Суп из оленьей крови под фильмы с флешки. Как живут ненцы в тундре

— Как началась твоя дружба с ненцами?

— Мне посчастливилось прожить два с половиной месяца в ямальской тундре летом 2009-го. Моя коллега Мария Амелина преподавала почти год в самой северной на Ямале школе-интернате в Сёяхе, многие дети звали ее к себе в гости, в итоге она решила поехать к семье Хадри Окотэтто (сейчас у самого Хадри чум стоит недалеко от станции метро «Славянский бульвар», и туда можно приходить, там очень интересные мероприятия бывают), и я тоже напросился.

Практически единственная возможность попасть в тундру, на самый север Ямала — «школьный борт», вертолет, который в первой половине июня развозит по стойбищам выпускников 9 и 11 классов.

У остальных школьников учебный год там заканчивается в конце апреля, и их обычно забирают сами родители после празднования Дня оленевода.

Совсем своим я там не стал, это было понятно, в частности, по тому, как меня называли.

Самый младший брат Хадри, которому тогда было пять лет и который еще не говорил по-русски, в шутку называл меня тӑрцавэй вэсако, в переводе с ненецкого «волосатый старик». У ненцев ведь ничего не растет на лице, и моя легкая щетина казалась ему целой бородой. Мне это прозвище нравилось. Взрослые же называли меня просто по имени, а вот Маша для братьев Хадри очень быстро стала нябако, «старшей сестрой». У ненцев вообще не принято называть взрослых семейных людей по имени и отчеству, их называют по их детям, то есть, например, отец Хадри для всех, кто его знает, так и будет Хадри’ нися, «отец Хадри».

— Почему пятилетний ребенок не говорил по-русски?

— На Ямале с ненецким языком все хорошо, в том смысле, что на севере он является основным. С детьми говорят только на нем. Зачем говорить по-русски в тундре? Дети учат русский только в школе — по сути как иностранный. И за год прекрасно его осваивают, потом русский язык фактически становится вторым родным.

Впрочем, я видел нескольких двадцатилетних ненцев, которые вообще не говорили по-русски — их «утаили» от школы. Но это нонсенс.

— Это как откосить от армии?

— Примерно, только сложнее.

— Как в тундре воспринимают остальную Россию?

— Там не говорят «Россия», скорее, все, что дальше поселка, уже «другое место». Впрочем, ближайший населенный пункт тоже не рядом — например, до Сёяхи от тех мест, где мы кочевали, километров 360. Даже путешествие в Салехард, центр ЯНАО, может быть для коренного ненца приключением. Многие ненки уже в очень зрелом возрасте впервые попадают в город и впервые видят там, например, деревья, не говоря уже обо всем остальном. У мужчин опыта больше и кругозор шире из-за того, что все они служили в армии.

Ненцы постоянно чувствуют нехватку информации и интересуются любыми новостями. Самые живые вопросы в тундре — о Мавзолее, о протяженности Москвы с севера на юг и с запада на восток.

Мы тогда точных цифр не знали и отвечали наугад, что примерно 40–50 километров. Это поражает воображение ненцев, потому что летом в тундре такое расстояние почти непреодолимо: на снегоходе нельзя, на оленя́х очень трудно. Их берегут.

Кроме приезжих, которых засыпают вопросами, еще один источник информации в тундре — радио. Причем кроме отечественных там хорошо ловятся какие-то китайские, японские станции.

— Вспомни свое первое впечатление от тундры. Это космос?

— Это было в середине января, незадолго до окончания полярной ночи. Час дня, темным-темно — но и белым-бело. Горизонта не видно, притом что местность ровная, почти плоская. Откуда-то идет слабый свет, он отражается от снега, и благодаря этому вокруг видно довольно хорошо, но небо темно-синее. Необозримая, абсолютно белая пустыня, лежащая в абсолютной темноте. Наверное, можно сказать, что это космос.

— Как ненцы ориентируются?

— Я до сих пор не понимаю этого. Они различают малейшие неровности на горизонте, а уж бочка из-под бензина — надежнейший, видный отовсюду ориентир.

Летом, к середине июня, тундра уже не кажется чем-то инопланетным. Пожалуй, самая яркая картина — олени, разбредающиеся по тундре после того, как их пригоняли к стойбищу. Это поток из сотен животных, который становится частью пейзажа, при этом ежесекундно меняя его.

— Как проходит день в тундре летом?

— Первой просыпается всегда хозяйка. В полярный день ложатся и, соответственно, встают поздно — могут лечь и в 3 ночи, а встать в 10 утра. Разводит огонь, ставит низенький столик, «пьют чай» — так называется любой прием пищи. Дети могут еще спать и проснуться только ко второму или даже третьему чаю. Мужчины едут собирать стадо, которое разошлось за ночь, ведь летом появляется зелень, грибы, которые олени очень любят и за которыми бегают.

— Какой средний размер одного стада?

— Это вопрос неделикатный, потому что ненцы оленéй как бы «не считают» — для их же благополучия.

Различают животных они по приметам, почти всех оленéй знают «в лицо». Чтобы средней семье комфортно жить, нужно голов 300.

Выживать можно и при 50, но это бедность, наступающая вследствие катастроф: падежа, вызванного гололедом или болезнями. Сейчас личные стада редко превосходят тысячу голов, но, по воспоминаниям, до коллективизации они могли исчисляться и пятью, и десятью тысячами. Сегодня на юге Ямала распространено бригадное оленеводство, на севере почти все стада личные, однако и там зачастую летом несколько семей объединяются и пасут совместное стадо. И такая практика была всегда: так проще управляться с оленя́ми в этот период, когда они уходят на большие расстояния.

— Собственность на оленей оформлена юридически?

— А как она может быть оформлена?

— Как у фермеров: ИП, ПБОЮЛ.

— Вряд ли в тундре такое может быть. Я назвал бы эту форму собственности «устным правом» — все ненцы ведь знают друг друга, а каждый ненец знает своих оленéй. Зимой, когда передвигаться легко, часто ездят друг к другу в гости по делам, даже если «дела» приходится придумывать. Возвращаясь из поселка, обязательно останавливаются по пути во всех чумах у родственников, знакомых. Социальные связи в тундре довольно тесные.

Юридические и экономические вопросы решаются через общины, территориально-соседские или родовые, люди вступают в них добровольно. Общины могут арендовать угодья, через них обычно происходит расчет за торговые операции.

Тем, кому интересы экономические и хозяйственные аспекты взаимоотношений в тундре, рекомендую прочесть полевые заметки и этнографические эссе Димы Арзютова. Он занимается этнографией и антропологией, неоднократно бывал в чумах на севере Ямала.

— Чем питаются в тундре, кроме мяса оленей?

— Летом охотятся на перелетную птицу, гуся, утку, собирают яйца. Ловят озерную рыбу, в устьях рек — морскую. А рис, макароны, муку, соль, масло, чай, сахар, сгущенку, сушки и спички заготавливают в большом количестве зимой, когда есть удобное сообщение с поселком.

Ты говоришь «мясо», наверное, в привычном для нас смысле.

Но из оленя едят практически все. Например, почки, печень едят сырыми. Ненцы говорят, что это как «шоколадка», некое высшее из возможных лакомство.

— Ты пробовал?

— Конечно.

— И как оно, сырое оленье сердце?

— Сердце сырым — ни в коем случае! Печень, почки, просто куски парного мяса макают в кровь. Кровь ведь вся сохраняется, потому что для собственного пропитания оленéй не стреляют и не режут, а душат арканом, все остальные способы — грех. Затем снимают шкуру, так, чтобы кровь не пролилась. Здесь нельзя не сказать, что сырая кровь и сырое мясо — это, по сути, единственный источник витаминов в тундре (из ягод на севере Ямала только чуть-чуть морошки, и то не каждый год). Без этого можно и цингой заболеть.

Кровь собирают и готовят на ее основе суп не суп, а, я сказал бы, идеальное Первое Блюдо: кровь, мясной бульон, мука. Это что-то невообразимое: это вкусно, сытно — и ни на что не похоже.

Остальное мясо в основном варят, хотя оно может также коптиться, вялиться или просто храниться охлажденным.

Сырое мясо с парной кровью мне не с чем сравнить. Оленья кровь сладковатая, хотя ее можно подсаливать. В первый раз я чуть-чуть волновался, и от этого впечатление смазалось, но потом — может прозвучать дико для европейского уха — вошел во вкус. В других местах сырое мясо я бы, пожалуй, не рискнул есть, но на Ямале и соседнем Гыдане все еще хорошо с экологией, такая еда там точно безопасна.

— Почему ты говоришь «оленя́м»?

— Это с моей стороны не позерство, я действительно привык там к этому ударению, и мне нужно некоторое сознательное усилие, чтобы ударять литературно. Ненцы так называют оленей по-русски. У них вообще есть тенденция смещать ударение на последний слог: чумá (множественное число слова чум).

Олень — основа всей жизни, и его, конечно, очень уважают. Просят прощения, когда забивают. Название дикого оленя — илебць’ — с ненецкого можно примерно перевести как «средство к существованию».

А свой олень по-ненецки — ты, это непереводимое и непроизводное слово из базового словаря. Его не к чему возвести, наоборот, от него много производных.

— Откуда там дикие олени? И почему их не приручают?

— Бегут с Таймыра, где самое большое в мире поголовье диких оленéй. Кажется, в последние 10–15 лет там развелось много волков. Не одомашнивают… опять же, как многое в тундре, это тонкий вопрос: «домашний» олень — понятие достаточно условное. Это совсем не то, что наш крупный рогатый скот. Некоторым оленя́м, в основном ездовым, дают клички — но они не то чтобы на них отзываются. Есть, напротив, почти ручные, которые могут и в чум заглянуть, — но это телята, которые лишились матери и были выкормлены людьми.

Если олень отобьется от своего стада, то вскоре пристанет к другому. Одного искать не будут, а если уйдут 10–20, хозяин едет в соседнее стойбище, и там производят отбивку.

— Как все-таки ненцы узнают оленей?

— Благодаря общей культуре и личному опыту. Есть действительно приметные животные, которых даже я научился различать. Но только десять голов — а ненцы помнят сотни. У них очень хорошее зрение и зрительная память.

— Как зарабатывают ненцы — продавая оленей? И какую роль в тундре играют деньги?

— Да, зарабатывают в основном на осенней забойке. В Сёяхе и некоторых других поселках есть современные пункты забоя, построенные по европейским стандартам. Долгое время цена приема оленины держалась на уровне 150 рублей за килограмм живого мяса, сейчас немного выше. За один раз на забойку от каждого стойбища могут гнать несколько десятков голов. Таким образом, семья может выручить несколько сотен тысяч рублей. Кроме того, сдают рога и панты (молодые оленьи рога), но это в основном в обмен на продукты или бензин.

Деньги сами по себе в тундре не имеют такой ценности, как у нас. Бóльшую их часть сразу же тратят на запасы на зиму. «Карманные» нужны на бензин. Для поездки в поселок на снегоходе в одну сторону требуется бочка бензина, которая стоит 15 тысяч сейчас.

Деньги у людей водятся, копятся, но их не вкладывают, как мы стали бы делать, в банки, в недвижимость в городах. Покупают снегоходы — новые «Ямахи» вместо устаревших «Буранов» — бензиновые генераторы, спутниковые тарелки, ноутбуки.

Телефоны, кстати, есть, но они нужны только для поездок в поселки. Интернета и мобильной связи ведь нет.

— Как устроена гигиена в тундре?

— Во-первых, там очень чистая среда и нет инфекций. Что касается личных физиологических моментов: традиционная одежда шьется из оленьих шкур, при этом мужская глухая одежда с капюшоном — мехом внутрь, а зимняя женская распашная шуба — мехом и внутрь, и наружу. А волос оленя полый и хрупкий. Мех впитывает все ненужное с тела — и загрязненные ворсинки тут же отламываются. Можно понаблюдать, как беленькие волоски чернеют и опадают, унося с собой всю грязь.

— Гениально.

— Во-вторых, нярцо, мох сфагнум, который заготавливают в больших количествах — универсальное гигиеническое средство для тела и жилья, это и одноразовое полотенце, и подгузник, и губка для посуды. Он отлично все впитывает.

Но некоторые интимные подробности сложно узнать, потому что ненцы очень щепетильны в обсуждении всего, что касается тела. Помню две глобальные стирки на озере в августе, когда было тепло. «Баню» в чуме наверняка тоже устраивают — но делается это абсолютно незаметно.

В тундре отсутствие горячей воды и ежедневного душа не вызывает никакого дискомфорта. В Москве, например, я мою голову два раза в день. Там я прожил первые полтора месяца, не испытывая и толики неудобств, которые почувствовал бы через два-три дня в городе без шампуня.

Организм через какое-то время перестраивается, кожа и волосы становятся чище. Ну и, повторюсь, внешняя среда очень чистая.

— Как в тундре проводят свободное время?

— Женщины почти все время заняты делом: чинят одежду, обрабатывают оленьи кожи. Молодежь развлекается, например, так: парни состязаются в бросании аркана на шест и других традиционных видах спорта, а девушки болеют за них. Дети, как и любые дети, всегда найдут, чем заняться: днем будут строить чумик или играть в оленéй (из пачек «чая со слоником» получаются, кстати, просто бомбические олени), вечером запрягать в маленькие нарты старших братьев, чтобы те их возили.

Если говорить о совсем свободном времени, как «тупят» вечерами, — то это либо вариант «цивилизованный», когда устраивают «ночь кино» на ноуте…

— …А что смотрят? И где берут фильмы?

— Да то же, что и мы, только с опозданием на несколько лет.

Кино переписывают друг у друга, у знакомых в поселке, у газовиков и нефтяников. Дорого ценятся большие коллекции фильмов — раньше на дисках, теперь на флешках.

…Либо проводят вечера, слушая бесконечные эпосы. Часто это устраивается, когда кто-то приезжает в гости и остается ночевать. Большие тексты я, разумеется, понимал мало, маленькие сказки мне синхронно переводили. Но прелесть этих эпосов прежде всего в исполнении и звучании. Есть ведущий участник и вторящий, который выделяет нужные фрагменты. Это качает, ненецкий эпос на два голоса — самый что ни на есть flow.

— Книги?

— В основном старые, какие-нибудь сборники великих цитат Ленина. Больших библиотек, понятно, нет. Но, бывает, попадаются очень интересные экземпляры. В частности, в тундре я открыл для себя Нодара Думбадзе. Хранят и перечитывают прошлогодние журналы и газеты, в этом виден тот информационный голод, о котором говорили в начале.

— Есть ли у ненцев проблемы с алкоголем, как у других северных народов, которые быстро пьянеют и привыкают к алкоголю из-за особенностей желудочных ферментов?

— Такая предпосылка есть, как и у ханты, манси, чукчей. Кто-то не пьет вообще. Кто-то выпивает, только когда ездит по делам в поселок. Но невозможно представить, чтобы в тундре ненец ушел в запой. Потому что в таком случае он быстро лишится своих оленéй — то есть лишится всего. Некоторые семьи выпивают, у них водится спиртное. Но у всех есть голова на плечах, они всегда знают меру. В поселке проблема, конечно, гораздо более существенна.

— А другие психоактивные вещества?

— Не знаю, насколько психоактивен сяр. Это смесь из чаги, высушенного и измельченного гриба-нароста на березе, который приходится привозить издалека, и сложным образом обработанной махорки — раньше в почете почему-то была самарская. Сяр кладут за щеку или за губу, считается, что он укрепляет зубы: старики, кстати, в отличие от молодых, зубы не чистят, и они у них в порядке.

Если ты хочешь спросить, употребляют ли грибы в ритуальных целях — то нет, не употребляют (в отличие от чукчей, скажем). Грибы в тундре едят только олени.

— Но ненцы ведь язычники? Есть ли у них шаманы?

— В основном язычники. У них трехчастное представление о мире: есть Верхний мир, где правит Нум’, есть боги Подземного мира во главе с Ңа. И есть мир, где живут люди.

Настоящих шаманов уже, наверное, не осталось, хотя связь с духами так или иначе умеют поддерживать многие.

---

Фото: Мария Амелина