«Начало премудрости есть страх»: за что Леонтьев критиковал Достоевского

Спор о сущности христианства

Поводом для начала заочной дискуссии стала речь Достоевского, произнесенная им по поводу открытия памятника Пушкину в Москве летом 1880 года на заседании Общества любителей российской словесности. Отклики на это выступление были по преимуществу положительными. Славянофил Иван Аксаков, присутствовавший на заседании, назвал речь Достоевского историческим событием. «Вы наш святой, вы наш пророк!», – кричала публика, ринувшаяся на эстраду после выступления.

Главная мысль речи заключалась в словах о всемирном единении людей: «Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только (в конце концов, это подчеркните) стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите». Пушкин, по мысли Достоевского, является объединяющей фигурой, так как в его поэтическом гении проявилась основная черта русской культуры – всемирная отзывчивость. Пушкин не был замкнут в национальных границах, он вместил в себя поэтические гении других народов: Шекспира, Байрона, Шиллера. Но при этом он сохранил самобытность и приверженность родной почве.

Достоевский утверждал: правда Христова восторжествует на земле, всемирная любовь победит межнациональные противоречия и Россия вольется в семью европейских народов.

Именно эти слова и вызвали негодование Леонтьева, который считался реакционером за известное изречение о необходимости «подморозить Россию, чтоб она не гнила». Вскоре после пушкинского праздника он написал статью, где выразил недоумение из-за проповеди всеобщей любви: «Я постичь не могу, за что можно любить современного европейца… Пророчество всеобщего примирения людей во Христе не есть православное пророчество, а какое-то общегуманитарное… Начало премудрости (то есть настоящей веры) есть страх, а любовь – только плод». Достоевский же, по его мнению, является лишь моралистом, исповедующим «неопределенно-евангельское» или «розовое» христианство в духе европейского гуманизма.

Далее Леонтьев направил свою критику против других произведений Достоевского и обвинил писателя в недостаточной вовлеченности в церковную жизнь: «Эта молодая девушка (Мармеладова) как-то молебнов не служит, духовников и монахов для совета не ищет; к чудотворным иконам и мощам не прикладывается… Видно из этого, что г. Достоевский в то время, когда писал «Преступление и наказание», очень мало о настоящем (то есть о церковном) христианстве думал».

Также критике подвергся роман «Братья Карамазовы», в котором значительная роль принадлежит монахам, но они говорят совсем не то, что говорят «хорошие монахи». По словам Леонтьева: «мало говорится о богослужении, о монастырских послушаниях; ни одной церковной службы, ни одного молебна… от тела скончавшегося старца Зосимы для чего-то исходит тлетворный дух, и это смущает иноков, считавших его святым».

Кроме того, статья реакционного публициста была пронизана апокалиптическими настроениями. Леонтьев вопрошал: «На что эта лихорадочная забота о земном благе грядущих поколений?». Комментируя слова Достоевского о всемирном единении людей, он утверждал: «Действительность и веко-вечность настанут после гибели земли и всего живущего на ней». Таким образом, он отрицал возможность для человечества устроить земную жизнь по христианским заветам. Земные создания подвержены страстям, они не способны их побороть, а значит идут по пути постоянных ошибок и самоуничтожения, – такова формула антропологического пессимизма. Из этого закономерно следовало: послушание перед церковью является единственным средством для смертных существ обрести связь с Богом и получить надежду на загробное спасение.

Специфику религиозных представлений Леонтьева смог точно зафиксировать философ Дмитрий Мережковский: «Всю жизнь шел ко Христу, исповедовал Его, говорил Ему: Господи! Господи! – был тайным монахом, другом Амвросия Оптинского, изломал, искалечил, изнасиловал душу свою, проклял мир во имя Христа, – и все-таки не пришел к Нему, даже ризы Его не коснулся, лица Его не увидел».

Публицист Василий Розанов, в свою очередь, продолжил, начатое Леонтьевым, критическое осмысление творчества Достоевского. Особенно Розанову не нравился «лепет» Достоевского о «подлинном христианстве» и «чистом православии». По мнению Розанова: «Церковь была, есть и останется златоглавна, верхоглавна и никогда не станет «стадом» Шигалева; она авторитетна, иерархична, пирамидальна: а пирамида имеет вершину».

Христианство без Христа

Известно, что критическую статью Леонтьева переслал Достоевскому их общий знакомый, обер-прокурор Синода Константин Победоносцев. Последний разделял реакционные идеи, изложенные в статье, однако дорожил дружбой с прижизненным классиком, поэтому стремился повлиять на его взгляды в церковно-православном ключе.

Достоевский, со своей стороны, увидел в обличительном тоне Леонтьева нечто еретическое и даже завистливое к нему. Об этом свидетельствуют заметки, сохранившиеся в черновых тетрадях писателя: «Леонтьеву (не стоит добра желать миру, ибо сказано, что он погибнет). В этой идее есть нечто безрассудное и нечестивое. Сверх того, чрезвычайно удобная идея для домашнего обихода: уж коль все обречены, так чего уж стараться, чего любить, добро делать? Живи в свое пузо»; и далее: «Леонтьев продолжает извергать на меня свои зависти. Но что же я ему могу ответить?».

Роман «Братья Карамазовы», опубликованный отдельным изданием в декабре 1880 года, а ранее выходивший частями в периодике, стал итоговым произведением Достоевского. В нем находится средоточие религиозно-философских представлений писателя, также даны ответы в контексте спора о сущности христианства. Леонтьев лишь зафиксировал в своей критике проблему, которая занимала Достоевского уже долгие годы и стала кульминационной точкой его заключительного произведения.

Еще в «Идиоте» от лица князя Мышкина говорится о церкви, лишенной евангельского духа, о римском католичестве, которое срослось с государством, проповедует искаженное христианство и претендует на земную власть, насаждая обман и суеверие. В поэме о Великом инквизиторе из «Братьев Карамазовых» эта проблематика доведена до предела.

Поэма повествует о сошествии Христа на землю второй раз. Его появление вызвало величайшую радость среди верующих, узнавших Спасителя. Общий восторг прекратился после появления Великого инквизитора, кардинала церкви. Он велел страже схватить возмутителя спокойствия. Народ безропотно расступился и позволил выполнить приказ. Позже, уже в тюрьме, инквизитор произнес обвинительную речь над своим узником, грозил отправить его на сожжение и назвал злейшим из еретиков. Основной пункт обвинения: Христос возвестил людям свободу в познании добра и зла, тем самым сделав их несчастными. Дар свободы оказался непосильным бременем для большинства, неспособного бороться с грехом без внешнего водительства. На помощь пришла церковь, она ответила на вековечный вопрос страждущего человечества: «пред кем преклониться?»

«Ты не сошел со креста, когда кричали тебе, издеваясь и дразня тебя… Ты не сошел потому, что опять-таки не захотел поработить человека чудом и жаждал свободной веры, а не чудесной… Мы исправили подвиг твой и основали его на чуде, тайне и авторитете», – признался Великий инквизитор. В поэме говорится о двух типах религиозности. С одной стороны свободная воля в борьбе с грехом, с другой – слепое преклонение перед высшим авторитетом. Власть инквизитора стоит на трех столпах, это деление соответствует тем искушениям, которыми дьявол пытался обольстить Христа в пустыне. «Чудо, тайна и авторитет» парализуют людскую волю и внушают страх. Три столпа земной власти превращают человечество в огромный муравейник.

Другое противопоставление в «Братьях Карамазовых» касается членов монашеской братии: старца Зосимы и отца Ферапонта. Первый сохранял открытость миру, помогал прихожанам, при этом отдавая предпочтение простонародью, учил любить ближнего не отвлеченно, а через конкретные поступки. Старец обрел множество последователей как в монастырской среде, так и за ее пределами. Он благословил на жизненный подвиг Алешу Карамазова, своего любимого послушника, велел ему жить в миру, не становясь затворником. Его антиподом был «великий постник и молчальник» Ферапонт, пожилой отшельник, носивший вериги под одеждой и всюду видевший чертей. Для него истина состояла в том, что мир обречен и лежит во зле. Ко всему прочему, хулитель мира являлся страшным завистником: над Зосимой «преславный канон станут петь», «а надо мною, когда подохну, всего-то лишь стихирчик малый».

Мракобес окончательно разоблачил себя после смерти старца Зосимы, когда обрадовался тлетворному духу, исходящему от гроба усопшего. Религиозность отца Ферапонта отличалась уязвимостью, поскольку нуждалась во внешних стимулах для подпитки. Без наличия чудес, коими могла считаться нетленность мощей, он отказался признать праведность усопшего. «Поган есмь, а не свят», – громыхал Ферапонт, ворвавшись в келью во время панихиды. В его представлении тело «провоняло», так как старец не соблюдал постов, необходимых по своему монашескому чину. Эта сцена из романа схожа с местом из Евангелия, где фарисеи кричали у распятия: «Если Ты Сын Божий, то сойди с креста!». Желание подобной гармонии напоминает рыночный обмен: вера покупается наличием чудес, а праведный образ жизни обуславливается посмертным вознаграждением.

Против такого понимания высшей гармонии поднял бунт Иван Карамазов, один из ключевых героев в романе Достоевского. Его мучил вопрос: почему Бог допускает страдания невинных детей? Ортодоксально-теологический ответ гласит: земные страдание есть результат грехопадения и залог высшей гармонии (посмертного вознаграждения). Подобные утешения оказались не близки Ивану, желавшему гармонии уже здесь, на земле, а не в потустороннем мире. Свое отношение к ортодоксальному христианству он сформулировал, сочинив поэму о Великом инквизиторе, где образ Христа противопоставлен собирательному образу церкви. Кроме того, автор поэмы не только поставил проблему, но пытался ее решить в другом произведении, в статье по церковному вопросу, где провозгласил теократическую утопию.

Идея статьи в том, что развитие христианского общества предполагает перерождение государства в церковь, но не наоборот, как описано в поэме о Великим инквизитором, когда церковь обретает репрессивные черты государства. Иван Карамазов раскрыл свой замысел на примере судебной системы. Церковно-общественный суд, по его мнению, позволил бы коренным образом изменить взгляд на преступление: в противоположность теперешним порядкам, напоминающим язычество, когда преступника механически отсекают от общества, подобно зараженному члену, отправляя на каторгу или казнь, необходимо, напротив, заботиться о нравственном возрождении и духовном спасении падшего человека. Лишь такой подход, в представлении Ивана, позволит гармонизировать общественные отношения и достичь братства между людьми пусть в отдаленной, но в посюсторонней перспективе, а не за гробом.

Два взгляда на мир

Как известно, в молодости Достоевский увлекался социализмом и даже примыкал к революционному кружку, за что впоследствии оказался на каторге в сибирском остроге. На это обстоятельство обратил внимание литературовед Георгий Фридлендер, объясняя религиозно-философскую подоплеку произведений писателя. «Сохранив после отказа от революционных убеждений молодости веру в реальность и осуществимость будущей земной гармонии и счастья людей, Достоевский стремился согласовать этот свой идеал с христианским вероучением», – констатировал Фридлендер. Так писатель унаследовал от последователей Сен-Симона, Фурье и других утопических социалистов веру в будущее наступление золотого века не в загробном мире, а на земле.

Параллельно с литературной работой, связанной с написанием художественной прозы, Достоевский также откликался на вопросы живой действительности, занимался публицистической деятельностью, погружаясь в социально-политические проблемы текущего момента. Его статьи на политические темы часто совмещались с судебными заметками и историческими размышлениями. По всей видимости, являясь прижизненным классиком и моральным авторитетом, он понимал свою задачу в преодолении раскола, существовавшего в России: между славянофилами и западниками, образованной прослойкой и народной толщей, прогрессистами и ретроградами. Именно этим пафосом дышала речь писателя о Пушкине.

Противоположных устремлений придерживался критик этой речи, Леонтьев. «Нет ничего верного в реальном мире явлений. Верно только одно, точно одно, одно только несомненно, это то, что все здешнее должно погибнуть», – неустанно повторял он. Такой взгляд на мир впоследствии стал называться «ферапонтовщиной», по имени одного из персонажей «Братьев Карамазовых».