Эдем Южных морей. Как колонизаторы объявили Океанию потерянным раем — и стали превращать ее в ад

Место, которое должно быть

Можно найти местность, где странствовал Одиссей,
если найдешь кожевника, который сшил мешок для ветров.

Эратосфен

Гомер называл античных мореходов «мужами, промышляющими морем». Не только критские/финикийские купцы и пираты, но и искатели морских приключений других эпох и народов — от викингов и русских поморов до флибустьеров и эскимосских китобоев — мечтали найти земной рай, кто ради славы и грабежа, кто ради промысла и торговли.

В античном мире граница между занятиями моряка, купца и пирата была ситуативна и очень подвижна, но от краха любого подобного предприятия и сегодня не застраховаться, и, вероятно, возвращаясь в свои гавани, озлобленные корабелы всех времен компенсировали неудачи долгими разговорами об островах, сказочно изобильных промысловым ли зверем, вкусной едой, потенциальными невольницами или неисчислимыми сокровищами. Рано или поздно эти острова должны были их дождаться.

Задолго до реальных географических открытий, сделанных европейцами в Океании, мечты об идеальном обществе, о гармоничных и счастливых людях среди зарослей диковинных фруктовых деревьев уже были прочно связаны с удаленными от оживленных морских трасс островами. К примеру, в шумеро-аккадской мифологии сложилось представление о райской прародине человечества — острове Дильмун (Стране Блаженных), и шумерам, вероятно, принадлежит сама идея рая как чудесного пространства-сада, где среди священных кедров обитают сверхсущества, нет болезней и царит изобилие. В древнегреческой мифологии известен райский остров Элизий, а в японском фольклоре — остров Вечной Юности, где никогда не кончается весна.

Фантасмагорическая картография Античности, Средневековья и даже раннего Нового времени заполняла лакуны в описании Земли самыми немыслимыми странами, существами и народами. Для аргонавтов Морем Мрака — неизведанной и опасной акваторией — было Черное море, для Одиссея — западное Средиземноморье, а для карфагенского мореплавателя Ганнона — Атлантика. Синдбад-мореход, регулярно в своих странствиях попадая на острова, встречает там людоедов или гигантскую, поедающую слонов птицу Рух, а моряки с «Арго» сталкиваются на острове Аретиада с птицами-киборгами, которые осыпают людей металлическими перьями-стрелами.

Малоизведанные земли на европейских картах XIV–XVII веков «населены» амазонками, грифонами, людьми с головами зверей или вообще без голов, великанами, говорящими растениями. Перебираясь в географические представления обывателей, эти фантазмы постоянно дополнялись новыми нюансами, в которых причудливо преломлялись и извечная тоска по беззаботной жизни в Эдеме, и страх найти в неизвестных землях адские бездны.

«Открывались», забывались и «переоткрывались» янтарные острова, острова-призраки Антилия (со святым и золотоносным островом Семи Городов — Сиволой и дьявольским Сатаназесом), Эстотиландия, Фрисландия, Майда, золотые города типа Маноа, Земли Крокера или Санникова и множество других «географических объектов». Даже Калифорния «родилась» как остров в воображении писателей, и в целом фантомные острова нередко перекочевывали из мифологии, фольклора и литературы на реальные географические карты, где иногда могли оставаться веками.

Долгое время картографы, движимые идеей симметрии, стремились уравновесить известные земли неизвестными (или даже одни неизвестные другими). Например, во второй половине XVI века Тerra Australis Incognita (Неведомая Южная Земля) получила на некоторых картах «противовес» в виде Тerra Septentrionalis Incognita (Неведомой Северной Земли). В XVII веке сам квазитопоним Неведомая Южная Земля, использовавшийся географами уже около двух тысячелетий, иногда заменяли на Пока Неведомая Южная Земля.

Грезы о жизни на островах, где можно было мирно растить хлеб и воспитывать детей, опирались и на простой житейский расчет: изолированные от остального мира водой, участки суши давали защиту от эпидемий и вторжений чужаков, а малочисленная группа людей, нашедших здесь пристанище, могла пытаться выстраивать максимально демократичные взаимоотношения. Параллельно в культуре долгое время господствовала одна из самых ранних форм путешествий — религиозное паломничество, которое предполагало посещение святых (райских) мест.

Из мифологии и народных поверий райские острова передрейфовали в художественную и философскую литературу. Написанный Ямбулом за полтора столетия до нашей эры географический роман-утопия о физически и умственно совершенных людях — гелионеситах, чьи базовые потребности полностью удовлетворены, назывался «Острова Солнца» (до нас он дошел в изложении Диодора Сицилийского). Его современник Эвгемер написал теократическую утопию, описывающую путешествие к изобильным островам в Эритрейском море (в то время так называлась часть Индийского океана между Индостаном и Аравийским полуостровом и это была граница Ойкумены). А «Утопия» Томаса Мора одновременно и название романа, давшего имя литературному жанру, и топоним, обозначающий остров-государство.

Утопия — место, которого нет, — являлась одновременно местом, которого пока нет, но оно может (и должно) появиться или быть обретено в будущем.

После открытия Америк и островов Карибского моря литераторами вновь овладевает идея золотого века человечества (появилась она еще в Античности). Заговорили о культурных аналогиях между Новым Светом и прошлым Европы. Побег из настоящего в райское прошлое (или тоска по естественной жизни в золотом веке) занимают немало места в творчестве Монтеня, Вольтера, Руссо, Дидро. Последний, пребывая под впечатлением от описаний таитянской жизни, даже написал «Дополнение к плаванию Бугенвиля» (1772).

Атмосферу эпохи передает Раймонд Рамсей в книге «Открытия, которых никогда не было». Он рассказывает о географе-путешественнике XVI–XVII веков Самюэле де Шамплене, который «испытывал почти мистическое чувство к Новому Свету как к своего рода новому раю, представляющему неограниченные возможности для человека, чувство, похожее на то, которое, по-видимому, воодушевляет многих людей в наше время в их самоотверженном исследовании космического пространства».

Проникновение в Океанию (пространство, с севера и юга ограниченное тропиками, с запада — Малайским архипелагом, а с востока — островом Пасхи) было звеном в цепи начавшихся открытий, и писатели нередко размещали свои парадизы в водах Южно-Тихоокеанских морей. Научно-техническая утопия Френсиса Бэкона «Новая Атлантида» (1626) описывает жизнь на острове Бенсалем, который расположен в Тихом океане, к западу от побережья Перу. Джеймс Гаррингтон свою буржуазно-республиканскую утопию (1656) даже называет «Океания», а Генри Невилл, написавший «Остров Пайнсов» (1688) — утопию продовольственного изобилия, мужской полигамии и безгосударственности, — размещает свой «идеальный» остров неподалеку от Тerra Australis Incognita. Книга Невилла, как указывает В. Мархинин, питается идеями Гоббса и в реальности это дистопия: рай оборачивается здесь адом.

Читательские вкусы усложнялись, и Джонатан Свифт сделал Лапуту летающим островом, а Жюль Верн забросил спасающихся от Гражданской войны американцев на остров Линкольна не кораблем, а с помощью аэростата. Таинственный остров, на котором колонисты строят утопическую коммуну в духе идей Фурье, находится где-то в южной части Тихого океана. В дальнейшем фантасты селят своих робинзонов уже на звездных «островах».

Литература не столько подготовила реальные открытия путешественников-географов в Океании (основной их двигатель — развитие капиталистических отношений и поиск колоний), сколько задала вектор в их восприятии открывателями и европейским обществом.

Бугенвиль открытый им Таити назвал Новой Киферой (в эллинской мифологии Кифера — остров, где царил культ Афродиты), а помощник капитана, восторгаясь этой землей, писал:

«Остров показался мне таким, что я сразу назвал его Утопия, тем самым именем, которое дал Томас Мор своей идеальной республике. Название, мною выбранное, подходит стране, возможно единственной на Земле, где люди живут, не зная ни пороков, ни предрассудков, ни забот, ни внутренних раздоров».

Торговые компании и банкиры хорошо помнили тот поток золота, который хлынул в Европу после экспансии в Новый Свет, и жаждали всё повторить. Земли Южных морей, таким образом, заранее были назначены раем (каким бы конкретным смыслом не наполнял каждый этот образ) — еще до выяснения всех природных условий и социальных порядков на островах, и даже до самих их открытий.

Обретение

Я приплыл сюда — у меня под ногами неведомая земля,
Я приплыл сюда — надо мной новое небо,
Я приплыл сюда — на место, где я обрету покой.

Заклинание полинезийцев,
вступающих на землю Ао-Теа-Роа — Длинного Белого Облака

Строго говоря, Океания открывалась не европейцами. С каких бы широт ни приходили первожители этого водно-островного безграничья, что бы ни толкало морских кочевников сниматься с обжитых мест и выходить в не самый тихий Тихий океан, после многонедельных путешествий, когда пресную воду приходилось добывать из рыб, когда бывали съедены не только запасы провианта: кокосовые мука и масло, плоды пандануса и хлебного дерева, но и некоторые из собак, взятых в плавание, и семенной материал (даже спешно снимаясь с мест, полинезийцы брали с собой корзины с орехами, клубнями, черенками, семенами для культивирования), умиротворяющие лагуны атоллов или вулканические острова, почва и водопады которых обещали обилие ямса и таро, часто необитаемые и лишенные опасной для человека фауны, до поры до времени казались райскими и им тоже.

Иногда острова были всё же населены, и тогда, если пришельцы оказывались сильнее, остров-рай мог превратиться для аборигенов в ад. Предки маори, например, прибывшие в Новую Зеландию с островов Кука и Общества, уничтожили или ассимилировали достигших архипелага раньше них охотников на гигантских птиц моа. Иногда острова заселялись лишь на время, чтобы сыграть роль перевалочного пункта на пути к истинному раю.

Этнограф Катарина Луомала отмечает, что мотив надежды найти на неизвестных островах лучшую жизнь и одновременно мотив опасения не найти ее в фольклоре полинезийцев очень устойчив. Причины их миграций, по ее мнению, могли быть самые разные: перенаселенность родных мест, племенные распри из-за женщин и земли, голод из-за неурожаев, ссоры между родственниками, войны. Фольклорный герой Мауи, будучи младшим отпрыском знатного рода, отправился с несколькими людьми искать новое место жительства, чтобы занять там положение, недоступное ему на родном острове. Луомала предполагает также, что в какой-то момент в Центральной Полинезии стали складываться касты и начал ощущаться избыток сковывающих правил:

«И не задыхались ли иные от ритуалов и этикета, изобретенных жрецами, позабывшими об общей пользе? Не слишком ли много было семей, обиженных слугами жрецов?»

В Полинезии прославлялись молодость и жизненный задор, поэтизировались искусство любви и само пребывание в мире (отсюда избегание скуки в повседневности и любознательность, которые также толкали полинезийцев в рискованные путешествия за горизонт).

Как и у других народов-мореплавателей, у океанийцев сложились свои песни и предания о райских островах. Все полинезийцы знали, что до расселения по обширному пространству от Гавайских островов на севере и Новой Зеландии на юге, от Самоа на западе до Рапа-Нуи (остров Пасхи) на востоке их предки жили на чудесном острове Гаваики (варианты названий: Кахики, Пулоту, Саваи). У гавайцев есть поверье о чудесном и загадочном острове Куаихелани. Он плавает по океану или поднимается в облака и иногда ночью можно его увидеть. Схожие верования были у жителей Самоа и Тонга.

Океанийские аргонавты неплохо разбирались в астронавигации, метеорологии и океанографии, имели представление о некоторых аэродинамических закономерностях. Морская история и историческая география Океании — обширные исследовательские пространства, в которых сталкиваются очень разные точки зрения. К примеру, океанист-скептик Эндрю Шарп считал, что большинство плаваний океанийцев не были спланированы, а являлись делом случая. А исследователь морских лодок Джеймс Хорнелл утверждал, что к моменту прихода в регион Бугенвиля и Кука полинезийцы в условиях, максимально приближенных к райским, размягчились и утратили весь свой первопроходческий запал. Бурная полемика в океанистике была инициирована реконструкторскими плаваниями Тура Хейердала, Бенгта Даниельссона, Уильяма Уиллиса и Эрика Бишопа.

Европейцы стремились использовать местных в качестве навигаторов. Жители Туамоту, например, считались жестокими каннибалами, но их мореплавательский опыт в районе Лабиринта островов был для пришельцев незаменим. Джеймс Кук в 1769 году получил от молодого таитянина-кормчего сведения о 70 островах, лежащих на разном удалении от Таити. Через восемь лет на островах Тонга Кук узнал от аборигенов еще о 97 западнополинезийских островах. Навигационные и этнографические данные таким же образом получал и Торрес, и многие другие «открыватели», включая русских моряков первой половины XIX века.

Настоящим Эдемом перед испанскими моряками из экспедиции Менданьи предстали Маркизские острова, которые стали первым архипелагом Полинезии, на котором побывали европейцы. Здесь обнаружился великолепный климат, много пресных источников, красивые, приветливые, щедрые люди, напоминающие ангелов. Эта экспедиция стремилась выйти к Соломоновым островам (их южную группу тоже ранее открыл Менданья), о которых в Европе слагали легенды как об островах несметных сокровищ и отождествляли их с библейской страной Офир, но окончилась гибелью и пропажей без вести большей ее части.

Менданья, Бугенвиль, Кук и еще очень многие капитаны в дневниках и отчетах восторженно романтизировали южно-тихоокеанские острова как земли с мирными лагунами, фруктовыми деревьями и любвеобильными девушками. Иногда они откровенно фантазировали: Кирос, например, уверенный, что открыл Южный материк (в реальности это был остров Эспириту-Санто), к кокосовым и банановым пальмам у бухты «подсадил» весь набор драгоценных в те времена пряных растений, недра «наполнил» золотом и серебром и еще основал здесь, как посланник папы, «город» Новый Иерусалим (несколько прибрежных деревянных крестов) — оплот им же учрежденного ордена рыцарей Святого Духа.

Пришельцы знакомились с обществами, не только ведущими отличное от европейского хозяйство (здесь, например, были иные представления о собственности — источник частых боестолкновений с океанийцами), но и имеющими иную этическую навигацию.

В Океании не сексуализировалась нагота. При этом хорошо развитые физически полинезийцы были крайне фиксированы на красоте и человеческого тела, и ландшафтов. Любовь аборигенов к цветочным украшениям и ароматным маслам, танцам, пению, фееричные празднества, непохожие ни на что виденное ранее европейцами, тропическое фруктовое изобилие после цинготных морских скитаний и существовавший у многих океанийцев обычай зажаривать для гостей сразу помногу свиней или кур, создавали у моряков полное ощущение рая.

На Маркизских островах для праздников-театрализаций выбирали ровные площадки, обрамленные естественными скальными амфитеатрами и журчащими поблизости лесными ручьями или водопадами.

Настоящим священнодействием предстал перед европейцами процесс приготовления и распития кавы. Действие этого психостимулятора, известного по всей Полинезии и на новогвинейском Берегу Маклая, также влияло на позитивное восприятие островов.

В Океании еще бытовали оргиастические праздники (их рудименты до конца XIX века можно было наблюдать и в Европе) и повседневное отношение к сексуальным контактам резко отличалось от европейского. Острова будили в моряках желания, которые за века европейской инквизиции и политического деспотизма были упрятаны в глубины сознания, но здесь могли быть реализованы без всяких последствий.

Морские походы были связаны не только с половым воздержанием и голодом, не только с крайне аскетическими условиями быта и постоянной опасностью погибнуть в кораблекрушении, умереть от тифа, дизентерии или цинги, но и с жестким регламентом корабельного распорядка дня, поэтому матросы нередко сбегали, чтобы остаться на южных островах.

Один из самых ярких сюжетов на эту тему — бунт на бриге «Баунти». Задачей судна была доставка саженцев хлебного дерева с Таити на плантации Антильских островов. Как пишет Милослав Стингл в книге «Последний рай», рассказы моряков Кука о райском острове полностью подтвердились, когда люди с «Баунти» оказались на Таити:

«Большинство из них многие годы скитались по морям и океанам. Однако поразительная красота Таити и горячие сердца таитянок превзошли все ожидания».

Каждый вечер девушки приходили к матросам в украшениях из цветов, пели, танцевали и оставались ночевать на корабле. Суровый капитан-самодур еще по пути на Таити настроил экипаж «Баунти» против себя, а после шестимесячных райских «каникул» мало кто из матросов хотел покидать остров. Бриг был захвачен мятежниками, которые попытались пустить корни на «самых чудесных островах в мире», как их назвал сам капитан «Баунти». С Таити пришлось уйти, ведь там бунтовщиков стали бы разыскивать в первую очередь, и, обманом захватив нескольких таитянок, они основали колонию на необитаемом в то время острове Питкерн.

Позднее в представлениях о райских островах, населенных прекрасными и беззаботными людьми, преломлялась и низовая матросская контркультура: некоторые корабелы не могли не сочувствовать свободным и дружелюбным людям, которых грабили и загоняли в казармы колониальных империй.

Немало над романтизацией региона потрудились и писатели: мемуарист Вильям Маринер, проживший после кораблекрушения несколько лет на островах Тонга; Марк Твен, открывший читателю серфинг; Роберт Льюис Стивенсон, живший на Самоа (действие некоторых его произведений разворачивается в Океании, например «Остров голосов» или «Берег Фалеза»; о населенной каннибалами долине Атуона на острове Хива-Оа Стивенсон писал как о самом прелестном и самом зловещем месте на планете); Герман Мелвилл, Джек Лондон, Фридрих Герштеккер, Константин Бальмонт. Сцены европейских театров уже с конца XVIII века нередко становились на время островами Южных морей.

Огромный интерес к океанийским культурам был вызван переведенными на множество языков книгами этнопсихолога и культуролога Маргарет Мид (к примеру, «Взросление на Самоа», 1928). Ее идеи несомненно повлияли на западную сексуальную революцию 1960–1970-х годов. В новозеландских университетах ее работы входили какое-то время в учебные программы для гуманитариев, хотя сегодня известно, что собирающую полевые данные Мид информанты, вероятно, вводили в заблуждение.

Воображаемая Океания заслоняла собственный реальный абрис. Более пристальное вглядывание в жизнь океанийцев позволяло увидеть, что и здесь есть политический деспотизм, кровавые междоусобицы, голод, резкие социальные контрасты.

Утрата

Шелестящие духи Запада,
Кто привел вас к нашей земле?
Поверните назад!

Маорийское заклинание

Ища в Океании рай для себя, с самого своего появления европейцы превращали ее в нечто противоположное для исконных хозяев этих земель.

Жителей рая убивали и порабощали. Уже экспедиции первых европейцев — Магеллана и Менданьи — отметились в регионе карательными акциями. Одни и те же острова, познакомившись с «цивилизаторами», сменяли радушие по отношению к чужакам на вооруженную агрессию. Общества, не знавшие металлов, мало что могли противопоставить европейским аркебузам, мушкетам и пушкам. Стычки для океанийцев заканчивались грудами трупов и сожженными деревнями.

Впрочем, было бы сильным упрощением считать, что океанийцы изначально всегда были дружелюбны. Картина здесь намного сложнее: например, на матросов из экипажа Тасмана (и не только на них) маори, вероятно, могли напасть первыми, а потерпевшие ранее у берегов Новой Гвинеи кораблекрушение моряки Фернандо Грихальвы попали к меланезийцам в рабство. Мирная коммуникация и обмен у одного острова чередовались стычками у соседнего и наоборот.

Странными «качелями» выглядит пребывание на острове Таити англичан под командованием Уоллиса в книге «Горизонты Южного моря» Пауля Ланге.

«На эту землю открывается столь прекрасный и сказочный вид, что трудно представить себе что-либо подобное», — сообщал капитан.

Миролюбивое общение с таитянами неожиданно сменялось перестрелками, после которых стороны брали «дипломатические паузы». Первых пришельцев, высадившихся на берег, жители острова обильно угощали и уговаривали остаться, а женщины «разделись донага и пытались соблазнить моряков многочисленными распутными жестами и позами».

Долго болевший Уоллис не сразу понял, что его экипаж «наслаждается яблоками, которые дочери таитянской Евы» так радушно предлагали при первом контакте. Матросы совершенно потеряли головы и готовы были оставить корабль без металлических деталей, которыми рассчитывались с таитянками за нежность. Уоллис сам отзывался об островитянах как о необычайно красивых людях и способствовал очередному всплеску в европейских салонах поэтизации островов со свободным от оков цивилизации населением.

Искушенные в политическом интриганстве европейцы легко заключали, перезаключали и разрывали договоры с местными вождями, разрезая колониальным ножом огромный фруктовый торт океанийских островов.

Во все части Океании пришельцы несли свои «гуманистические ценности». В ходе испано-чаморрских войн микронезийская народность чаморро (население острова Гуам и Марианских островов) была практически полностью уничтожена. В 1862 году переодевшиеся священниками торговцы людьми вывезли с острова Пасхи более тысячи рапануйцев, включая их последнего короля. Тасманийцы в ходе Черной войны к середине XIX века были практически полностью уничтожены английскими колонизаторами, а к началу ХХ века были ассимилированы их остатки.

Аборигенная Океания разграблялась. Формы этот грабеж принимал самые разные. Это мог быть неэквивалентный обмен. Первых голландцев, путешествующих в районе Фиджи, аборигены развлекали на берегу танцами и музыкой и радостно обменивали у гостей свиней и фрукты на старую посуду и негодные гвозди. Точно такие же сделки провел Тасман с приветливо встретившими его тонганцами. Точно так же делали еще десятки других европейских экспедиций, варьируя только валюту (неисправные ружья, зеркала, перочинные ножики). Но океанийцы быстро учились такой торговой «этике», предлагая, например, некачественные продукты питания.

Не поддается учету количество культурных ценностей, вывезенных из Океании для пополнения европейских кабинетов редкостей. В 1980-х ЮНЕСКО осуществляло программу ознакомления исследователей из Микронезии и Меланезии с памятниками их же культуры, вывезенными когда-то в Австралию. Еще раньше на международном уровне начали агрегировать информацию обо всех предметах культурного наследия Океании в мировых музейных пространствах. В свое время в Новой Зеландии «цивилизаторы» ради пополнения коллекций разграбляли маорийские могилы.

Европейские музеи, помещая антропологические и этнографические материалы «примитивных народов» в контекст естественно-научных отделов, сами немало способствовали мифологизации Океании.

Первые же пришельцы разыграли на Новой Гвинее и близлежащих островах пролог к будущей колониальной трагедии: они начали беспощадно уничтожать райских птиц (часто руками местных жителей) — воробьиных с очень ярким многоцветным оперением. Мода в аристократических кругах Европы на перья этих птиц или их чучела (для украшения причесок и головных уборов) сделала их товаром, гарантирующим огромные прибыли.

Искусные наживатели капиталов рассчитывались виски с аборигенами за богатства их островов. Так было, например, на острове Эроманга, который в XIX веке из-за растущих на нем сандаловых деревьев попал в поле зрения капитана Диллона — деятеля сандаловой лихорадки. Этот же остров позднее привлек внимание лесопромышленников своими зарослями хвойного реликта — дерева агатис. В XX веке из-за разработок никеля в Новой Каледонии вывели огромные площади леса, что запустило цепочку экологических проблем.

Океания притягивала авантюристов всех сортов: аборигенное население еще не забыло черную работу вербовщиков на плантации, расположенные на далеких островах, или на мексиканские шахты, где умирала большая часть завербованных, а в начале ХХ века регион накрыла золотая лихорадка (поиски золота себя не оправдали, но были сделаны крупные этнографические открытия).

Стереотип о безмятежных лагунах и счастливых жителях последнего на планете рая маскировал колониальное управление США огромными территориями в Микронезии. Эта часть Океании была превращена в середине XX века в испытательный полигон: рай взрывали ядерными бомбами.

Из-за особенностей заселения (разнонаправленные и разновременные волны) и хозяйствования Океания всегда пребывала в культурном «броуновском движении». В изоляции жили очень немногие народности (например, горные племена Новой Гвинеи или тасманийцы), и между людьми в регионе никогда не прекращался обмен песнями, сказками, танцами, ритуалами, генами, пищевыми тактиками, спортивными состязаниями и играми, технологиями и орудиями труда, музыкальными инструментами и ремеслами.

Европейцы принесли на райские острова огнестрельное оружие, корь, туберкулез и венерические заболевания, денежные отношения, чиновничество, заводы и концерны. С ними же появились дороги, учебные заведения, множество новых плодово-овощных культур и домашних животных.

Культура океанийцев апроприировала многие достижения цивилизации, порождая удивительные переплетения. Имеющие медицинское образование местные фельдшера еще недавно могли, как и все поколения их предков, верить, что смерть никогда не бывает естественной и спровоцирована магией иноплеменников, а сформировавшиеся в Океании денежные системы долгое время имели «тень» в виде традиционных эквивалентов стоимости: циновок, свиней, каменных дисков, ракушек. Милослав Стингл сообщает о существовавших уже в середине ХХ века в Восточном Самоа телевизионных школах — системах дистанционного обучения не только детей, но и взрослых (в тот период Океания еще почти поголовно неграмотна), а в интерьерах новогвинейских жилищ сегодня черепа предков могут соседствовать с планшетами и ноутбуками.

Острова привлекали католических, англиканских, пресвитерианских, методистских, баптистских и других проповедников (в команды первых испанских кораблей, побывавших в Южных морях, уже включались монахи-францисканцы). Не останавливали миссионеров даже случаи поедания аборигенами их коллег, и священники сыграли немалую роль в искоренении человеческих жертвоприношений, инфантицида (в Южной Микронезии, например, убивали одного из новорожденных близнецов) и каннибализма.

Часто религиозные миссии выполняли здесь дипломатические или полицейско-бюрократические функции: бостонские миссионеры, например, немало способствовали инкорпорации Гавайев в состав США. Печальная судьба рапануйских «говорящих дощечек» тоже была подготовлена европейскими священниками.

Фиксация миссионеров на вопросах семьи, родственных и половых отношений крайне радикально перестроила и эту сферу жизни океанийцев. На европейский лад, например, перекраивались системы родства, а часто не имеющим в своих языках соответствующих понятий аборигенам навязывались «правильные» представления о стыде и нравственности. Как и во всём остальном, здесь сложился сложный синкретизм: даже в середине ХХ века путешественники наблюдали среди новогвинейцев долины Вагхи, которые по воскресеньям могли исправно посещать мессы, бытование обряда канана — пережитка промискуитетных отношений полов.

Депопуляционные процессы на острове Эроманга (Новые Гебриды), как отмечал советский исследователь М. Крюков, побывавший здесь в 1971 году, сняли традиционные экзогамные запреты.

Турфирмы всего мира эксплуатировали на протяжении XX века (и успешно продолжают делать это!) миф о райских островах. Бенгт Даниельссон, деконструируя в книге «Позабытые острова» миф океанийского рая, пишет об американском журналисте, который, еще не купив билет на теплоход в Полинезию, уже знал, о чем он напишет. Его текст рисовал идиллическую жизнь на Маркизах, где женщины не признают одежды, а в «Долине детей природы» сохраняются нравы, уже повсеместно исчезнувшие на Земле. Эта картина совершенно не соответствовала действительности: люди здесь носили обычную европейскую одежду и пользовались всеми благами цивилизации.

К сожалению, из-за географического положения региона даже многие океанисты вынуждены обращаться к предмету своих исследований посредством литературы. Такой подход опасен риском увидеть «вчерашнюю» Океанию и затрудняет ломку мифологем.

Голд Джон в книге «Основы поведенческой географии» пишет, что обыденные представления об удаленных территориях крайне стереотипны и стереотипы эти очень устойчивы. Океания огромная и очень разная, но в массовом сознании, как в прошлом, так и сегодня, на нее чаще всего экстраполируются представления о «райскости» Полинезии или даже конкретного острова Таити — земли «свободной любви», простоты и счастья. Обратнонаправленная тенденция — демонизация Океании (чаще всего придание опасно-первобытных черт меланезийцам), чему немало способствовали журналистские описания каннибализма или «странных» погребальных обрядов.

Мифологемы о дикости облегчали колониальное мессианство, но стереотипы формировались, конечно, и у самих океанийцев: одна из идей в меланезийских карго-культах состояла в том, что Америка — это настоящий рай, где живет сверхсущество, в которого предлагали верить миссионеры, и оно посылает им желанное карго.

Сегодня Океания остается раем: для серфингистов и дайверов, для лингвистов и этнографов (здесь есть анклавы: микронезийские в Полинезии, полинезийские в Меланезии и др.; много территорий с метиссированным населением; белые пятна всё еще остаются, например, на Новой Гвинее; а только в трех десятках полинезийских языков можно обнаружить языки некоторых небольших островов или диалектические ответвления от крупных языков раротонга, тувалу, паумоту, многообразие языковых смешений, таких как самоа и токелау, — всё это гарантирует языковедам занятость на десятилетия), для биологов (реликтовые животные и растения) и геологов, историков, историкогеографов и других исследователей.

Сегодня остается только пристально изучать сюжеты колонизации, пытаться преодолеть тяжкие последствия колониализма и демистифицировать образы Океании и ее жителей. Рая на планете никогда и нигде не было. Однако люди всегда его искали, и история этого поиска невероятно интересна.