условиями содержания — от строго охраняемых до напоминающих дома отдыха под надзором. Например, в лагере в курортном городке Виттеле расселили по гостиницам высокопоставленных иностранцев, которых планировали обменивать на немецких военнопленных. Иногда это были наскоро сбитые деревянные бараки с вышками, огороженные колючей проволокой, а иногда лагеря обустраивались на месте уже существующих учреждений и жилой застройки. Так, лагерь в Мериньяке построили на месте незавершенного проекта олимпийского городка.

Кроме евреев, в лагеря попадали все те, кто «привел французское общество к упадку», отказавшись от традиционных ценностей: работы, семьи, отечества и порядка, — то есть коммунисты, масоны, анархисты и иностранцы-«вредители».

Лагеря, которые не были рассчитаны на долгое пребывание людей, стали постепенно закрывать после массовой гибели заключенных зимой 1942 года. Оттуда постепенно начали выпускать всех, кроме евреев: для них эти лагеря становились этапом на пути в Дранси.

20 августа 1941 года к воротам П-образного здания Сите-де-ля-Мюэт стали подъезжать автобусы, в которых находилось около 4000 евреев, арестованных во время облавы, большей частью иностранцев. О том, что нужно подготовить лагерь и обеспечить поставку продовольствия и материальную организацию, префектура узнала накануне и, разумеется, сделать ничего не успела. Из-за этого в лагере в первые месяцы катастрофически не хватало еды, спальных мест и медикаментов, ситуацию усугублял запрет на передачу посылок. Только к концу года удалось решить самые неотложные бытовые вопросы: к дому провели отопление, на первом этаже отвели четыре помещения под кухни, устроили душ и место для стирки белья.

Пространство лагеря было организовано по-прежнему: центральный двор предназначался для прогулок по расписанию, а 22 подъезда дома разбили на пять блоков. Были назначены старшие по блокам, подъездам и общим спальным помещениям на этажах. В единственный подъезд с готовыми квартирами — двухкомнатными, с туалетом и кухней — поселили заключенных-врачей, занятых на территории лагеря. Отдельный подъезд поначалу отвели для нескольких десятков адвокатов еврейского происхождения, захваченных во время облавы. Во дворе, кроме туалетов, построили отдельное помещение для обысков, при въезде — будки для охранников, а по периметру поставили четыре вышки с прожекторами и часовыми. Администрацию и охрану лагеря, состоявшую в основном из французов, разместили в соседних высотках.

До начала 1942 года людей в лагере Дранси немцы использовали как запас заложников, которых можно было расстрелять в ответ на действия Сопротивления и активистов коммунистического подполья. Странный на первый взгляд знак равенства между политическими взглядами и происхождением — но он отражается и в статьях в официальной прессе, где слово «иудео-большевизм» было очень популярно.

Со временем немецкие власти задались целью депортировать с территории Франции определенное количество евреев, и вот со станции Ле Бурже близ Дранси 27 марта 1942 года отправился «в неизвестном направлении» первый состав. Близость Сите-де-ля-Мюэт к железной дороге оказалась очень кстати. Накануне депортации заключенных переселяли в первые пять подъездов дома, дополнительно обтянутых колючей проволокой, а в день отправки отвозили на автобусе на станцию. Там их под конвоем заводили в пломбируемый вагон, стоявший у грузовой платформы. При этом сама станция по-прежнему оставалась пассажирской: на другом перроне в это время стояли люди, которые ожидали свои поезда. Год спустя, когда начальство лагеря сменится на немецкое, встанет вопрос о более тихом месте, и отправлять узников будут с грузовой станции всего в двух километрах от лагеря.

Летом 1942 года лагерь в Дранси тоже превращается из пополняемого резерва заложников в перевалочный пункт на пути в Аушвиц.

В начале июля в лагере тревожным знаком стало то, что администрация оборудовала лагерь под 7000 человек. И действительно, из 13 000 евреев, арестованных во время облавы «Вель д’Ив» 16–17 июля, 5000 в тот же день оказались в Дранси. Но, кроме большого количества жертв, неожиданным оказалось то, что теперь стали арестовывать и женщин. Так в лагере возникло разделение подъездов на мужские и женские.

Теперь в Дранси стали привозить не только жертв облав в Париже, но и арестантов из других лагерей на пути в Аушвиц. Кто-то оказывался в Дранси на несколько дней, а кто-то жил в лагере месяцами. Меньше шансов отправиться со следующим конвоем было у тех, кто выполнял в лагере работу, то есть у медиков, работников кухни и хозблока и тех, кто следил за порядком. Более стабильное положение было и у женатых на арийках, у тех, кто собирал бумаги, подтверждавшие национальность, а также у швейцарцев, венгров и испанцев. Однако и они не были застрахованы от отправки: когда коменданту лагеря поступал приказ депортировать определенное количество людей, он вынужден был готовить списки, которые затем утверждала немецкая часть администрации.

Хотя подпольные газеты довольно быстро стали писать о лагерях смерти, большинство так и продолжало говорить о «неизвестном направлении», в котором уезжали поезда. Среди заключенных в Дранси стало популярно слово «Пичипой» — так называли таинственную и пугающую станцию прибытия железнодорожных эшелонов. О том, что именно скрывалось за ним на самом деле — трудовой лагерь или далекая земля обетованная где-то на востоке, арестованные старались лишний раз не думать.

Когда регулярные отправки прекращались (а перерывы иногда длились до трех месяцев), на центральном дворе лагеря заключенные могли играть в мяч, устраивать концерты, читать стихи или лекции. На Рождество в лагерь приехал местный священник, чтобы отслужить мессу, а на Новый год для детей устроили небольшое цирковое представление.

Август 1943 — август 1944

Концлагерь под немецким руководством

Всё изменилось в июне 1943 года, когда в фронтшталаг-111 приехал Алоиз Бруннер, высокопоставленный офицер гестапо, лично знакомый с Отто Эйхманом [начальник одного из отделов гестапо, ответственный за массовое уничтожение евреев. — Прим. ред.]. У него уже был большой опыт организации высылки евреев, сначала в Вене, потом в Берлине и Салониках. Бруннер хотел найти способ добиться массовой депортации французских евреев, которых до сих пор худо-бедно защищали договоренности с вишистским правительством, испытывающим давление со стороны общественного мнения и церкви.

Кроме того, Бруннер был намерен еще эффективнее организовать порядок внутри самого лагеря и высылку из него. Он сместил французское руководство, а на все административные посты назначил арестантов из числа тех, чье положение было не так шатко, в основном французских евреев и тех, кто были женаты на арийках. Их поселили отдельно, в третьем блоке, в более или менее отделанных квартирах, причем коменданту доставалась отдельная комната, а остальные жили по 5–7 человек. В помещениях на первом этаже наряду с кухнями, медчастью и кабинетами администрации обустроили прачечную, сапожную, столярную и швейную мастерские, парикмахерскую, булочную, почту, кабинет зубного врача и склады стройматериалов.

Отношения между заключенными из разных слоев общества, хотя и оказавшихся в одном незавидном положении, и без того с самого начала были непростыми, но создание иерархии обострило их еще сильнее. Отношение к еврейской администрации, как и к юденратам в гетто, колебалось от понимания и признательности за то немногое, что они могли сделать для всех, до ненависти за пособничество фашистской власти.

Также новый начальник до малейших мелочей регламентировал жизнь внутри лагеря, жестко пресекал любое нарушение дисциплины и ввел трудовую повинность для всех заключенных. Они выравнивают и асфальтируют по периметру внутренний двор, в центре высаживают газон, строят гараж, красят внутренние помещения. Через еврейские организации Бруннер организовал поставку в лагерь нового кухонного и душевого оборудования и всего того, что может улучшить быт узников: одежды, посуды, инструментов, лампочек, бумаги — вплоть до шнурков и точилок для карандашей. В одной из столовых проводятся богослужения и курсы религиозного образования.

Аресты и депортации, разумеется, не прекращаются, о царящей в лагере атмосфере террора слухи быстро доносятся и до Парижа, и до лондонских антифашистских радиопередач. Но теперь все, кто приезжает в Дранси, отмечают его обустройство и порядок, которых не было при французской администрации.

Август 1944 — сентябрь 1945

Лагерь для коллаборационистов

Операция по освобождению Парижа (19–25 августа 1944 года), разумеется, коснулась и Дранси. На свободу вышли 1386 человек, которых Бруннер не успел депортировать. Однако пустым шталаг простоял недолго, и уже через несколько дней на тех же самых нарах оказались те, кто — справедливо или нет — считались коллаборационистами.

К началу сентября Дранси опять был полон: в него, как и в некоторые другие бывшие лагеря для евреев, свезли 4000 «подозреваемых в сотрудничестве».

Охранять лагерь снова поручили французской жандармерии. Нужно было лишь проследить, чтобы это были не те же самые жандармы, которые во время французского командования лагерем наживались на незаконной продаже заключенным сигарет и еды.

В октябре в Дранси было уже 6000 человек, треть из них женщины и даже 8 детей. Из-за смены власти особенно остро встали вопросы легитимности. Пока местные органы самоуправления конфликтовали с центральными, а жандармерия — с отрядами Сопротивления, не желавшими отказываться от своего статуса полуофициальных вооруженных сил, люди часто попадали в Дранси не по официальным обвинениям, а по доносам, а то и в результате сведения личных счетов. Можно посмотреть на эту ситуацию и с другой стороны: колючая проволока и охрана защищали узников от скорого на расправу народного гнева, а по мере того как комиссии выпускали их на свободу, не найдя в их действиях состава преступления, они получали алиби и в глазах общества.

Как и раньше, в лагере оказывались вместе самые разные люди — от членов ультраправых партий, которые нашли эту среду чрезвычайно благоприятной для вербовки, до людей довольно известных. В уже знакомых нам квартирах третьего блока поселили актрису Жинетт Леклерк, издателя Бернара Грассе, актера и драматурга Саша Гитри, описавшего свои впечатления в книге «60 дней тюрьмы». Менее привилегированных подозреваемых ждали всё та же скученность и зимний холод, разбитые окна, клопы, скудный паек и неопределенность. Установившаяся французская власть и сама понимала сомнительность этих массовых репрессий и хотела поскорее покончить со всем этим. Наконец 8 сентября 1945 года из Дранси выходит последний задержанный.

1945 — настоящее время

Социальное жилье

В конце войны, когда солдаты и военнопленные стали возвращаться на родину, еврейские общества памяти предложили сделать из Сите-де-ля-Мюэт центр репатриации и селить в него тех, кто был оттуда депортирован, на то время, пока они ищут себе новое жилье. Однако из депортации в лагеря смерти возвращались немногие, и от проекта пришлось отказаться.

Тем временем послевоенная волна урбанизации спровоцировала очередной виток жилищного кризиса, и власти решили вернуть Сите-де-ля-Мюэт его исходное назначение и сделать из него микрорайон социального жилья. В 1946 году под руководством Марселя Лодса, одного из архитекторов первоначального проекта, начинается обратное переобустройство лагеря в жилой дом: сносят вышки, забор из колючей проволоки и бараки внутри, во дворе разбивают сквер, а пространство внутри дома разделяют наконец на квартиры.

Через три года дом сдан и заселен. Сначала в нем жили рабочие семьи, но их место вскоре занимают поколения новых иммигрантов, привлеченных послевоенным промышленным бумом.

Другие пригороды Парижа тоже преображает урбанизация, и небольшие частные домики с угодьями сменяются новостройками. Впрочем, теперь о городах-садах речи уже не идет: жилье нужно в первую очередь практичное и недорогое. Послевоенные микрорайоны проектируют архитекторы с именем и идеями вроде Андре Люрса, стоявшего в 1920-е годы у истоков Международного конгресса современной архитектуры и успевшего поработать в том числе и в Советском Союзе. Однако на этот раз они больше экспериментируют с формами, нежели с глобальными градостроительными концепциями. Для послевоенной архитектуры характерны большие многоквартирные комплексы, например Cité des 4000 в Ла-Курнёв, соседнем с Дранси пригороде, где Годар снимет «Две или три вещи, которые я знаю о ней». Так что и здесь Сите-де-ля-Мюэт вписывается в общий архитектурно-идеологический вектор.

Со временем послевоенный бум промышленности сошел на нет, а рабочие и иммигранты остались здесь жить: выбор у них был не очень большой, тем более что переезжать им, кажется, особенно некуда. Что касается башен, то после войны в них продолжали жить охранявшие лагерь жандармы. Свободные квартиры тоже постепенно оказались заняты как недорогое жилье. Однако уже в середине 1970-х башни стали заметно ветшать, и их снесли.

Сейчас Дранси считается бедным и неблагополучным пригородом Парижа.

Около П-образного здания стоит мемориальная скульптура и железнодорожный вагон для скота — один из тех, в котором с местных станций увозили на восток тысячи людей.

Недавно через дорогу от него открылся музей-архив. Но кажется, что эти мемориалы не слишком-то часто посещают, если нет повода, годовщины или дня поминовения. В остальном это место сохранилось примерно таким, каким и было.

Не нужно много усилий, чтобы представить себе его и на открытках 1930-х, и в воспоминаниях тех немногих, кто прошли через него в 1940-е и остались в живых, и в его бесконечно длящемся безрадостном существовании после войны. Пространству безразлично его предназначение, оно легко меняет функцию в зависимости от требований извне. Чтобы сохранилась память о том, что здесь происходило, люди устанавливают мемориальные доски и символы, но они, кажется, лишь позволяют забыть о нем окончательно.