Как понимали любовь и дружбу стоики

В издательстве «Альпина Нон-фикшн» вышла книга «Как быть стоиком» американского философа и биолога Массимо Пиль­юччи, в которой автор предлагает применить к современной жизни идеи античного мыслителя Эпиктета. Публикуем фрагмент главы «Любовь и дружба».

Стоики разделяли естественное и правильное. Они считали, что мы должны приучить себя выносить такие суждения, которые заставляют нас пересиливать естественное в пользу правильного. Этот принцип проистекает из стоической концепции oikeiôsis (требования признавать заботы других людей как свои собственные). Идея состоит в том, что в начале жизни мы руководствуемся врожденными инстинктами, многие из которых носят эгоистический характер. Но, вступив в сознательный возраст в середине детства, мы обретаем способность размышлять о жизни и при необходимости отличать естественное от правильного. Однако речь идет не просто о подчинении эмоций «холодному разуму». Стоики были прекрасными психологами и знали, что такой упрощенный подход не сработает.

Однажды Эпиктет сказал своим ученикам: «Но написать и прочитать обо всем этом и похвалить читаемое мы в состоянии, а убедиться во всем этом — ничуть. Вот потому-то сказанное по поводу лакедемонян: “В своем-то доме — львы, в Эфесе — лисы вмиг”, — и к нам подойдет: в школе — львы, а вне школы — лисы». Другими словами, недостаточно просто признать истинность чего-то. Необходимо осознанно и упорно практиковать это, пока не выработается привычка, то есть пока вынесенное вами на рациональном уровне правильное суждение не станет условным рефлексом.

Начиная практиковать стоицизм, вы должны помнить: это — то же самое, что учиться водить машину, играть в футбол или музицировать на саксофоне.

Поначалу мы концентрируем внимание на том, что делаем. Мы ошибаемся, терпим неудачи и испытываем разочарование от своей неловкости. Но чем больше мы повторяем движения, тем проще они нам даются и наконец становятся автоматическими. Мы, не задумываясь, жмем на тормоз, когда на проезжей части внезапно появляется человек, передаем пас товарищу по команде, вырвавшемуся из-под опеки чужих защитников, или же в правильном темпе нажимаем некую последовательность клавиш на саксофоне, чтобы извлечь из него красивую мелодию.

Истинная философия — это немного теории и очень много практики, и Эпиктет говорит об этом предельно прямо: «Так вот, мы видим, что плотник становится плотником, научившись тому-то, кормчий становится кормчим, научившись тому-то. Так не значит ли, что и здесь вовсе недостаточно желать стать добродетельным человеком, а нужно и научиться тому-то?.. Ведь не рассужденьиц недостает теперь, нет, книги полным-полны стоических рассужденьиц. Чего же недостает? Того, кто будет применять на деле рассуждения, кто делом будет свидетельствовать в их пользу».

Несмотря на то что Эпиктет (совершенно верно) делает упор на практику, древние греки разработали сложную теорию любви и выделили несколько ее разновидностей (некоторые из которых имеют отношение ко второй теме этой главы: дружбе).

По греческой классификации, существует четыре типа любви — агапе, эрос, филия и сторге. Агапе мы испытываем, например, к супругам. Христиане считали ее Божьей любовью ко всему человечеству: как выразился Фома Аквинский, любить — значит желать добра ближнему своему.

С эросом не все так просто, как вы могли подумать. Да, он связан с сексуальным влечением и чувственными наслаждениями, но, как объяснял Платон в своем диалоге «Пир» («Симпосий»), эрос должен перерастать в понимание внутренней красоты человека, через которое мы начинаем ценить красоту вообще, независимо от ее конкретного воплощения. Филия — это бесстрастная добродетельная любовь, которую мы испытываем к друзьям, членам семьи и к людям, о которых мы должны заботиться, как о самих себе. Наконец, сторге — это любовь к своим детям, а также, что интересно, к своей стране или даже спортивной команде.

Сторге — это любовь, которую мы не выбираем, она рождается сама по себе и не имеет ничего общего с рассудком или рефлексией.

К сожалению, в большинстве современных языков существует одно только слово «любовь», которое не передает всех этих тонких нюансов и не позволяет отличать чувства по отношению к самому близкому человеку, к детям или друзьям, от того, что мы испытываем, скажем, к своей стране или к Богу. Но независимо от терминологии стоики во всех четырех случаях задавали вопрос, который Эпиктет адресовал несчастному отцу: «Это может быть естественным, но правильно ли это?» <…>

Стоики относили дружбу, как и все остальное, что не касалось напрямую нашей личности и добродетелей, к категории предпочтительного безразличного. И это поднимает ряд интересных проблем. Например, это означает, что в стоическом представлении дружбы между преступниками существовать не может. Причем под словом «преступник» здесь подразумевается не просто человек, преследуемый законом (если уж на то пошло, Нельсон Мандела тоже был преступником — с точки зрения правительства апартеида в ЮАР), а тот, кто добровольно участвует в отвратительных актах насилия или воровства. Это верно не только потому, что сложно представить себе добродетельного преступника, но и потому, что каждый раз, когда один человек помогает другому уйти от правосудия, он ставит дружбу выше собственной нравственности. Стоики считали недопустимым подобный обмен между несоизмеримыми «благами».

То же самое касается и любви — к родным людям или к близкому человеку.

Художественная литература (в том числе греко-римская) изобилует историями о людях, ставивших любовь превыше всего, — и это неизменно приводило к весьма печальным последствиям для них самих, их возлюбленных и ни в чем не повинных третьих лиц. Но в наше время принято восхищаться такими людьми: ведь «любовь побеждает все».

Однако подобные ситуации хороши разве что в диснеевском мире. Стоики считали, что если «любовь» или «дружба» побеждают даже человеческую добродетель, то эти чувства не являются настоящей любовью и дружбой. Мы уже вспоминали в этой книге Медею, которая из-за «любви» к Ясону помогла ему похитить Золотое руно, предав при этом своего отца и убив брата. А когда Ясон изменил ей — из мести убила собственных детей. На взгляд стоиков, какие бы чувства Медея ни испытывала к Ясону, их нельзя назвать любовью. То же самое можно сказать и о многих современных историях об «истинной» любви и дружбе — по сути таких же ужасающих, как и трагедия Медеи.

Вы можете решить, что эти разговоры о том, что можно называть любовью и дружбой, а что нет, — не более чем семантические тонкости. Но в таком случае вы упускаете из виду важный момент. Стоики были проницательными наблюдателями в области человеческой психологии (описательная деятельность) и глубокими мыслителями в области человеческой морали (предписывающая деятельность). Да, стоики соглашались, что в соответствии с общепринятыми представлениями о любви и дружбе Медея «любила» Ясона и что двух бандитов может связывать «крепкая дружба». Однако, опираясь на свое понимание этики, они всегда добавляли, что такое описание происходящего ошибочно. Почему это уточнение так важно? Дело вот в чем. Употребляя слова «любовь» и «дружба» и для описания ситуаций, когда чувства берут верх над моралью, и для историй, когда мораль стоит на первом месте, мы игнорируем существенные различия между ними и создаем опасную путаницу. «Это всего лишь семантика» — некорректная отговорка, поскольку наша способность понимать и общаться друг с другом зависит именно от семантики, то есть от нашего умения правильно и точно пользоваться словами.

Чтобы показать вам важность четкого разграничения смысла слов, позвольте обратиться к Аристотелю, хотя тот и не был стоиком. (Но я последую примеру знаменитого стоика Сенеки, который утверждал, что истина принадлежит всем, откуда бы она ни исходила, и сам заимствовал идеи у соперников из эпикурейской школы.) Аристотель был в некотором роде одержим таксономией. Так, он предложил целых двенадцать видов добродетели (у стоиков их было всего четыре), которые фактически представляют собой различные аспекты мудрости. <… >

Аристотель выделял три типа дружбы, которые, на мой взгляд, актуальны для понимания и в наши дни, — это утилитарная, гедоническая и нравственная дружба.

Утилитарная дружба — то, что сегодня мы называем взаимовыгодным знакомством, например отношения со «своим» парикмахером. Моя мать всю жизнь была хозяйкой салона красоты в Риме, и с первого взгляда было видно, что с клиентками ее связывали не только деловые отношения. На протяжении десятилетий эти женщины доверяли заботу о своем внешнем виде маме и ее помощницам. Во время процедур они болтали обо всем — от личной жизни до политики (единственное, чего я не слышал, так это обсуждения философских тем). Конечно, такое общение не превращало мою мать в «друга» клиенток в буквальном смысле этого слова, но она и не была для них неким безликим исполнителем. Античные философы сделали весьма проницательное наблюдение: даже если отношения основаны на взаимном «интересе» и могут прекратиться, как только станут невыгодными, мы все равно хотим, чтобы такие взаимодействия с другими людьми носили положительный, дружественный характер. Таким образом, утилитарная дружба правильна и приятна. Правильна, потому что мы относимся к другим людям, как к равным, они для нас — цель, а не средство для достижения цели (как высказывался Иммануил Кант). А приятна, потому что мы по своей природе — социальные существа, которые получают удовольствие от общения с себе подобными.

Гедоническая дружба — второй тип филии в классификации Аристотеля — основана на взаимном удовольствии.

Такие отношения связывают нас, например, с собутыльниками или с людьми, увлекающимися тем же, чем и мы. Как и утилитарная дружба, гедоническая основана на взаимной выгоде, только ее роль играет не практическая польза, а удовольствие. Для обоих этих типов дружбы, как правило, не характерны глубокие, близкие отношения, но мы все равно чаще называем таких людей друзьями, а не знакомыми. Утилитарную и гедоническую дружбу объединяет то, что обе они заканчиваются, как только исчезает соединяющий социальный «клей», например если вы теряете интерес к вашему общему хобби или начинаете вести здоровый образ жизни.

Третий аристотелевский тип дружбы выходит далеко за пределы тех минимальных требований, которые предъявляют к «друзьям» большинство людей. Я говорю о нравственной дружбе, основанной на добродетели.

Это редкое явление, когда два человека ценят друг друга как личностей и испытывают внутреннее родство. Такая дружба бескорыстна и не требует внешних факторов, таких как деловые связи или общее хобби. По словам Аристотеля, такой друг становится зеркалом нашей души, помогает нам нравственно совершенствоваться и становиться лучшим в мире человеком, потому что искренне заботится о нас. Вот почему «нравственная дружба» может относиться не только к дружбе в ее современном понимании, но и к взаимоотношениям с членами семьи или с любимым человеком.

Еще раз повторю, что Аристотель не был стоиком. А стоики на его месте сказали бы, что среди всех вышеописанных типов отношений только последний имеет право именоваться «дружбой». Важно, что при этом стоики не отвергали существования и важности двух других типов человеческих взаимоотношений. Просто они относили их к категории предпочтительных безразличных вещей, которые полезно иметь и культивировать при условии, что они не идут вразрез с добродетелями и нравственной целостностью.