От антирелигиозной лекции жареного гуся до подвигов летчика Тимофея Хрюкина: что писали о праздновании Нового года «Еж», «Чиж», «Трамвай» и другие детские журналы XX века

Елка для мертвецов и золоченые орехи

В царской России главным зимним праздником было Рождество. По популярности оно значительно превосходило Новый год, который считался светским праздником и служил всего лишь очередным поводом для похода в гости. Рождество, а точнее предшествующий ему Сочельник был долгожданным событием — прежде всего для детей. Именно для них предназначалась вся праздничная атрибутика: наряженная елка, сладости, подарки и развлечения. Каждый год детская пресса подогревала нетерпение юных читателей, публикуя в декабрьских номерах умилительные картинки со счастливыми семьями, собравшимися у богато украшенного дерева, рассказы и стихи о рождественских чудесах, адаптированные библейские сюжеты о рождении и жизни Христа. Особое место в каждом праздничном номере занимал «Святочный дед» — прототип святого Николая Угодника, который впоследствии трансформировался в современного Деда Мороза.

Рождественские номера журнала «Светлячок», который издавался в России с 1905 по 1918 год, являются, пожалуй, самым ярким примером того, как выглядели детские издания, посвященные грядущему празднику. «Светлячок» был адресован прежде всего детям из обеспеченных семей, о чем свидетельствуют не только иллюстрации, но и литературное наполнение. Так, елку из одноименного стихотворения, опубликованного в 24-м номере журнала за 1904 год, в то время могли позволить себе далеко не все:

Разукрашена цветами,
Вся в гирлянды убрана,
Перед юными гостями
В зале елка зажжена.
Что за славные игрушки
Понавешаны на ней:
Рыбки, куклы и хлопушки…
И большой запас сластей!..

«Большой запас сластей», судя по другим публикациям в журнале, был куда больше содержимого пресловутого «сладкого подарка», который многие дети получают сейчас. Так, в первом номере «Светлячка» за 1904 год вышла статья «Съедобные фигурки», которая начиналась со слов:

«Мы получили каждый на свою долю так много всевозможных сладостей, что нам и есть их не хотелось, и мы стали придумывать, какую бы нам затеять с ними игру».

Игру придумал некий дядя Вася, который предложил детям смастерить из спичек, ягод и сухофруктов «забавных человечков».

«Чем хороши такие фигурки, что они не имеют ничего против того, чтобы у них отъесть руки и ноги…» — пояснил он.

Поделки из еды предлагались юным читателям также в первом номере «Светлячка» за 1908 год: «съедобный народец», сделанный из фруктов, цукатов и миндаля, сообщал о готовности оказаться в детских желудках:

«Мы — те, которые каждую минуту ожидают, что их съедят. Не особенно приятное состояние. Но если это может доставить удовольствие… то почему же бы и не согласиться на это?»

В то же время «золотой молодежи» регулярно напоминали о том, что за стенами их богатых домов существует другая жизнь — хворые, нищие и беспризорные. Нередко в стихотворении или рассказе, которые начинались с описания пышного праздника, появлялись образы обездоленных (чаще всего детей), которые такого праздника были лишены. В стихотворении «Елка», отрывок из которого приведен выше, далее есть такие строки:

Все дети — к окошку… И видят — за ним
Оборванный мальчик стоит недвижим,
Прижался к стене; капли горькие слез
Из глаз у него выжимает мороз.
На крошке дырявая сумка висит,
А ветер-то стонет, а ветер свистит…

Как и многие другие аналогичные произведения, душещипательная «Елка» заканчивается благополучно — мальчика приглашают в дом, одаривают его игрушками и сладостями так, что у того «радости слезы текут из очей», и он благодарит гостеприимных детей, называя их «родными». Истинный финал истории остается за скобками — вероятно, после праздника взрослые выпроводили ребенка на улицу.

Таких историй в рождественских «Светлячках» бесконечное множество — про голодного сына прислуги, которого пожалели господские дети, про «слепенькую» девочку, которую одарил деньгами прохожий… Они просты, понятны и поучительны, в них нет ничего плохого — за исключением однообразия, приторной подачи и несоответствия реальному положению вещей.

Однако воспитание подрастающего поколения в духе христианских ценностей требовало удобоваримого материала для усвоения понятий «милосердие» и «сострадание».

«Светлячок» был очень религиозным журналом — на страницах его рождественских номеров то и дело появлялись изображения святых. Часто встречались и соответствующие тексты, которые порой представляли собой очень вольную интерпретацию библейских сюжетов. В одном из выпусков (№ 24, 1910) в разделе «Народные легенды о Царице Небесной» опубликовали историю, объясняющую, почему на Рождество принято наряжать елку. Родоначальницей этой традиции, согласно «легенде», стала сама Богородица: чтобы порадовать младенца Иисуса, она нарядила маленькую елку, которая росла рядом с хлевом, где они ночевали. Дерево украсили спустившиеся с неба звезды. Вряд ли в Вифлееме когда-либо росли хвойные, однако для детского религиозного журнала такая фантазия, конечно, подходила больше, чем рассказы о языческом дереве Йоль.

В «Светлячке» часто встречались заимствования из сказок Андерсена — в частности, из «Ели» и «Девочки со спичками». Первый сюжет появлялся в журнале несколько раз — например, в стихотворении «Елка» (№ 24, 1911). Рождественское торжество стало последней радостью хвойной мученицы. В отличие от датского сказочника, автор «Елки» попытался оправдать гибель дерева благой целью служения людям:

Но сегодня — день последний
В жизни елочки моей —
И пред смертью неизбежной
Честь оказывают ей…
<…>
Каждый служит тем, чем может,
И кто счастье дал другим,
Тот спокойно умирает
С этим чувством дорогим.

«Девочка со спичками» превратилась в «Мальчика у Христа на елке» (№ 24, 1910). Ребенок, уснувший на холодной улице, попадает на Христову елку «для маленьких деточек, у которых нет своей елки»:

«И все они теперь здесь, все они теперь, как ангелы у Христа… А матери этих детей все стоят тут же… и плачут; каждая узнает своего мальчика или девочку, а они подлетают к ним и целуют их, утирают им слезы своими ручками и упрашивают их не плакать, потому что им здесь хорошо».

Мальчика постигла та же судьба, что и героиню Андерсена — утром его нашли на улице мертвым.

Вообще рождественские выпуски «Светлячка» сложно назвать легким детским чтением, за которым приятно проводить время в преддверии праздника.

Милые картинки и инструкции по изготовлению елочных игрушек чередуются там с художественными текстами, в которых помимо прочего заходит речь о жестокости, социальной несправедливости и смерти.

Чего стоит хотя бы «Рождественская колыбельная песня», которую однажды предложил родителям журнал (№ 24, 1909):

Всех распинают, милая,
Кто ненавидит ложь…
Спи, деточка, спи, крошечка,
Всего ты не поймешь!..

Антирелигиозная лекция жареного гуся

Антирелигиозная кампания, которая началась вскоре после прихода к власти большевиков, призывала граждан нового государства отказаться от традиции отмечать «поповские праздники», в том числе Рождество. Досталось и Новому году, который сочли «пережитком буржуазного прошлого».

В начале и середине 1920-х предпринимались попытки создать «красные» аналоги зимних праздников. О том, как выглядело «детское комсомольское Рождество» можно прочитать в первом номере журнала «Пионер» за 1925 год. Ким Жихарев из города Данилов Ярославской области рассказал, чем их отряд заменил хороводы вокруг елки:

«В начале вечера был сделан доклад на религиозную тему и потом доклад о жизни тов. Ленина со световыми картинами <…> Потом были пьески и спортномера… В антрактах допризывники и пионеры пели революционные песни».

В рассказе «Новый праздник», опубликованном в «Мурзилке» (№ 12, 1929), мальчик Геня рассказывал отцу о другом праздничном суррогате — Дне индустриализации, который Генин детский сад «Ильичата» готовился отметить 25 декабря. В качестве праздничного декора ребята смастерили из картона и глины фигурки красноармейцев, пушек и коров. Также детсадовцы организовали спектакль: на сцену выходили мальчики в костюмах рабочего, крестьянина и трактора, и все трое поочередно рассказывали, как советская власть заботится о народе. Отец Гени доволен, но на мероприятие не собирается: выходных в конце года рабочим более не полагалось.

Официально отмечать Новый год и Рождество не запрещали, но советская пропаганда постоянно требовала отказаться от этой традиции. В декабрьском номере «Мурзилки» (№ 12, 1931) можно найти рисунок, изображающий оленя, который предлагает юным читателям заманчивую сделку:

«Ребята! Я, олень, вызываю вас на соревнование. Я обещаю вас покатать, а вы не празднуйте поповских праздников Рождества и Нового года».

В юмористической подростковой газете «Баклажка» (№ 17, 1928) опубликовали совет по воспитанию «малосознательных родителей» с помощью говорящего рождественского гуся. В тушку жареной птицы следовало тайком от взрослых поместить радиоприемник и включить его в розетку, когда родители сядут за стол: оживший гусь разразится антирелигиозной лекцией, которую в нужное время зачитают сотрудники радиостанции.

В некоторых советских городах ввели запрет на продажу елок — за торговлю хвойными можно было получить крупный штраф, однако спрос на зеленых красавиц сохранялся.

Детские журналы требовали отказаться от главного атрибута праздника в первую очередь по экологическим соображениям.

«Предлагаем товарищам не устраивать елку — пожалеть деревья, — писали в „Мурзилку“ (№ 12, 1927) Аня и Коля Чекадины. — Деньги на елочные игрушки не тратить, а пожертвовать их беспризорным».

Беречь природу призывало и напечатанное в «Чиже» (№ 12, 1931) стихотворение Александра Введенского:

Не позволим мы рубить
Молодую елку,
Не дадим леса губить,
Вырубать без толку.
Только тот, кто друг попов,
Елку праздновать готов.
Мы с тобой — враги попам,
Рождества не надо нам!

Тех, кто отмечал Рождество и Новый год, обвиняли в повальном пьянстве — советская идеология представляла зимние праздники как повод для очередной попойки, главными участниками которой были служители церкви. Не обошли эту тему и детские издания. В декабрьском номере журнала «Еж» (№ 23–24, 1931) появились рисунки ребят, среди которых были изображения лежащей в гробу бутылки и дерущихся попов. Вот что написал об этом творчестве журнал:

«Васильев нарисовал, как попы подрались. Выпили, стали заработки считать и не поделили. Один бутылкой бьет, другой кулаком. Праздник — это драки, пьянство, попу доход. Положим этому конец. Пусть лежит винная бутылка в гробу. Нет больше попу ходу. Мы боремся за новый быт, долой старое пьяное рождество. Мы не попадемся больше на поповскую удочку!»

Вождь вместо Деда Мороза

28 декабря 1935 года в газете «Правда» опубликовали письмо первого секретаря Киевского обкома ВКП(б) Павла Петровича Постышева, который призывал возродить традицию празднования Нового года.

«Левые загибщики ославили это детское развлечение как буржуазную затею, — писал Постышев. — Следует этому неправильному осуждению елки, которая является прекрасным развлечением для детей, положить конец».

В 1936 году праздник ожил. Теперь хвойное дерево не «осуждали», а усиленно рубили на радость советским детям. Несколько лет спустя «срубили» и Постышева — в 1939 году он был расстрелян.

Христианскую традицию адаптировали к советским реалиям.

Вифлеемская звезда превратилась в красную пятиконечную, вместо золоченых орехов и картонных ангелов на колючих ветках появились шары с советской символикой, самолеты и красноармейцы. Также елки начали украшать ватными клоунами в ярких цветных костюмах, фигурками акробатов и цирковых животных — следствие популярности советского фильма «Цирк», который вышел весной 1936 года. Так, в «Чиже» № 12 за тот же год детям предложили самим сделать новогодние украшения в виде убранной лентами лошади и поросенка с разноцветным седлом на спине.

К слову, «Чиж» был одним из немногих детских журналов, который обратился к новогодней тематике уже в первый год возвращения праздника. В то время как декабрьский номер «Мурзилки» (№ 12, 1936) рассказывал о творчестве Александра Сергеевича Пушкина, чей столетний юбилей праздновался в 1937 году, «Чиж» уже развлекал читателей картинками с наряженной елкой и улыбающимися детьми. Особенно интересна обложка первого новогоднего «Чижа», которую оформил художник Борис Малаховский. Среди участников изображенного на ней карнавала можно найти двух необычных персонажей: в левой части рисунка находится человек в белых одеждах с длинными волосами, который держит в руке пастушеский посох, в правой — некто с черной бородой и выразительным носом, одетый в восточный костюм.

Если обратиться к библейскому сюжету о рождении Христа, можно обнаружить, что первыми, кто пришел поклониться святому младенцу, были именно пастухи.

Бородатый персонаж напоминает одного из волхвов, принесших дары новорожденному — по крайней мере, в христианской иконографии похожие изображения встречаются довольно часто. Перевернутый полумесяц (цата) в христианской традиции служит одним из символов Богородицы (яркий пример — Остробрамская икона Божьей матери). Являются ли загадочные образы Малахова ускользнувшей от цензуры «пасхалкой» или простым совпадением — неизвестно. Больше новогодних елок художник не рисовал: летом 1937-го его арестовали по обвинению в шпионаже и расстреляли.

Помимо веселых картинок, стихов и рассказов, посвященных празднику, в декабрьских и январских номерах детских изданий регулярно повторялась история о «ленинской елке» в Сокольниках, о которой раньше по понятным причинам умалчивали. Эта традиция сохранялась в детской периодике до распада СССР: рассказ о том, как «дедушка Ленин» играл в жмурки с учащимися школы-интерната и держался за детские ладошки своей «большой и теплой» рукой, многие поколения советских граждан знали наизусть. В ранних публикациях произведения — например, в первом номере «Чижа» за 1938 год — присутствует волнительный эпизод: по дороге к ребятам Владимир Ильич стал жертвой грабителей и лишился кошелька.

К концу 1940-х по карманам вождя шарить прекратили, и Ленин стал добираться до школы без происшествий.

Образ Деда Мороза, пришедший на смену «святочному деду», порой принимал неожиданные формы. Так, в «Мурзилке» (№ 1, 1942) появилось стихотворение Александра Твардовского «Зимний праздник», где детей с Новым годом поздравлял некий Дед Данила:

По дороге вперебежку
Дети лыжами гремят.
Смотрит с важною насмешкой
Дед Данила на ребят.
<…>
По селу идет обходом,
Никого не обойдет.
Всех поздравит с Новым годом,
С каждым справит Новый год.

Трубка с чубуком — явная отсылка к образу Сталина, который регулярно появлялся с трубкой на фотографиях, картинах и в кино. Вообще в первой половине 1940-х Деда Мороза редко видели на страницах советских детских журналов — вместо незнакомого старика в ватном халате многие дети ждали возвращения отцов с войны. В двенадцатом номере «Мурзилки» за 1943 год напечатали стихотворение, которое сложно назвать праздничным:

Он прилетел на истребителе,
Чтобы попасть на елку в срок.
Ребята из окошка видели
Его красивый ястребок.
Он обнял дочку: «Здравствуй, Галенька!»,
Но Галенька не узнает:
Она с отцом рассталась маленькой,
А он воюет третий год.

В военное время журналы рассказывали детям, как провести новогоднее празднество с минимальными затратами. «Пионер» (№ 12, 1944) предлагал школьникам игры со скромным реквизитом — простыми поделками из бумаги, спичечными коробками, карандашами, гвоздями и даже сосульками. В игре «Меткий стрелок» дети должны были стрелять шариками из мятой бумаги по мишеням — карикатурным изображениям Гитлера и его соратников.

После победы эхо военных лет продолжало звучать в публикациях, посвященных празднику.

Яркий пример — рассказ Иосифа Дика «Елка» из «Мурзилки» (№ 1, 1948), где мальчик, прятавшийся в метро во время обстрелов, вспоминал о пышных новогодних торжествах предвоенных лет. У рассказа счастливый конец: отец, вернувшийся с фронта, подарил сыну на Новый год свои погоны.

«Поиски войны пусть останутся в прошлом»

Оттепель, пришедшая на смену суровому сталинскому режиму, немного ослабила идеологические гайки, в том числе и в детской прессе. В 1956 году появились «Веселые картинки», содержание которых поначалу полностью соответствовало названию — красочные странички без идеологического подтекста. Отпустила политическая пропаганда и «Мурзилку» — правда, всего на несколько лет. Очень сильной идеологическая составляющая оставалась в изданиях для детей постарше — в «Искорке», «Пионере» и «Костре».

Так, в преддверии очередного зимнего праздника в «Искорке» (№ 12, 1960) появилось стихотворение «Перед встречей», где Дед Мороз называл СССР своей родиной и радовался успехам трудящихся подобно очередному вождю:

…Страну труда окидывая взглядом,
Он не скрывает радости своей.
Он знает: хорошо трудились люди —
Куда ни глянь, победам нет числа.
И новый год счастливым годом будет,
Раз хороши у Родины дела.

В целом содержание новогодних выпусков детских журналов на протяжении почти трех десятилетий — с 1960-х до середины 1980-х — было довольно однообразным. Как и остальные номера, они начинались с новогоднего поздравления, в котором упоминались важные даты грядущего года — очередной съезд партии, начало пятилетки, годовщина Великой Победы или образования СССР. «С новым годом, маленький работник Советской страны!» — поздравлял маленького читателя «Мурзилка» (№ 1, 1976). «Мы все вокруг одна бригада, а бригадиром — Новый год», — писали в «Костре» (№ 1, 1976). Далее шли стихи и рассказы, посвященные празднику, порой сомнительного качества. Иногда вся праздничность ограничивалась обложкой с наряженной елкой, а в самом журнале о грядущем торжестве не вспоминали.

Оказала свое влияние на репрезентацию новогоднего праздника в детских журналах и космическая гонка. На обложке первого номера «Искорки» за 1959 год изображен снеговик в форме «Спутника-3» — этот аппарат запустили на орбиту Земли 15 мая 1958 года. На картинке из его иллюминатора выглядывает собака, но, к счастью для четвероногого, спутник отправился покорять космические просторы в одиночестве. На рисунке к новогоднему стихотворению «Веселый праздник» из первого номера «Искорки» за 1963 год вокруг елки водят хоровод дети в костюмах космонавтов. В самом стихотворении есть такие строки:

Вот бы в небо прокатиться!..
Вот бы нам луны достичь!..
И глядит
Не наглядится
Со стены
Родной Ильич!

Радостное ожидание праздника часто омрачала тема холодной войны. Накануне Карибского кризиса в «Костре» (№ 12, 1962) опубликовали «Новогоднюю анкету», на вопросы которой попросили ответить художников и авторов журнала. Писатель Юрий Томин на вопрос, что бы он хотел взять с собой в наступающий год, ответил: «Мир. Хотя бы такой, какой он есть сейчас. Поиски войны пусть останутся в прошлом». Лучшим подарком Томин назвал «гарантию мира».

Лозунги «Мир» и «Дружба» регулярно появлялись на страницах детских журналов вплоть до окончания холодной войны. В новогодних номерах помещали картинки с детьми в национальных костюмах разных народов, которые водят хоровод вокруг елки, публиковали рассказы о том, как встречают Новый год в других странах, подчеркивая, что, несмотря на разные обычаи, заветным желанием людей всех стран и народов является «мир на всей земле». В качестве примера пацифистской поэзии можно привести стихотворение Наримана Бакоадзе «Подарок Деда Мороза» из журнала «Мурзилка» (№ 1, 1981), содержание которого по меркам новой этики кому-то может показаться спорным:

Краснощекий и веселый,
Он войдет в дома и школы,
Он по всей земле пройдет,
Всех внучат своих найдет.
Белому скажет: «Ты сахар мой сладкий!»
Смуглых зовет он: «Мои шоколадки!»
Черного — «Черный кишмишик ты мой!»
Желтого — «Медушек мой золотой!»

Стихотворение заканчивается призывом к миру «в любом уголке на планете». Примечательно, что появилось оно в годы Афганской войны, когда протестующих советских пацифистов сажали в тюрьмы и помещали в психиатрические клиники.

От «чернухи» к херувимам

«По-новому работать, по-новому учиться, по-новому мыслить — вот требование нашей партии» — такое заявление опубликовали в «Костре» (№ 12, 1986) накануне нового 1987 года. Можно сказать, что наибольшее влияние на жизнь и мировоззрение советских граждан оказало именно третье условие — давление советской идеологии значительно ослабло, уступив место гласности, антикапиталистическая пропаганда обернулась стремлением наладить отношения с Западом, антирелигиозная — законом о свободе вероисповедания. Разумеется, новые реалии не замедлили сказаться на организации воспитания подрастающего поколения, которому предстояло жить в благополучно «перестроенном» государстве.

В детских журналах елейные публикации о величии советского государства и верности заветам Ильича появлялись всё реже.

На их место приходили шутки, комиксы, психоделичные иллюстрации и кулинарные рецепты. С последним было сложно — время пустых полок, достигшее своего апогея в конце 1980-х — начала 1990-х, явно ощущалось в содержании кулинарных страничек. На Новый год, немыслимый для многих без традиционного «праздника живота», журналы предлагали обойтись очень скромным набором продуктов. «Искорка» (№ 12, 1986) советовала накормить гостей «полосатыми бутербродами» — ломтиками хлеба, слепленными между собой слоем масла и кусочком сыра. Еще одно блюдо для тощего кошелька — «бутербродный еж»: в кочан капусты втыкались заостренные палочки, на которые нанизывалось всё, что есть в доме — кусочки мяса, сыр, соленые огурцы.

Сократить еще одну статью новогодних расходов предложили «Веселые картинки» (№ 12, 1985). Авторы журнала рассказали, как сделать костюм клоуна из бумажного пакета и резиновых перчаток, превратиться в мухомор с помощью ватмана и ночной рубашки или стать улиткой, надев на руки носки и привязав к шее закрученную полосу бумаги.

В праздничных номерах появлялись и другие приметы времени. Например, «Мурзилка» (№ 12, 1988) спрашивал читателей, что бы те хотели получить на Новый год. Среди вариантов ответов помимо традиционных книжки, куклы и велосипеда были джинсы-«варенки», магнитофон и компьютер. К слову, компьютеризация и вообще ставка на ускорение научно-технического прогресса стали одним из важных направлений перестройки, что сказалось и на детской прессе.

О популярности «умных машин» свидетельствует обложка новогодних «Веселых картинок» (№ 1, 1986) — на ней ребята делают снеговика в виде робота.

Новое значение во второй половине 1980-х приобрело понятие «дружба народов». Теперь дружить можно было со всеми — в том числе с «загнивающим Западом» и США. В одном из новогодних номеров «Костра» (№ 12, 1989) появилась публикация, которую еще лет десять назад не пропустил бы ни один советский журнал: изображение елки, украшенной лентой с надписью «Наш дом — Европа» и призыв активнее общаться с «зарубежными друзьями». В «Веселых картинках» (№ 12, 1988), на обложке которого Мурзилка пожимал руку Микки Маусу, напечатали рисунок американского автора Теодора Сьюза (он же — знаменитый Доктор Сьюз): вылезающий из камина Санта-Клаус поздравляет советских детей с Новым годом. В январском номере 1990 года те же «Картинки» опубликовали рисунок с Дедом Морозом, одетым в короткую желтую курточку, розовые штаны и шапку фирмы Adidas.

Не обошла детские издания и перестроечная «чернуха».

В декабрьском номере «Искорки» (№ 12, 1989) появился рисунок, где преступники в костюме Деда Мороза и Снегурочки грабят советский банк. Рядом на асфальте лежит бездыханное тело панка в кожанке. В другом номере этого журнала (№ 12, 1986) был опубликован рассказ о том, как сотрудников редакции в новогоднюю ночь атаковали неизвестные с кухонным ножом. Нападение оказалось розыгрышем — таким необычным способом дети решили поздравить с праздником своих любимых авторов.

В декабре 1988 года «Искорка», долгое время бывшая одним из самых идеологизированных советских изданий для детей, внезапно вспомнила о дореволюционных праздничных традициях. В журнале появилась картинка, где детям предлагали сравнить праздничное убранство двух елок — современной и той, которую наряжали «прабабушки и прадедушки». Последняя была украшена не только свечами и конфетами, но и многочисленными фигурками ангелов. В журнале эту ель осторожно назвали «новогодней».

После принятия в 1990 году закона СССР «О свободе совести и религиозных организациях» рупор государственной антирелигиозной пропаганды замолчал окончательно. На это событие тут же отреагировали в «Мурзилке» (№ 12, 1990) — номер с Вифлеемской звездой и тремя волхвами на обложке рассказывал о «силах небесных» и ангельских чинах — Серафимах, Херувимах и Архангелах.

Там же были помещены изображения ангелов-хранителей, которые можно было вырезать и повесить на елку.

Кроме того, в журнале напечатали комикс с Мурзилкой, которого преследовал полтергейст, рассказали о нечистой силе и перечислили некоторые суеверные приметы вроде: «Ногами под лавкой качать — черта тешить». Легендарный журнал «Трамвай», который в 1990 году только «родился», тоже подхватил суеверно-религиозную тему и в декабрьском номере 1990 года рассказал, как «Черта-дьявола одолеть».

«В нашей стране всё наладится»

«Что год грядущий нам готовит? Об этом думают сейчас ваши папы и мамы. Об этом думаю и я, и моя редакция», — писал «Мурзилка» в первом номере 1992 года. Политическая свистопляска 1990-х, финансовые реформы, экономический кризис, зашкаливающий уровень преступности и резкий культурный сдвиг в сторону Запада — вот основные составляющие эпохи, в которую росли постсоветские миллениалы. В детский «контент» 1990-х начали еще чаще, чем во время п
ерестройки, проникать недетские темы.

«Мурзилке», «Веселым картинкам», «Трамваю» и прочим изданиям пришлось искать альтернативные источники финансирования.

Как и другие СМИ, они выживали за счет рекламы, количество которой с каждым годом росло. Номера, посвященные Новому году — самому коммерциализированному празднику наряду с Днем всех влюбленных, — служили отличной площадкой для размещения рекламных сообщений. Например, в «Мише» (№ 12, 1997) напечатали комикс, где медвежонок вместо «Марсов» и «Сникерсов» закупает к новогоднему столу конфеты «Раконфи» со словами: «Это будет самый сладкий год в истории нашего леса». На обложке январского номера «Трамвая» за 1993 появился символ года, Петух, который держит в перьях золотое яичко с эмблемой «Кодак».

Символы года появлялись в праздничных выпусках журналов регулярно. Особенно в этом плане отличился «Трамвай», который посвятил почти весь январский номер 1995 года свинье. На второй странице читателя ждал тест на чувствительность к «поросячьему» юмору, выполненный в лучших традициях знаменитого «трамвайного» абсурда. Один из вопросов:

Кто такой сфинкс:
а) это свинский финкс;
б) это финский кс;
в) это скнифс.

Еще одна интересная деталь этого номера — «свинский» словарик, объяснявший значение слов, которые ассоциировались со словом «свинья» или были похожи на него по звучанию. Помимо «свиноводства», «свинца» и летчика Тимофея Хрюкина в словарике присутствовала аббревиатура «КПСС» с подписью: «псс… сс.. с..».

При всей своей любви к абсурдистскому юмору, «Трамвай» был единственным детским журналом, который продолжал вспоминать о Рождестве и публиковал адаптированные библейские истории.

Другие издания от этой темы быстро отказались. В «Мурзилке» (№ 1, 1996) «силы небесные» трансформировались в НЛО, которое доставило на Землю Деда Мороза, а «Веселые картинки» переиначили историю о Ноевом ковчеге: спасительное судно, спроектированное Незнайкой, вместе с горой Арарат утонуло в снегу и превратилось в ледяной замок. В награду за удачное архитектурное решение Незнайка получил книгу «Капитал».

Актуальные в эпоху экономических реформ уроки финансовой грамотности иногда очень органично вписывались в новогодний контекст. В декабрьском номере журнала «Миша» за 1993 год появилась история о том, как Миша удачно вложился в пиар-акцию своего магазина: благотворительный новогодний карнавал, устроенный для лесной малышни, принес магазину широкую известность, и «Мишина щедрость с лихвой скоро окупилась».

Особой популярностью пользовалась «компьютерная» тема, хотя в 1990-е позволить себе пузатый монитор с процессором могла далеко не каждая семья.

Компьютер стал частым героем комиксов — в «Мурзилке» (№ 1, 1998) его подарили лешему, чтобы тот не мешал праздновать Новый год, в «Мише» (№ 1, 1994) «умную машину» приспособили для определения победителя конкурса «Мисс Новый год». К слову, среди участников конкурса были длинноногая лиса с выдающейся грудью и, как ни странно, мускулистый медведь в слишком обтягивающих плавках.

О том, чем жили и что чувствовали сами дети в «лихие 1990-е» можно судить по их письмам. В 1997 году «Костер» предложил читателям написать короткие новогодние пожелания своим сверстникам. Вместо стандартных «счастья, здоровья» в «Костре» (№ 1, 1998) дети и подростки желали другим «учиться жить», «выбрать цель в жизни», «любить даже с самой маленькой надеждой на взаимность» и, наконец, «чтобы родителям зарплату отдали».

Каждый из детских журналов встретит новое тысячелетие по-своему. В первом номере 2000 года Карандаш из «Веселых картинок» помашет читателям из машины с открытым верхом и дверями-ножницами, которыми славится компания Lamborgini, «Мурзилка» вспомнит о «судьбе России», которая «освящена именем Христа», «Миша» подарит Бабе-яге новую ступу и расскажет про Конвенцию ООН о правах ребенка.

Конец очередной эпохи в жизни страны обозначил не только оторванный листок календаря, но и сакраментальное «Я устал, я ухожу». Многие, вероятно, надеялись, поддавшись вере в магию чисел, что на чистом листе нового десятилетия чья-то твердая рука обязательно напишет что-нибудь хорошее. 10-летняя московская школьница, которую «Миша» еще в 1998 году спросил, какими она видит грядущие 2000-е, ответила:

«Я думаю, что в будущем всё будет по-другому. В нашей стране всё наладится. Мама сможет заработать деньги и заплатить за мою учебу».