Москва — (не) Третий Рим. История одной мифологемы

Исследование русской политической идеологии XV–XVI веков имеет очень глубокую историографическую традицию. Не один десяток лет ученые потратили на то, чтобы разобраться в ее хитросплетениях. И хотя долгое время русскую общественность грели мысли о России — наследнице Византии, реалии позднего Средневековья оказались более суровыми. Критическое исследование источников, в которых нашли отражение идеи о новом царственном статусе Москвы и ее правителей, навело ученых на мысль, что такой концепции, как «Москва — Третий Рим», в ее цельном оформлении попросту не существовало. Сейчас в разговоре о ней будет иметься в виду целый комплекс источников, которые касались исторической преемственности Москвы по отношению к великим державам прошлого или царского величия ее правителей.

Стоит понимать, что политические проекты державного прошлого не появлялись на пустом месте. Конец XV века для Московского княжества — время значительных изменений в политическом и дипломатическом статусе. В 1472 году великий князь Иван III перестает платить дань Большой Орде, провоцируя конфликт с ее правителем — ханом Ахматом. В 1477 году появляется Московский великокняжеский летописный свод, декларирующий скорую победу над «восточными царями». Москва начинает позиционировать себя как независимая держава, чье подчинение «поганым» — лишь вопрос времени. В 1480 году это политическое «пророчество» закрепляется на практике после стояния на Угре. Примерно тогда же в московском титуле князя появляется «всея Руси», а в дипломатической переписке с иностранными державами нет-нет да и проскочит настоящий «царь».

Эпоха Ивана III существенно изменила политическую ориентацию Москвы, чьи правители начинают предъявлять претензии на земли, входившие ранее в состав единого Древнерусского государства.

И это не считая таких значимых для утверждения суверенного статуса Москвы событий, как женитьба Ивана III на племяннице последнего византийского императора Софье Палеолог, венчание на царство Дмитрия Внука в 1498 году и появление в московском церемониале двуглавого орла. Все эти нововведения не прошли мимо русской интеллектуальной элиты, представители которой по-разному реагировали на тот образ державы, который пытались выстраивать в Москве.

В конечном счете на свет появились памятники, связанные между собой идеями продления истории Московского государства, обоснованием царственного статуса ее правителей и церковной автокефалии. Именно они считаются обычно составляющими сложной умозрительной теории «Москва — Третий Рим».

Пасхалии митрополита Зосимы Брадатого и «новый град Константинов»

В 1492 году московский митрополит Зосима составил новую пасхалию на «осьмую тысячу лет». Значение новой пасхалии тесно связано с религиозными представлениями тех времен о восьмом тысячелетии от сотворения мира и цифрой 8 в целом. В данном случае внимание на себя обращает эсхатологическая трактовка «восьмого дня», то есть восьмого тысячелетия, как последнего перед вторым пришествием Христа.

Пасхалия — календарь для точного расчета даты Пасхи.

Новой, заключительной исторической эпохе перед Страшным судом должна была, по мнению Зосимы, соответствовать и новая держава, способная встретить конец света в сиянии своей царственности. Неслучайно именно в пасхалиях на 1492 год впервые появляется образ Москвы как царственного града — «нового Константинополя». И хотя подобные именования для древнерусской литературы не были в новинку, именно это сравнение долгое время считалось фундаментом концепции «Москва — Третий Рим».

Говоря о Москве как «новом Константинополе», Зосима имел в виду нечто иное, нежели его многочисленные предшественники. Сравнение становится куда более глобальным, поскольку автор предлагает Москве «наследовать» не просто абстрактному Царьграду, который уже почти сорок лет находится под пятой османов, а непосредственно Иерусалиму — «святому граду Божьему».

Что, согласитесь, куда более почетно.

«…прослави Бог сродника его, иже в православии просиявшего, благоверного и христолюбивого великого князя Ивана Василевича, государя и самодержца всея Руси, нового царя Константина новому граду Константину — Москве, и всей русской земли и иным многим землям государя».

Исследователь Иван Тихонюк обратил внимание на те акценты, что расставлялись при составлении пасхалии. В одних Царьград-Константинополь определялся как «Новый Иерусалим», в других — Константинополь назывался «Новым Римом», наконец, в третьих происходило сравнение Ивана III с императором Константином I. При этом для русского книжника не было проблемой сравнить свой любимый город с Константинополем, а очередного доблестного князя с «царем Константином». Такого сравнения в свое время удостаивался, например, князь Владимир Святой за то, что принес христианство на Русь. Да и образ «града Иерусалима» в XVI веке тоже не считался особой «инновацией».

Еще в «Слове о законе и благодати» XI века автор — митрополит Иларион — просил князей и Бога уберечь Киев от судьбы разграбленного неверными Иерусалима.

В пасхалиях же митрополита Зосимы, спустя без малого почти 400 лет после Илариона, Иван III становится «новым царем Константином, новому граду Константину — Москве» совсем на иных основаниях, нежели Владимир Святой. Иван позиционируется как «новый Константин» по совокупности параметров, в которых объединяются и титул, и вера, и царствующий град Москва. Такое развитие образа московского князя вполне вписывалось в политические амбиции Ивана III, не ограничивая его одним идеальным образом. Свободная от «поганых монгольских царей» держава, новый титул, отражающий претензии на собирание русских земель, и борьба с ересями, которая удачно вписывается в образ идеального правителя-христианина. Чем не образцовый государь?

Послание Спиридона-Саввы и римские корни России

Другой памятник, причисленный к плеяде «третьеримных» источников, принадлежит стилу киевского митрополита Спиридона (в монашестве — Савва). Помимо других своих сочинений, Спиридон-Савва известен созданным в 1510-е годы посланием «О мономаховых дарах», в котором подробно расписывается преемственность правящего московского дома по отношению к древним царям и римским императорам. Именно ему принадлежит идея о продлении династии Рюриковичей вплоть до эпохи Октавиана Августа, которая позднее найдет отражение в «Сказании о князьях Владимирских». Конечно, до сих пор ведутся дискуссии о том, что появилось раньше — сказание или послание. Однако при любом раскладе высказанные в послании идеи в дальнейшем были успешно адаптированы русской политической мыслью. Их след можно увидеть в Хронографе редакции 1512 года, «Государеве родословце» и даже Степенной книге.

Само же послание Спиридона-Саввы представляет собой историю происхождения царской власти московских князей. И оригинальная легенда о ее истоках разворачивается сразу по двум направлениям — генеалогическом и политическом. При этом стоит понимать, что царский титул в России не был простым обозначением правителя высшего ранга.

Царь в русской политической традиции — это фигура, чья власть распространяется на весь мир, а носитель оказывается от своих подданных на таком же недосягаемом уровне, что и Бог от простых смертных. А потому обладать им «просто так» (или даже претендовать на него) правитель не мог — нужно было обоснование.

В нашем случае — через легенды.

В попытке продвинуть идеи царской власти, на которую правители Москвы имеют полное право претендовать, Спиридон-Савва разворачивает перед читателем историю, уходящую корнями во времена библейского Ноя. Искать в послании реальных исторических параллелей не стоит, ведь большинство персонажей вводятся сугубо для развития общего сюжета. Таким героем, например, является внезапный четвертый сын Ноя Арфаксад, а также отец и дочь Виз и Антия, якобы давшие название городу Византию.

Линия преемственности в послании выглядит так: Ной — Арфаксад — Месрем — Сеостр — Филикс — Ахтанав — Александр Македонский — Птолемей — Клеопатра — Октавиан Август — Прус — Рюрик — Владимир Святой — Владимир Мономах — Василий III. Царская власть передается не только по крови, но и через дар от одного носителя к другому, как в случае с переходом царственности от Клеопатры к Октавиану Августу или от него к Прусу.

Отдельно стоит обратить внимание на то, что легендарный Прус на данном этапе еще не является родственником Октавиана Августа, как будет представляться в дальнейшем. В послании Спиридона-Саввы он лишь один из полководцев, которому Август делегировал часть своей царской власти, отдав в подчинение земли по берегам реки Вислы. От Пруса же в конечном итоге и «происходит» Рюрик, призванный в Новгород со своими братьями — Синеусом и Трувором, а также… третьим родственником — Олегом.

«Они же пошли в Прусскую землю и нашли там князя по имени Рюрик, бывшего от рода римского царя Августа… Князь пришел к ним в Новгород вместе с двумя братьями: одному имя Трувор, другому Синеус; а третий — родственник по имени Олег».

Введение последнего в ряд полноправных Рюриковичей тоже неслучайно. Единая концепция передачи власти требовала неразрывного наследования по крови. От Олега оказывается гораздо проще всё считать, и особого внимания заслуживает лишь князь Владимир Всеволодович, которому византийский император Константин IX Мономах самолично передает царский венец и прочие инсигнии, признавая его первенство. Этот сюжетный твист происходит в послании на фоне ереси, разразившейся на Западе из-за папы Формоза.

По тексту памятника византийский император, будучи не в силах совладать с раздроблением веры, передает все царские полномочия киевскому князю, чтобы тот своим позитивным примером направлял христиан, хранил православие в чистоте и правил в «великой России».

Во Владимире Мономахе таким образом сходятся две линии преемственности царской власти. Первая — генеалогическая, от Пруса — утверждает само его право на царственный статус по крови. Вторая — политическая — демонстрирует передачу этой самой царской власти другим легитимным ее носителем — византийским императором. Двойная царственность в одних руках!

Послания инока Филофея и ожидание апокалипсиса

Два послания псковского монаха Филофея, созданные в 1520-х годах, должны были, по мнению многих ученых, придать завершенность всем высказанным до того идеям о преемственности власти и закрепить царский статус правителей Москвы. Однако на деле всё оказывается куда сложнее, ведь многие современные трактовки сочинения Филофея отказывают ему в малейшей оригинальности, утверждая, что автор просто провел параллель между Римом и Москвой. Это действительно так, однако значение, которое инок вкладывал в рассуждения о «Римах», относится вовсе не к конкретному городу.

Во-первых, произведения Филофея поднимают вопросы о преемственности Москвы по отношению к Риму и Константинополю как бы по касательной. Два известных послания инока, адресованных дьяку Михаилу Мунехину и Василию III, носят названия «О злых днех и часех» и «О исправлении крестного знамения и содомском блуде». Они сосредотачиваются на астрологии, исправлении церковных обрядов и мужеложстве. Одно лишь это должно навести на мысль, что концепция, автором которой считают Филофея, была высказана между строк. Однако решение московским князем этих важных, волнующих Филофея проблем и оказывается решающим доводом в пользу того, чтобы провести параллель межу Римом и Москвой.

Во-вторых, стоит понимать, что, говоря о Риме, Втором Риме и Москве, Филофей имеет в виду вовсе не города, а сами державы — Римскую империю, Византию и Россию. Подвох заключался в том, что Филофей, будучи детищем своей религиозной эпохи, попросту не мог требовать от Василия III полного «наследования» Римской империи и Византии. Всё же обе они пали, и наследовать таким державам, провалившимся как империи и православные государства, попросту бессмысленно:

«…стараго Рима церкви падеся невѣрием аполинариевы ереси, втораго Рима, Константинова града церкви, Агаряне внуцы секирами и оскордъми разсѣкоша двери, нынѣ третиаго, новаго Рима, дръжавнаго твоего царствиа святая церкви… свѣтится».

Однако помимо трех «Римов», названных иноком, в тексте посланий неоднократно появляется подозрительное «Ромейское царство»:

«…наше царство ромейское недвижимо пребываетъ»;

«…инако же ромейское царство неразрушимо, яко Господь в римскую власть написася»;

«…яко вся христианская царства приидоша в конец и снидошася во едино царство нашего государя, по пророческим книгам, то есть Ромеиское царство».

Отождествить это царство с Византией, которая носила название Ромейской империи, не представляется возможным, поскольку она в посланиях именуется вполне традиционно — «царством Греческим», или же «вторым Римом». Однако историк Нина Синицына предложила оригинальную трактовку посланий Филофея с необычным объяснением феномена загадочного царства.

По ее мнению, в посланиях Филофея проглядывают метаисторические и метафорические образы «царственности» — особой духовной сущности, определяющей чистоту каждого из трех «Римов».

Состав этой субстанции определяется физической и духовной составляющими державы, от которых зависит, будет ли «Ромейское царство» пребывать в державе или нет. Само по себе это царство нерушимо, так как имеет символическое значение. Оно образ идеальной империи, зародившейся в античном прошлом с пришествием Христа и возникновением христианства. Более того, «Ромейское царство» не остается с державой просто так, а наоборот — требует от своего носителя выполнения определенных религиозных функций. В случае с Римской империей — это «служба Христову строению», то есть обязанность верить. С Новым Римом — Византией — это расширение и укрепление веры. С Москвой, то есть Россией, — ее сохранение.

Если страна теряет свою целостность по любому из параметров, «царственность» улетучивается и переходит к «наследнику». При таком раскладе причины падения первых двух «Римов» становятся более понятными:

• «Ветхий Рим», став жертвой ереси и отпав от истинного христианства, теряет все права на translatio imperii — «Ромейское царство» переходит к Византии;
• Византия не справляется со своей обязанностью распространять и укреплять веру, становясь жертвой турок, — «Ромейское царство» переходит к России.

Тут стоит заметить, что настоящей причиной падения византийской «царственности» у Филофея становится вовсе не Флорентийская уния. Она является лишь катализатором физического уничтожения империи. Это несколько выбивается из общего ряда, поскольку в древнерусской традиции после 1439 года взгляд на Византию серьезно изменился. И в течение XV–XVI веков она будет нередко выступать как антиидеал державы в разных ипостасях. Псковский книжник, однако, оказывается не так прост и не повторяет идей о связи унии с гибелью Византии от турок. Несмотря на то, что уния у него действительно становится поводом для Божьего гнева, потеря «Ромейского царства» Византией происходит лишь в 1453 году:

«Аще убо Агарины внуци греческое царство приаша, но вѣры не повредиша…»

При этом философское значение «Ромейского царства» на этом не заканчивается. Во фразе «яко вся христианская царства приидоша в конец и снидошася во едино царство нашего государя» ученые зацепились за слово «снидошася», пытаясь разобраться, что книжник имел в виду. При переводе на современный русский язык его часто адаптируют как «объединятся» или же просто «сойдутся». Однако таким образом теряется изначальный смысл слова, образованного от «сънитися» (сойтись, соединиться) и «сънитие» (сошествие). Использовав именно это слово, Филофей имеет в виду, что все христианские царства не просто соединяются, но, что самое важное, сливаются воедино в державе Василия III, что и позволяет считать ее «последним Римом». Именно изучение данного оборота натолкнуло Синицыну на мысль, что идеи Филофея могут быть связаны с концепцией четырех мировых монархий, оригинально адаптированной для русской действительности.

Концепция четырех мировых монархий предполагает существование в истории четырех великих держав, последовательно сменяющих друг друга. Корни этой идеи можно обнаружить еще у античных авторов, однако в христианской традиции она связывается с Книгой Даниила, который выделяет Халдейское, Мидийское, Персидское и Греко-Македонское царства. Следующим после четвертого царства будет уже Царство Божье.

Основная проблема Филофея связана с тем, что у него не было подходящих мировых монархий, параллели с которыми можно провести. На это в свое время обращал внимание еще Хронограф 1512 года, перечисляя покоренные турками православные царства: «Греческое, Сербское, Басанское, Арбаназское и инии мнозии».

И действительно, православных держав к моменту написания посланий Филофея в мире осталось не очень-то много. А те немногие, что были, находились под угрозой уничтожения со стороны Османской империи.

Поставить же Московское государство на третье место в ряду великих держав Филофей не мог, ведь это означало бы, что на смену Москве придет кто-то более сильный и православный.

А такой подход был очевидно неприемлем. Поэтому у Филофея и появляется «Ромейское царство», выполняющее функцию четвертой мировой монархии. И раз уж оно сливается воедино с державой Василия III, то именно она становится той самой последней православной страной, которая будет стоять до самого конца света: «…третий стоит, а четвертому не быти».

Определить же причины «маргинальности» Филофея и невостребованности его идей в Москве довольно сложно. Дьяк Михаил Мунехин, к которому адресовано одно из посланий, в то время числился в «штате» при псковском наместнике и был одним из наиболее образованных людей своего времени.

Имея возможность обратиться к одному из первых лиц государства, Филофей мог пребывать в уверенности, что его прочтут и услышат. Однако концепция Филофея не была принята во внимание официальной политической теорией, поскольку на тот момент мессианское призвание России было не очень уместно.

Перед московскими князьями и царями XVI века стояли более насущные проблемы, связанные с возвращением земель бывшего Древнерусского государства, войнами с Польско-Литовском государством и, позднее, обоснованием своих прав на царский титул.

«Повесть о белом клобуке» и религиозный мистицизм

Последним в ряду памятников, упоминаемых в связи с утверждением в России концепции «Москва — Третий Рим», является «Повесть о белом клобуке», созданная в 1550-х годах. В ней рассказывается об обнаружении толмачом Дмитрием Греком в римских архивах некой «Повести о белом новгородском клобуке» — церемониальном головном уборе новгородских архиепископов — с пространной легендой о происхождении этой шапки и переносе ее в Новгород.

Император Константин, согласно тексту памятника, после своего крещения папой Сильвестром повелел ему сшить себе белый клобук, символизирующий церковное главенство. После этого Константин, не желая царствовать в том же месте, где правит наместник Божий, переносит свою столицу в Константинополь. Преемники Сильвестра с течением времени забывают благочестивую жизнь, в связи с чем символ своей власти должны переслать в Константинополь, что благополучно и делают спустя без малого тысячу лет. Однако константинопольскому патриарху Филофею во сне внезапно явился некий юноша и повелел отправить клобук в Новгород. Ведь именно там клобук не будет попран ересью, как в Риме, и будет спасен от мусульманского гнета, который ожидает Константинополь. После продолжительного «плача» патриарх всё же отправляет клобук в Новгород — архиепископу Василию, который, разумеется, воздает шапке всевозможные почести.

Истоки этой повести восходят к действительно существующей новгородской церемониальной шапке — клобуку XIV века, присланному из Константинополя архиепископу Василию Калике.

Высказывается предположение, что повесть имела своей целью обосновать независимость Русской церкви, ставшей автокефальной с 1448 года, от Константинопольского патриархата. Однако из-за утверждения приоритета духовной власти над светской, а также своего новгородского происхождения повесть не была признана в официальных церковных кругах. И это притом, что само символическое значение белого клобука сохранялось. В 1564 году Московский поместный собор принял «уложение» о праве московского митрополита носить белый клобук. А с установлением в России патриаршества белый клобук стали носить и патриархи.

В итоге именно «Повесть о белом клобуке» считается завершающей в цепочке памятников, в которых так или иначе утверждались основные положения концепции «Москва — Третий Рим». Она стала своеобразным мистическим и религиозным завершением, определяющим преемственность России, но уж никак не одной Москвы, по отношению к Римской и Византийской империям:

«Ибо древний Рим отпал от христианской веры, в новом же Риме, притеснением мусульманским христианская вера погибнет также. И только в третьем Риме, то есть на Русской земле, благодать святого духа воссияет».

А был ли мальчик? «Третий Рим» в исторической перспективе

Несмотря на то, что в XV–XVI веках на свет появились памятники, в которых «Третий Рим» предстает во всем своем великолепии, говорить о непрерывном развитии концепции от одного источника к другому нельзя. Книжники эпохи высказывали свои политические идеи отдельно друг от друга, апеллируя зачастую к совершенно разным образам и сравнениям. Кто-то действительно пытался проводить параллели напрямую между городами, кто-то выстраивал сложные генеалогические цепочки в попытке доказать царственность правителей Москвы, кто-то был заинтересован в обосновании церковной автокефалии.

Псковский инок Филофей, которому приписывается создание концепции «Третьего Рима», на деле оказался лишь одним из книжников-интеллектуалов, которые высказывались на эту тему. Более того, именно идеи Филофея не будут адаптированы в России XVI века центральным историописанием. Несомненно, какие-то параллели обозначить можно, однако прямых заимствований в крупных памятниках эпохи замечено не было. Ни Степенная книга, ни Лицевой летописный свод, ни сам Иван IV в своих посланиях не будут обращать внимания на «Третий Рим», отдавая предпочтение другому.

Об идеях псковского инока вспомнят более чем через триста лет, после официальной публикации посланий в 1860-х годах. Тогда они действительно придутся очень кстати, и образ России как мессианской наследницы Византии со всеми ее обязанностями будет растиражирован в исторической науке, публицистике и литературе того времени.

И поднятый на щит усилиями ученых и писателей образ России как «защитницы всех православных народов» прочно закрепится не только в политике, но и в общественном сознании.

Сами же московские правители XV–XVI веков не видели себя наследниками римских и «греческих» царей, не претендовали на захват Проливов или защиту всех христианских народов. Однако если образ наследников Рима и Византии не прельщал великих князей и царей, то с оглядкой на кого выстраивались проекты державного прошлого? Ответ на этот вопрос требует обращения вовсе не к Филофею с его многострадальными посланиями, а к иным памятникам и образам. Однако это уже совсем другая история.

---

Что почитать еще

• Poe T. M. Moscow, the Third Rome: The Origins and Transformations of a «Pivotal Moment» // Jahrbucher fur Geschihte Osteuropas Neue Folge, 2001. Статья американского историка Маршалла По о развитии идеи «Третьего Рима» от первого упоминания в посланиях псковского монаха Филофея вплоть до сегодняшнего восприятия в обществе и о ее значении для истории России.
• Синицына Н. В. Итоги изучения концепции «Третьего Рима» и сборник «Идея Рима в Москве» // Римско-Константинопольское наследие на Руси: Идея власти и политическая практика, 1995. Статья российской исследовательницы политической идеологии России, где подводится итог многолетнему изучению концепции «Москва — Третий Рим» и посланий Филофея с оригинальной трактовкой сочинений с их эсхатологическими ожиданиями и образами «невидимых» царств.
• Ерусалимский К. Ю. Третий Рим: взлет и закат апокалиптического мифа // Mare nostrum. Выпуск 2: Море истории, 2021. Подробная и доступная статья современного исследователя Константина Ерусалимского с разбором историографических подходов к изучению посланий Филофея, допущенных отечественными исследователями ошибок и распространенных стереотипов, связанных с оценкой теории «Москва — Третий Рим».