Гендер-бендер, единороги и древнее божество. Интервью с небинарными людьми Давидом Хомаком, Сергеем Ефремовым и Джонни Джибладзе
В последнее время всё больше людей — личностей публичных и не только — определяют себя гендерно небинарно. Кто они — те, кто не хочет выбирать между М и Ж? Как они живут, с какими проблемами сталкиваются, каким было их детство и что значит для них их идентичность? Читайте в интервью Федора Дубшана с Давидом Хомаком, Сергеем Ефремовым и Джонни Джибладзе.
Материал подготовлен совместно с кинофестивалем «Бок о бок».
Давид Хомак, 40 лет
В марте 2021 года Давид Хомак, основатель сайта Lurkmore, совершил каминг-аут как небинарная персона. Я связался с ним, и он легко согласился ответить на мои вопросы.
— Как вы решились на каминг-аут?
— Я с полгода про это думал. Началось с того, что близкие знакомые начали ко мне обращаться именно по поводу гендерного самоопределения — как к старшему товарищу. Я начал с ними говорить, рассказал, что тоже в школе были такие проблемы, что это нормально… Зашла речь про мое субкультурное детство: Москва-2003, «готы — на руках колготы»… Я накопал кучу кросс-дрессинговых фоток из тех времен. Я там в корсете, с косой по пояс. И тут до меня начало доходить…
Потом знакомый подсунул мне «Библию гендерной дисфории». После этого у меня в голове что-то сломалось. Оказалось, гендерная дисфория — это как раз то, что происходит со мной все эти годы.
— А в готическом сообществе с этим было проще?
— Как в любой субкультуре, там было много нестандартных людей. Говоря по-английски, queer. Особенно в нашей тусовочке, которая всегда оставалась немного сбоку от прочих готов. Мальчик, девочка — с этим было расплывчато, очень gender-bender.
— Как мама тогда реагировала на ваши эксперименты?
— Помогала мне красить ногти и заплетать волосы, моих друзей называла так, как они представлялись.
— Были какие-нибудь небинарные, квирные персонажи, которые вас вдохновляли?
— Для меня очень важен Спайдер Иерусалим из комикса Уоррена Эллиса «Трансметрополитен» — его только что перевели на русский. В нем много маскулинности — но она вся от Хантера Томпсона, которого я не очень люблю. А в остальном это комикс про трансгуманизм. Можно воспринимать Иерусалима просто как такой бесполый, бестелесный комок концентрированной ненависти, воплощение дисфории и конфликта с обществом. Спайдер на меня повлиял очень сильно — потому что не было способов выразить всю эту историю с гендером, не было подходящего языка. И приходилось это от себя прятать.
— В интервью журналу «Холод» вы говорили про дереализацию, про то, что собственное лицо кажется незнакомым, трудно делать селфи, бриться… А какие еще у вас были проявления дисфории?
— Не только лицо — вообще тело чувствуется как не свое. Гендерная дисфория — это когда всё не так. Постоянно себя упрекаешь, вся жизнь строится на необходимости соответствовать образу мальчика, не разрешать себе какие-то эмоции. Есть такое высказывание: «Мужику позволена только ярость».
Я знал людей, которые даже шли в спецназ, в войска, чтобы только проявить свою маскулинность.
У меня было проще: я канализировал всё в готические штуки, в желание легкой андрогинности. И в готической тусовке дисфория не очень сильно ощущалась.
— Теперь вам стало проще говорить о себе?
— Я никогда особо не распространялся о личной жизни. Сейчас вот начинаю, но всё равно стараюсь мотивировать это общественной пользой — так комфортней.
— Вы теперь сможете себе позволить другое поведение, другой внешний вид?
— Тут ключевое слово — «заново». Заново начать, например, ногти красить. Подошел к шкафу, посмотрел, что у меня там висит, — понял, что и гардероб-то менять не надо. Я себе всё уже давно позволил.
Осталось разве что позволить себе жить чуть нормальней. Принимать естественные позы, а не заставлять себя стоять по стойке смирно. Комфортное ощущение своего тела — это примерно всё, что мне надо. Я не хочу быть девочкой, но и мальчиком быть устал.
В готической тусовке мы много говорили про «андрогинность», теперь — про «небинарность».
— Какие бы основные проблемы для небинарных людей при взаимодействии с социумом вы назвали?
— С социумом у меня своеобразные отношения. Во-первых, я живу в изгнании (в 2014 году Давид переехал в Израиль из-за проблем с Роскомнадзором и Центром по борьбе с экстремизмом. — Прим. ред.), во-вторых — в интернете, и в-третьих, я — своего рода селебрити. Но проблемы, конечно, есть, такие как чудовищная ненависть к себе на протяжении всей жизни. Чем раньше люди поймут это и выйдут из шкафа — тем лучше. Проблема есть в отношении терф (это радикальные феминистки, придерживающиеся трансфобных взглядов). Меня просто начали травить в фейсбуке. С травлей со стороны правых я много лет знаком. А вот терф — это очень неожиданно, и я не понимаю пока, как с этим быть.
— А что помогает?
— Психотерапия, на которую я пошел в последние годы, дала огромное пространство для маневра. Без нее бы не было ничего. Мне это позволило разобраться со своим прошлым, со своими эмоциями, начать что-то чувствовать — не только грусть, но и гордость за себя.
Вроде бы я что-то создал в интернете — но не мог этим гордиться: «Сперва надо добиться еще чего-нибудь, ломиться вперед, а то подумают не то».
Всё это очень мешает жить.
А еще — чтение научных статей по теме. Сейчас помогаю с редактурой перевода Gender Dysphoria Bible — это сайт про то, на что похожа гендерная дисфория, как ее распознать; полезный источник, хотя и не бесспорный.
Сергей Ефремов, 20 лет
Потом мне повезло связаться с Сергеем Ефремовым, ребенком актера Михаила Ефремова. Это был совсем другой опыт: мне показалось, что для Давида только недавно отрефлексированная небинарность скорее является вопросом, проблемой, процессом, чем просто новым безусловным статусом. Сергей же намного уверенней говорил о себе, но в этом было не отсутствие критического отношения, какое мог бы себе позволить «нормативный» человек, а наоборот — некоторый уже накопленный опыт жизни и рефлексии по поводу своей идентичности.
— Как вы сейчас определяете свою идентичность?
— Небинарный трансмаскулинный человек. Термин «трансмаскулинный» (иногда сокращенно «трансмаск») описывает трансгендерного человека, которому, как правило, был приписан женский гендер при рождении и который выражает себя по-мужски и имеет мужской гендер. Трансмаскулинные люди имеют внутреннюю ассоциативную связь с мужественностью, но не всегда идентифицируют себя как мужчины. Такой термин подходит, например, небинарным.
Часто людям на этот вопрос я полушутливо отвечаю, что ощущаю себя мужчиной на 75%. А остальные 25% делятся пополам между понятием «женщина» и понятием «древнее божество»!
— Добровольный каминг-аут на публику я не делал никогда, но мою идентичность предали громкой огласке в 2016 году, когда по интернету против моей воли распространилась анкета «Мявс». Я был ребенком и по глупости приложил к этой анкете свою настоящую фотографию — и меня деанонимизировали.
Было травматично, так как помимо оскорблений, онлайн-сталкинга моих страниц, звонков мне и моему отцу, пожеланий смерти, агрессивных насмешек (в том числе со стороны людей, которые казались мне близкими), пожеланий заняться со мной насильственным сексом, чтобы наставить меня на путь истинный (мне было, кажется, 15), был еще и физический сталкинг.
Это всё, конечно же, очень повлияло на мое ментальное здоровье и повлекло за собой попытку самоубийства, слава богу, благодаря одному товарищу не доведенную до конца. Но опыт был интересный, 2/10, никому не советую…
— А с близкими тоже раньше не говорили об этом?
— Насколько помню, мне было 13. Мы ехали в машине с отцом, он забирал меня из детского летнего лагеря. В лагере у меня случилась первая большая влюбленность. И тогда я, как наивный аутичный ребенок, который и не подозревал о гомофобии из-за своей весьма альтернативной социализации, повернулся и спокойно сказал отцу, когда мы остановились где-то на красный: «Пап, кажется, я лесбиянка — там была такая красивая девушка». Отец тогда, помню, долго пыхтел за рулем, обрабатывая эту информацию, но в итоге спокойно сказал, что, дескать, и хорошо — ребенка в подоле хоть не принесешь.
Мне казалось, что то, какой я есть, — это просто один из вариантов нормы. Но потом я осознал, что для большинства я был и являюсь «квиром» в изначальном понимании этого слова, то есть «странным» или «необычным». Слово «квир» (queer) в английском ведь изначально использовалось как уничижительное по отношению к тем, у кого были «нетрадиционные» отношения в конце XIX века. Хотя начиная с конца 1980-х ЛГБТ-активисты стали использовать это слово в качестве намеренно провокационной и политически радикальной альтернативы иным названиям ЛГБТ-сообщества, занимаясь «реклеймингом». То есть присваивая его, делая его своим собственным, — и мне нравится, что теперь это слово обозначает что-то большее, чем оскорбление. По крайней мере, с его употреблением в оскорбительном смысле я никогда не сталкивался — и очень даже с гордостью называю себя квиром!
— Как вы думаете, можно ли говорить об особом языке небинарности, отличающем это сообщество даже от других ЛГБТ-комьюнити?
— Я не считаю свою идентичность какой-то отдельной философией. Мы же не считаем философией цисгендерность и гетеросексуальность? Ну вот. Я стараюсь отходить от очень занудно-эстетских определений каких-то вещей.
И я не считаю, что ЛГБТ+-сообщество стоит делить. «Пока мы едины — мы непобедимы», и все дела!
Джонни Джибладзе, 31 год
Наконец, мы целый вечер беседовали о небинарности с моим другом Джонни Джибладзе — ЛГБТ-активистом и психологом, специализирующимся на поддержке трансгендерных и гендерно-неконформных людей. И здесь тоже всё было совершенно иначе.
— Как в твоей жизни изменялось самоощущение в гендерном аспекте?
— Сколько я себя осознаю — никогда не определял себя в соответствии с приписанным при рождении полом. Играя в дочки-матери, я никогда не брал женские роли, мужские — тоже не очень охотно. Больше всего мне нравились роли каких-нибудь сказочных внегендерных персонажей типа единорогов. Приходит единорог — какая разница, мальчик он или девочка?
Подростком я остро стал переживать свою инаковость, сталкиваясь с жестко гендерированным миром. Чувствовал себя где-то между: «Я определенно не подхожу под мальчика и не ощущаю себя на одной волне с девочками». Многие ЛГБТ-люди это переживают, причем необязательно трансгендерные, необязательно небинарные.
Ведь само существование любого гея, лесбиянки или бисексуального человека подрывает главный гендерный стереотип: мужчины любят женщин и наоборот.
Лет в 13 мне нравилось, когда меня воспринимали гендерно-неопределенно, то так, то эдак: в этом было много свободы и это соответствовало моему самоощущению. На вопрос «А ты всё-таки девочка или мальчик?» я отвечать отказывался: смеялся и говорил, например, что я инопланетянин. В одном коллективе я мог одеваться в женскую одежду и не стремиться визуально к образу парня, но говорил о себе строго в мужском роде и пользовался мужским именем, в другом коллективе — наоборот: стремился внешне к «мужскому пассу», но подчеркивал, что я всё-таки «не совсем мальчик» — мол, «не забывайте, что я — не то, чем кажусь внешне». Тогда не было слова «небинарность», но чем больше я ощущал гендерное давление, тем болезненней была необходимость под кого-то мимикрировать и тем сильнее был мой протест. Так отсеивались люди, которые мне не подходят, и обретались люди, которым я интересен и которые мне интересны. И, конечно, часто это были люди с альтернативными взглядами на гендер.
В восьмом-девятом классе я стал неформалом: ролевые игры живого действия, театр, музыка. И моя социальная жизнь расцвела оттого, что я нашел неконформное место, где гендер признается условностью и приняты гендерные перевоплощения.
У меня появились трансгендерные друзья. Моим первым партнером был трансгендерный юноша, осознавший себя так в наших отношениях. Я видел его превращение, видел, как усилилась его дисфория, как он концептуализировал это и понял, что ему нужно менять.
Проблема в том, что и в транс-сообществе в начале 2000-х бытовали очень жесткие предписания. Был силен миф, что трансгендерные люди — это только те, кто «делает операцию».
На тематическом форуме про себя писали так: с трех лет начал говорить о себе в мужском роде, гетеросексуален, у меня мужские увлечения… мужественность заключается в пенисе, бороде и плоской груди, по-другому не бывает, пока мне это недоступно — я должен ненавидеть себя и страдать; раз недостаточно страдаю — значит, и мужчина я ненастоящий…
Десятилетиями формировался такой нарратив — спасибо психопатологизации трансгендерности и комиссиям, дающим право на переход «истинным транссексуалам» и отсеивающим всех, кто недостаточно вписывался в конформный, бинарный сценарий, во многом построенный на патриархальных стереотипах.
— Получается, общество предлагает такой бартер: если вы предлагаете обществу определенным образом относиться к вам, то будьте любезны соответствовать новому статусу.
— Я с горечью видел, как сами трансгендерные люди склонны воспроизводить сексизм: «Я мужчина, поэтому я открываю перед тобой дверь». Но я так не хотел, потому что всегда ощущал себя как существо андрогинное, не вписывающееся в полной мере в транснарратив. При этом я не испытывал на постоянной основе такой жуткой телесной дисфории, как она описана в старых диагностических критериях для «транссексуализма», а идея о медицинском переходе меня много лет скорее пугала, чем вдохновляла. Я искал слово для описания своего опыта.
Когда я был на третьем курсе университета и устраивался на важную для меня работу в международную правозащитную организацию, я пришел к очень маскулинному самопозиционированию. Там я впервые совершил публичный каминг-аут, написал письмо: «Я — трансгендерный человек, обращайтесь ко мне так-то, если не забудете — то в мужском роде. А вообще ничего страшного, если ошибетесь». Но на самом деле страшно было. Для меня это был вопрос уважения: видят ли люди меня или свои предрассудки? Готовы ли следить за своей речью, чтобы показать, что действительно меня уважают?
И даже в этом демократическом пространстве я постоянно сталкивался с вопросом: «А ты уже сделал операцию?» Но мне это было неинтересно!
Для меня бытие трансгендерным человеком — в первую очередь не про изменение своего тела, а про самоощущение в обществе, поиск себя, экспериментирование с разными способами быть.
Хотя телесность играет, несомненно, важную роль, она неотделима от других наших проявлений — и чем старше я становился, тем больше понимал это.
Мне были интересны альтернативы. Помню, как меня впечатлила история о человеке, который «менял пол» три раза. Она была рассказана очень патологизирующе, стигматизировала героя — но меня очень вдохновила. «Вау, — подумал я, — так можно!» И мне захотелось вот так.
— Ты пришел к этому же?
— Сегодня я могу сказать, что я мужчина, потому что живу как мужчина. Но ключевое слово — «как». Я пользуюсь мужским именем, одеваюсь в мужскую или унисекс-одежду. Я шесть лет принимал гормональную терапию, изменил часть телесных признаков. Я могу сказать, что я мужчина, потому что так меня воспринимает большинство людей — те, кому я не сообщаю, что «всё немножечко сложнее». Полностью ли это правда? Нет. Мой трансмаскулинный переход был скорее внутренним экспериментом. Я дал себе право быть мужчиной, и мне это нравится. Но мне горько от того, что это как бы лишает меня права быть и женщиной. Мне нравится мой способ быть мужчиной, нравится часть нынешних характеристик моего тела, которые воспринимаются «мужскими». А есть и части тела — и жизненного опыта, бытия в целом, моей души, если угодно, — которые я внутри своего сознания определяю как «женские», и они мне тоже дороги. Я хочу иметь возможность проявлять себя через них тоже. Например, мне важна возможность выносить и родить ребенка. Мне хотелось бы, чтобы транс-идентичность была для меня не так важна, как моя идентичность человека в целом — человека, который может быть и мужчиной, и женщиной, а что именно вкладывать в свое понимание «мужского» или «женского» — это только мой выбор. Какая разница окружающим, как и почему я себя ощущаю? Важно то, что я, исходя из этого, практикую. Гендерная идентичность флюидна. Через год я могу быть женщиной — я даю себе это право. Если меня спросить о том, мужчина я или женщина в целом, — я растеряюсь, но мне больше не будет больно. Это будет поводом для размышлений и самоисследования.
— Но если разобраться — что самое важное нужно знать окружающим о небинарных людях?
— Не хочется говорить «небинарные люди — это то-то, общаясь с ними, будьте вежливыми и не говорите про то-то». В этом есть отделение и объективация, мы смотрим на людей как на объект — пусть даже с очень дружественной, союзнической позиции.
Интересней не создавать «методичку», а поговорить о самом предмете, задаться вопросом, что такое вообще небинарность.
Мне прежде всего хотелось бы говорить о небинарности как о некоей философии, социально-критической идее.
Небинарность взрывает саму мысль о неоспоримости деления мира на мужчин и женщин. Небинарность — это не столько идентичность, сколько радикальная политическая позиция, взывающая к ответственности и критическому взгляду на самого себя, не позволяющая прикрыться привычным для ЛГБТ-людей эссенциалистским дискурсом «Я таким родился». Это и так понятно, что ты таким родился. Исходя из социально-конструктивистского подхода к гендеру, можно сказать «я родился с ХY-хромосомами», но мужчиной ты не родился, а начал им становиться, когда тебя научили быть мужчиной.
Уметь себя исследовать и аргументировать свои решения — непросто.
Особенно для ЛГБТ-людей в России, в условиях постоянного давления, где мы каждый день сталкиваемся с требованиями: «Оправдай свое существование», «Докажи, что ты настоящий», «Согласись, что это — выбор, а значит — каприз: ты можешь быть нормальным, просто не хочешь», «Раз ты признаешь, что не родился таким, — значит, на тебя повлияли, а значит, справедлив закон о запрете гей-пропаганды».
Будучи в постоянной уязвимости и незащищенности, как можно быть готовым к критическим размышлениям о социальном конструировании собственных идентичностей? Задаться вопросами выбора можно только самостоятельно и добровольно, а для этого важна устойчивость и хотя бы базовый уровень принятия.
Я не смею ожидать или требовать от кого-либо размышлений о своих идентичностях и решениях. Это действительно очень личные, непростые и болезненные вопросы, и задавать их другому не очень-то вежливо. Но важно оставлять себе свободу самим задаваться ими. Я думаю, это полезно делать и цисгендерным, и трансгендерным людям с любыми идентичностями и опытом. Цисгендерным — особенно.
— Тем более что такая постановка вопроса вызывает не меньше страха и раздражения и в «нормативном» сообществе — а пожалуй, даже и больше.
— То, сколько агрессии вызывает открытый разговор о небинарном взгляде на гендер, говорит о том, что у людей рушатся основы. Ведь деление мира на мужчин и женщин — очень важная часть нашей культуры. Да, кросс-дрессинг, Верка Сердючка и тому подобное всегда было частью юмора. Но вот когда начинают обсуждать гендерную неопределенность всерьез — это подвергает угрозе устойчивость мира.
Все мы вброшены в этот мир, где есть два гендера. Гендер — а вместе с ним и сценарий жизни — дается нам даже до рождения, даже раньше, чем имя. Что первое мы спрашиваем у беременной или родившей подруги? — «Мальчик или девочка?»
Дети по природе своей андрогинны: сперва это просто дитя. Но в какой-то момент нас начинают учить тому, мальчики мы или девочки. И вместе со знанием о собственном гендере приходят и требования, ожидания. Даже если ребенок воспитывается в демократичной семье, где не заостряют внимания на гендере, — всё равно человек испытает давление определенных гендерных предписаний. Вот ребенок, которому приписан женский гендер, которого воспитывают как девочку.
Он хочет лазить по деревьям, возиться в песке, драться за игрушки — а ему говорят: «Ну, ты же девочка. Не надо лезть на дерево, не надо драться. Дерутся мальчики, а ты веди себя поаккуратней».
Так мы усваиваем интроекты, предписания и идеи о гендере, который нам полагается практиковать. Но для ребенка естественно будет ощутить протест против нелогичных предписаний. Когда обсуждать, спорить и экспериментировать с гендером запрещено, этот протест усиливается и подавляется одновременно, застревает внутри, входит в конфликт с уже усвоенными убеждениями о себе. Так может сформироваться гендерная дисфория. Очень многие в той или иной форме переживают ее в детстве и подростковом возрасте. С кем-то она остается надолго.
Тогда общество предлагает два варианта. Можно прийти в максимально доступное соответствие с ощущаемым, пройти максимальное количество шагов в рамках медицинского трансперехода, сменить документы и вообще убрать факт трансгендерности из жизни, жить, будто ты родился цисгендерным, — или же воспитать в себе идентичность, соответствующую тому, что написано в свидетельстве о рождении, тому, как положено жить, исходя из телесных характеристик.
Но можно попытаться это осмыслить в рамках небинарного подхода.
Ведь гендерная идентичность — не только про то, ощущаем ли мы себя мужчинами или женщинами, а еще и про нашу позицию относительно этой бинарной системы. Мы можем в нее встраиваться, можем ее оспаривать. Гендерная идентичность — это не только про «я мужчина», например, — это еще и про то, «почему я мужчина», «какой я мужчина», «что мне в этом нравится», «каким мужчиной я выбираю быть и почему». Отказ от того, чтобы определяться, — это тоже гендерная идентичность-позиция.
— Это может восприниматься, как игра, что-то несерьезное.
— Но мы всегда во что-то играем, и от этого жизнь не становится менее серьезной. Игра — не значит неправда, притворство. Все мы вынуждены играть в игру под названием «гендер». И кто-то может менять свою роль, кто-то может расширять свое амплуа, а кто-то — создать альтернативную роль, которой в этой пьесе не предполагалось.
— Как ты, как психолог, сталкиваешься с этой проблематикой?
— Большая часть моей клиентуры — трансгендерные люди, которым не так легко найти грамотного и френдли специалиста. Многие транс-люди говорили мне, что просто не пошли бы за поддержкой к цисгендерному психологу, к сожалению — из-за недоверия и опыта дискриминации. Это было важной мотивацией для меня при выборе профессии. При этом с большинством моих трансгендерных клиентов мы не работаем конкретно по теме перехода или исследования своего гендерного опыта; люди приходят с самыми разными запросами. Но жизнь человека цельна и неразрывна, и нельзя полностью выбросить из головы контекст трансгендерности, социальной уязвимости и дискриминации, стресса меньшинств, гендерной дисфории, опыта перехода, если он был… Там, где не-трансгендерному психологу пришлось бы всё время себе напоминать об этой специфике и добирать дополнительные знания, чтобы учитывать контекст клиента, мне, благодаря моему опыту, возможно, легче быть на одной волне, сопереживать и задавать вопросы, которые могут помочь клиенту в самоисследовании. Но и в работе с цисгендерными людьми я не выключаю эту оптику, подвергаю вопрошанию — с доброжелательным, а не критическим любопытством — любые фразы и идеи, которые включают в себя интроект про мужское и женское.
Допустим, приходит женщина с бесплодием. Для нее это трагедия всей жизни. Очень быстро всплывает: «Я — неполноценная женщина». И я могу спросить: «А женщина — это как? Что для вас значит быть женщиной? Это про то, чтобы родить, — или про что-то еще?»
И очень ценно бывает сорокалетней цисгендерной женщине, которая никогда не размышляла о собственном гендере, столкнуться с вопросом «А что такое быть женщиной, объясните, пожалуйста? Можете меня научить?».
Мы не всегда выбираем осознанно: быть женщинами, или мужчинами, или небинарными. Но выбор есть — как минимум в том, как именно мы практикуем свою идентичность. Здорово, когда люди задаются вопросами о своем выборе. Это про ответственность за себя в мире — и про частичку своей ответственности в том, каким мы создаем этот мир. И за гендер во всей его красоте и разнообразии — и во всём его ужасе и патриархате.
Как я начал понимать после разговора с Джонни, в самой первоначальной постановке вопроса было заложено противоречие. Вернее, наоборот: вопрос был поставлен слишком уж непротиворечиво. Суть же небинарности (если можно говорить здесь о какой-то одной сущности) — взрыв, критика и подрыв самой исконной, самой крепкой — гендерной нормы, трансгрессия. И бесконечное разнообразие, пусть даже оно грозит потерей устойчивого и уютного статус-кво. Как в одной из песен Высоцкого, простите за бумерскую отсылку: «Мне так бы хотелось, хотелось бы мне когда-нибудь как-нибудь выйти из дому и вдруг оказаться вверху, в глубине, внутри и снаружи, — где всё по-другому!»
Я, цисгетеромужчина, догадываюсь (вернее, даже не догадываюсь), как бывает небинарным людям иногда тяжело. И вместе с тем глубоко завидую им и благодарен за то, что после нашего разговора и я могу заглянуть в себя. Усомниться в несомненном, сдвинуть неподвижное. И — вслед за ними — тоже стать хоть немного свободнее.
