От богемных экспериментов к уличной наркомании. Как использовали и как запрещали опиаты во времена Томаса де Куинси, Вертинского и Рузвельта
В начале XIX века опиум начали употреблять в Европе ради развлечения. Первое время он был моден среди элиты и богемы, затем, как впоследствии и кокаин, стал популярным и у народных масс. Немалую роль в широком распространении этих веществ сыграли антиалкогольные законы, которые принимались в Британии и США, а катализатором для запрета опиатов стала ненависть к трудовым мигрантам из Китая. Об этом и многом другом — во второй части лонгрида Сергея Подосенова об истории опиума, которая посвящена судьбе главного наркотика в XIX и начале XX столетия.
18+
Редакция журнала «НОЖ» утверждает, что настоящая статья не является пропагандой каких-либо преимуществ в использовании отдельных наркотических средств, психотропных веществ, их аналогов или прекурсоров, новых потенциально опасных психоактивных веществ, наркосодержащих растений, в том числе пропагандой использования в медицинских целях наркотических средств, психотропных веществ, новых потенциально опасных психоактивных веществ, наркосодержащих растений, подавляющих волю человека либо отрицательно влияющих на его психическое или физическое здоровье. Статья имеет исключительно художественную и культурную ценность, представляет собой исторический обзор и предназначена для использования в научных или медицинских целях либо в образовательной деятельности. Ведите здоровый образ жизни. Используйте свой мозг продуктивно и по назначению!
Читайте также
Гипнос, Морфей и Танатос. История опиума от Древнего Египта до колониальных войн
Из аптек в массы
К середине XIX века о зависимости от опиатов заговорили и в Европе. Еще в предшествующем столетии в фармакопеях стран Запада появились «черные», или «ланкастерские» капли, которые по опиумной активности значительно превосходили лауданум. А в 1804 году немецкий фармацевт Фридрих Сертюрнер выделил из опиума его «активное начало» — «опиумную, или меконовую кислоту», которую он назвал морфием в честь греческого бога сна. Это был морфин — первый алкалоид, полученный из растений в чистом виде. Название «морфин» ему позднее дал французский химик Жозеф Луи Гей-Люссак.
Изучая свое детище, Сертюрнер выявил и описал две принципиально важные особенности хронического употребления морфина: «страстное желание наркотика», то есть психическую зависимость, и «приобретенный иммунитет к лекарству», то есть толерантность. Однако до распространения морфиновой зависимости оставалось еще полвека.
Одной из ее предпосылок стала мода на психоактивные вещества, которая распространилась среди представителей европейской интеллектуальной элиты и богемы в первой половине XIX века. В Великобритании увлекались лауданумом и опиумными таблетками, во Франции предпочитали гашиш.
Манифестом английской опиомании стала автобиография писателя Томаса де Куинси (1785–1859) «Исповедь английского поедателя опиума» (Confessions of an English Opium-Eater, 1822).
Написанная блестящим слогом книга, в которой красочно передавались опиумные грезы и галлюцинации, оказала большое влияние на увлечение европейской элиты наркотиками.
«…То была панацея, pharmacon nepenthes (утешительное зелье. — Прим. пер.) от всех человеческих невзгод, то был секрет счастья, о коем спорили философы множество веков, и секрет, добытый мною мгновенно: теперь счастье покупалось за пенни и помещалось в жилетном кармане, теперь можно было закупорить в бутылке и носить с собою послушные восторги, а разлитое на галлоны спокойствие души развозилось почтовыми каретами».
Себя де Куинси провозгласил пророком «церкви опиума», что не помешало ему описать последствия долговременного приема лауданума.
«…Удивление схлынуло, оставив меня не столько с ощущением ужаса, сколько с чувством ненависти и омерзения. Над всем этим порядком, составленным из угроз, наказаний и тайных узилищ, царили беспредельность и вечность, доводившие меня едва не до сумасшествия. Прежде то были лишь нравственные да душевные муки, отныне же боль причинялась и телу моему: уродливые птицы, змеи, крокодилы терзали его, причем от последних претерпевал я особые пытки. Проклятый крокодил вдохновлял мой страх более остальных. Я обречен был жить с ним (как уж установилось в виденьях моих) века».
Де Куинси, а также начавшиеся опиумные войны оказали влияние и на членов «Клуба гашишистов», который по другую сторону Ла-Манша в 1840-е годы создал психиатр Моро де Тур. Бывать в нем у парижской богемы считалось признаком избранности. Туда захаживали Эжен Делакруа, Теофиль Готье, Шарль Бодлер, Александр Дюма, Оноре де Бальзак, Виктор Гюго. Хотя главным аттракционом в салоне был алжирский давамеск — пряное повидло на основе гашиша, члены клуба экспериментировали и с опиатами. Так, Готье описал свой опыт курения мака, а Бодлер в «Искусственном рае» сравнил эффекты опьянения от гашиша и опиума. По его мнению, первый был куда опаснее, хотя и то и другое он считал воплощением «духа тьмы», порабощающего род человеческий.
«Не знаю, можно ли поставить знак равенства между гибельными последствиями, имеющими место в результате интоксикации гашишем, и крахом, наступающим в результате десятилетнего режима опиума; я утверждаю, что в настоящее время и в будущем гашиш будет оказывать более роковые последствия; один — спокойный соблазнитель, другой — разнузданный демон».
Но все эти эксперименты с психоактивными веществами были привилегией элиты, мало влияющей на жизнь простых европейцев и американцев. По-настоящему массовым проблемное потребление веществ стало в результате ограничения продажи алкоголя и войн: Крымская кампания, затем Франко-прусская война, Гражданская война в США.
В 1840 году на фоне борьбы с чартизмом в Великобритании были приняты суровые законы об ограничении продажи алкоголя, прежде всего джина, который с XVIII века был главным средством забвения для английских низов. Но пролетариат быстро нашел выход и утешение в опиумных таблетках, которые стали значительно дешевле спиртного.
К 1859 году в Англии съедали 61 тысячу фунтов опия (более 27,5 тонны). По некоторым оценкам, наркотик регулярно употребляли около 5% населения страны.
В 1853 году британцем Вудом и французом Правасом были изобретены шприц и инъекционная игла, и морфин — точнее, раствор его хлористоводородной соли, морфия, — начали активно использовать для наркоза при хирургических операциях. Первое массовое применение наркотика в хирургии произошло на полях Крымской кампании 1853–1856 годов. В США широкое использование инъекций морфия в лазаретах во время Гражданской войны привело к появлению «солдатской болезни» — морфиновой зависимости, которой страдали более 400 тысяч человек. Солдаты в условиях боевых действий кололи себе морфий для успокоения и расслабления. По некоторым данным, почти половина немецких солдат и офицеров, участвовавших во Франко-прусской войне 1870–1871 годов, приобрели зависимость от морфина.
Популярность морфия объяснялась еще и тем, что он, как считалось, в отличие от опиума не вызывает привыкания. Поскольку опиум в Европе либо ели, либо принимали в виде капель, то вызываемое им привыкание связывали с особенностями желудка. А подкожное введение морфия, как полагали, позволит избежать пристрастия к веществу. Поэтому его использовали в том числе для лечения опиомании и алкоголизма. Это заблуждение стало причиной значительного распространения морфиномании, или морфинизма, особенно среди женщин и медиков.
«Морфиниста, который употребляет наркотик с пищей, легче вылечить, чем того, кто делает себе инъекции. Часто единственным способом остается физическое насилие. Я знаю случай, когда молодого доктора, который вводил себе морфин, можно было вылечить, только заперев его в комнате более чем на неделю. Он сопротивлялся, как маньяк, скреб ногтями стены, плакал и кричал, ничего не ел, не мог заснуть, его мучила диарея и так далее. В конце концов, после нескольких дней безжалостного заточения, он почувствовал себя лучше, стал спать и есть», — писал баварский токсиколог Герман фон Бек.
Одновременно росли масштабы и опийной зависимости. В США во второй половине XIX века ударными темпами прокладывались железные дороги, на этих стройках в массовом порядке использовали копеечный труд китайских кули. Естественно, гастарбайтеры из Поднебесной завезли и обычай курить опиум. Первые комнаты для курильщиков открылись в Чайна-тауне в Сан-Франциско, затем подобные заведения появились и в Нью-Йорке. Однако уже в 1875 году в Сан-Франциско был издан первый местный закон, запрещающий содержание и посещение курилен. Впрочем, как и столетием ранее в самом Китае, эта мера оказалась малоэффективной.
Первые меры против распространения опия в Штатах были вызваны скорее не столько заботой об общественной нравственности, сколько ростом ксенофобии по отношению к иммигрантам из Китая.
После Гражданской войны в стране и так были сильны расистские и националистические предрассудки, а позднее на них наложились и экономические причины.
10 мая 1869 года в штате Юта при участии представителей правительства США и большом скоплении рабочих был торжественно вбит последний, из чистого золота костыль в шпалу, завершившую строительство Первой трансконтинентальной железной дороги. Без работы в одночасье остались порядка пяти тысяч строителей, две трети которых составляли кули, привыкшие к крайне тяжелому труду за 30–35 долларов в месяц (530–640 долларов на нынешние деньги). Из этой нищенской оплаты они еще умудрялись откладывать до 20 долларов в месяц. То есть люди были готовы трудиться буквально за гроши.
Между тем другой работы на тогдашнем Диком Западе практически не было. Это не могло не сказаться на отношении белых американцев к вчерашним товарищам по труду из-за океана. Каким оно стало, прекрасно иллюстрируют «Письма китайца» Марка Твена. В одном из них описывается, как на главного героя — недавно приехавшего в Штаты китайца А-Сун-Хи — белые молодчики натравили злобного пса. Классик американской литературы спасает своего персонажа от смерти через вмешательство неравнодушного прохожего.
«Тогда прохожий, который привел полисменов, спросил молодых людей, за что они так бесчеловечно поступили со мной, но те сказали ему, чтобы он не путался не в свое дело. „Эти чертовы китайцы приезжают в Америку, чтобы вырывать хлеб изо рта у порядочных белых людей, — заявили они, — а когда мы пытаемся отстаивать наши законные права, находятся люди, которые затевают из-за этого истории“».
Многим другим спастись не удалось. В том же 1869 году в Сан-Франциско прошли расистские погромы, направленные против выходцев из Азии.
«Из этого года, богатого событиями, два дня в Сан-Франциско запомнят надолго — те два дня, когда толпа его граждан напала на чужестранцев и убила их, невооруженных, беззащитных, только за то, что они чужаки, что они другой расы, что вера у них другая, цвет кожи другой, и работают они за любую плату, какую удается получить. Нашлись такие робкие общественные деятели, которые при виде всего этого решили, что настал конец света; нашлись и видные государственные мужи — я стыжусь назвать их здесь по именам, — которые начали подумывать, что раздел Конституции, гарантирующий гражданские и религиозные свободы равно как гражданам страны, так и иностранцам, представляет собой ошибку», — рисовал происходившее в рассказе «Язычник Вань Ли» хроникер Дикого Запада Брет Гарт.
Апофеозом антикитайской ксенофобии в Штатах на законодательном уровне стал принятый Конгрессом в 1882 году «Акт об исключении китайцев», который запретил их иммиграцию и натурализацию. А на социальном — бойня в Рок-Спрингсе в Вайоминге в сентябре 1885-го. Тогда из-за трудового конфликта на шахтах белыми рабочими было убито несколько десятков китайских кули.
Наряду с пуританским ханжеством ксенофобия стала одной из предпосылок того, что позднее именно США оказались флагманом мировой антинаркотической кампании.
Курильни опиума распространялись и в европейских столицах. Отношение к ним в обществе было уже прохладным, но до запретов еще не доходило. «Есть притоны для курильщиков опиума, где можно купить забвение. Есть ужасные вертепы, где память о старых грехах можно утопить в безумии новых» — так описывал эти злачные места в Лондоне Оскар Уайльд в «Портрете Дориана Грея».
Удар по наркомании кокаином и героином
В 1868 году в Англии было запрещено принимать опиум без назначения врача. Впрочем, он оставался в открытой продаже, а частнопрактикующие врачи спокойно выписывали нужные пациентам рецепты.
На международной конференции по опиуму в 1880 году злоупотребление наркотическими веществами было признано болезнью, которую назвали наркоманией. Начались поиски средств для лечения новой напасти. Одним из них какое-то время считался незадолго до этого открытый стимулятор кокаин. Лечить им морфинизм, в частности, предлагал Зигмунд Фрейд. В США ветеран Гражданской войны фармацевт Джон Пембертон, страдавший от «солдатской болезни», для ее лечения изобрел напиток на основе экстрактов коки и ореха колы, который назвал кока-колой. Однако вскоре стало ясно, что кокаин также аддиктивен.
В 1874 году английский химик Алдер Райт синтезировал новое производное морфина — диацетилморфин. Тогда это открытие не обратило на себя внимания. Однако в самом конце века этим веществом заинтересовался немецкий химик Феликс Хоффманн, ранее разработавший для фармацевтической компании Bayer анальгетик, ставший известным как аспирин.
Диацетилморфин, или, как его назвал Хоффманн, диаморфин, в отличие от своего всё более одиозного «папаши», вызывал относительно спокойную эйфорию с минимальными отклонениями в поведении и интеллекте. И, как казалось, не формировал привыкания. Поэтому его решили использовать для лечения морфиновой наркомании, а также в качестве средства от кашля для детей. И в 1898 году фирма Bayer запатентовала и выпустила на рынок новое лекарственное средство — героин.
По одной версии, такое название снадобье получило потому, что, как считалось, было способно «героически» бороться с широким набором недугов. По другой — когда препарат испытывали на сотрудниках компании, он их так воодушевлял, что они казались себе «героями».
Препарат широко применялся в качестве эффективной замены морфия всё первое десятилетие нового, XX века, пока врачи и фармацевты не стали замечать, что некоторые пациенты употребляют чрезмерные количества героиновых средств от кашля. Тут и выяснилось, что в печени синтетический героин распадается до своего коварного предтечи — морфина. Круг замкнулся.
К новому веку были предприняты очередные попытки на государственном уровне ограничить распространение опиатной зависимости в европейских странах, прежде всего в Англии, где она была признана социальным злом.
В 1893 году правительство Уильяма Гладстона, который сам, как поговаривали, не выходил на публику с важными речами без предварительно принятой дозы, созвало Королевскую комиссию по расследованию вопросов употребления опиума. Через два года она представила доклад, из которого, как ехидно заметили журналисты, следовало, что «производство опиума в Индии запретить невозможно, даже если бы и было желательно, — но это нежелательно». Однако ветер общественных настроений в Европе уже переменился.
Это поняли и на другом конце света, в Китае. Доживавшая последние дни Цинская империя в 1905 году приняла рассчитанную на 10 лет программу поэтапного запрета опиума, которая была завершена уже после падения монархии в 1911 году.
А в 1907 году со знаковым заявлением выступил вице-король Индии лорд Минто: «Я признаю, что вся тяжесть последствий, когда опиум объявят вне закона, ляжет на тех, кто употребляет его умеренно… но весь цивилизованный мир, несомненно, испытывает отвращение к растлевающему воздействию его чрезмерного употребления».
В то же время с проблемой опиатной зависимости сталкивается Россия. Курение опиума было распространено в ханствах Средней Азии, вошедших в ее состав незадолго до этого. Однако отсутствие развитых путей сообщения и социальных предпосылок не давали этому пристрастию распространиться вглубь империи. Только в самых крупных городах появились редкие курильни. Кроме того, с первых годов XX века российские психиатры стали использовать для лечения депрессии героин, который обладает не только болеутоляющим и противокашлевым действием, но и вызывает выраженное переживание благополучия.
Ситуация изменилась после поражения в Русско-японской войне и спровоцированной им первой русской революции. Не привыкшее к таким потрясениям российское общество увлеченно принялось заглушать шок: аптечным кокаином немецкого производства — элита и богема, опиумом — публика попроще.
«Продавался кокаин сперва открыто в аптеках, в запечатанных коричневых бочонках, по одному грамму. Самый лучший, немецкой фирмы „Марк“ (Merck. — Прим. ред.) стоил полтинник грамм. Потом его запретили продавать без рецепта, и доставать его становилось всё труднее и труднее. Его уже продавали с рук — нечистый, пополам с зубным порошком, и стоил он в десять раз дороже… — вспоминал популярнейший шансонье той эпохи Александр Вертинский. — Короче говоря, кокаин был проклятием нашей молодости. Им увлекались многие. Актеры носили в жилетном кармане пузырьки и „заряжались“ перед каждым выходом на сцену. Актрисы носили кокаин в пудреницах. Поэты, художники перебивались случайными понюшками, одолженными у других, ибо на свой кокаин чаще всего не было денег… Помню, однажды я выглянул из окна мансарды, где мы жили (окно выходило на крышу), и увидел, что весь скат крыши под моим окном усеян коричневыми пустыми баночками из-под марковского кокаина. Сколько их было? Я начал в ужасе считать. Сколько же я вынюхал за этот год!»
Что до опиатов, то их проникновению в европейскую часть страны с восточных окраин империи помогало, с одной стороны, завершение Транссибирской магистрали, достраивали которую всё те же кули. С другой — перекосы столыпинской аграрной реформы. Переселенные в Сибирь и на Дальний Восток русские крестьяне нередко оказывались брошенными на произвол судьбы, фактически без средств к существованию. И на целинных землях им было проще и дешевле выращивать мак, а не зерно. Так что на просторах Российской империи отечественный наркотик конкурировал с китайским.
Между тем в мире начинали скоординированно противодействовать опиатам. Идеологом движения за запрет опиатов стал Чарльз Генри Брент, глава Епископальной церкви Филиппин, которые тогда находились под американским управлением.
По его инициативе и при поддержке президента США Теодора Рузвельта в 1909 году в Шанхае собралась международная комиссия для решения опиумной проблемы. В ее работе приняли участие 13 государств — Великобритания, США, Китай, Франция, Россия, Персия, Германия, Австро-Венгрия, Италия, Нидерланды, Португалия, Сиам и Япония.
Работа комиссии привела к тому, что три года спустя в Гааге созвали представительную конференцию, на которой была подготовлена и подписана Международная конвенция об опиуме. Этот документ обязывал подписантов ввести контроль за оборотом наркотиков — морфия, кокаина и их производных. Конвенция стала первым наднациональным соглашением, направленным на борьбу с наркоманией. Уже в следующем, 1913 году Bayer прекратила свободную продажу героина. В истории наркотиков начиналась новая эпоха.
«Большая антинаркотическая дубинка» Рузвельта
В начале прошлого века во главе глобального антинаркотического движения оказались Соединенные Штаты. К этому времени страна превратилась в крупнейший рынок сбыта опиума и его производных за пределами Азии. С одной стороны, свой вклад внесли китайские кули, с середины XIX века активно мигрировавшие в Штаты. С другой — достигшее к концу столетия большого размаха движение за трезвость внутри страны.
К 1893 году уже в шести штатах существовал запрет на производство и продажу алкоголя, что подталкивало американцев к поиску недорогой замены спиртному. Как ранее в Англии, это привело к быстрому росту популярности опиатов, особенно опиокурения.
Курильни посещали представители самых разных социальных слоев и возрастов, как мужчины, так и женщины.
В 1901 году, после убийства президента Уильяма Мак-Кинли, новым главой государства становится Теодор Рузвельт — убежденный сторонник здорового образа жизни. А также поборник максимального расширения американского влияния во всем мире и прежде всего в Латинской Америке и Восточной Азии («политика большой дубинки»). Рузвельт рассчитывал нарастить влияние США в том числе за счет Британской империи, колониальная политика которой к этому времени прочно ассоциировалась с опиумом. В 1906 году в Штатах приняли «Акт о чистой еде и лекарствах», который обязал указывать состав всех продаваемых в стране медикаментов. А в 1909-м при поддержке Рузвельта в Шанхае была созвана международная комиссия по опиуму. Тогда же был запрещен его ввоз в США.
Через два года после гаагской опиумной конференции 1912 года, в ходе которой страны-участницы — Германия, США, Франция, Великобритания, Китай, Россия, Япония, Италия, Персия, Нидерланды, Португалия и Сиам — договорились ввести контроль за оборотом наркотиков (морфия, кокаина и их производных), в Штатах был разработан и утвержден документ, который оказал большое влияние на глобальную политику в отношении наркотиков в целом и опиума и его препаратов в частности.
Так называемый Акт Харрисона (The Harrison Narcotics Tax Act, 1914, по имени инициатора — конгрессмена Фрэнсиса Бертона Харрисона) положил начало полному запрещению продажи опиатов. Он не делал это напрямую, как пытались противодействовать наркотикам сначала в Китае, а потом и в Англии. Документ лишь вводил обязательную регистрацию «всех лиц, которые производят, импортируют, изготавливают, смешивают, сбывают, снабжают, продают, поставляют или иным образом распространяют опиум либо листья коки, а также их соли, производные от них либо препараты из них, в том числе и в прочих целях». Это было необходимо для введения специального налога, которым облагались все продажи наркотических средств.
Хотя формально Акт Харрисона только регулировал налогообложение в фармацевтике, на практике он резко снизил доступность опиатов и кокаина в немедицинских рекреационных целях. Это привело, с одной стороны, к формированию серого, а затем и черного рынка опиума и героина, появлению наркомафии, с другой — к росту числа преступлений среди зависимых от наркотиков бедняков.
Малоимущие, которые употребляли резко подорожавшие снадобья, оказались в особенно сложном положении.
Если раньше приобрести лауданум или таблетки опия в аптеке мог позволить себе практически любой пристрастившийся к ним оборванец, то теперь многие из них стали рыскать по свалкам и помойкам, собирая и воруя различный металлический лом, а затем продавая его. Так в англоговорящих странах появилась презрительная кличка наркозависимых — junkie (от junk — «металлолом», «хлам»). Опиаты стали ассоциироваться с маргиналами и уголовниками, фактически в общественном сознании началось обесчеловечивание зависимых от них людей.
В 1919 году в США был введен полный запрет на продажу героина без медицинских показаний. А еще через пять лет вне закона оказалось любое использование героина на территории Соединенных Штатов.
Только Китай тогда смог продемонстрировать сопоставимые успехи в кампании против опиатов. Правда, методы там применялись совсем другие. Как уже говорилось, еще в 1905 году в стране была принята государственная антиопиумная программа, рассчитанная на 10 лет. К этому времени дурман в Поднебесной курило 27% взрослого населения. Страна потребляла 39 тысяч тонн опиума в год, притом что мировое производство составляло 41 тысячу тонн.
Для решения проблемы китайское правительство ввело обязательную регистрацию всех курильщиков, которые должны были получать специальную лицензию для покупки опиума. Антинаркотическим общественным организациям предоставлялись полицейские полномочия. По стране прокатилась волна судебных процессов против наркоторговцев. Еще жестче власти обходились с крестьянами, которые выращивали мак. У них конфисковывали землю, уничтожали собственность, их самих публично унижали, пытали и казнили.
Эти меры возымели действие: к 1915 году был прекращен прямой импорт бенгальского опиума в Китай (но не в Гонконг), а большинство провинций были объявлены свободными от производства наркотика. Но эффект оказался временным: активная кампания против зелья пришлась на время смуты внутри страны — падение Цинской империи и гражданскую войну.
Участвовавшие в ней имперские генералы, республиканцы, а позднее и коммунисты не стеснялись финансировать свою борьбу за счет наркоторговли.
Это стало ясно уже в 1916 году, когда вспыхнули беспорядки после смерти провозгласившего себя императором генерала Юаня Шикая. На фоне обострения смуты произошел новый всплеск потребления опиума.
Хотя согласно Гаагской конвенции ее условия должны были быть выполнены к 1915 году, к этому времени с задачей справились только США, Китай и Нидерланды, а также Норвегия и Гондурас.
Опиум войны́ и революции
Остальным участникам конвенции было тогда не до противодействия наркотикам. 28 июля 1914 года началась Первая мировая война. И опиаты приняли в ней самое активное участие. Помимо морфия, который по-прежнему широко использовался в полевой хирургии, а также оставался популярным среди солдат релаксантом, свое применение в годы войны нашел и героин, употреблявшийся в тех же целях. А вот для бодрости духа и повышения боевых качеств на фронтах вовсю использовали кокаин.
Причем в таких масштабах, что в мае 1916 года в британских войсках был введен строжайший запрет на «белую фею». В кайзеровской армии таких ограничений не было. Десятки тысяч солдат и офицеров продолжили систематически употреблять кокаин и после войны. Например, будущий нацистский бонза Герман Геринг, бывший в годы Первой мировой одним из лучших летчиков-истребителей рейха. На боевые вылеты он, как и многие его сослуживцы, отправлялся, основательно заправившись белым порошком. Уже после войны Геринг с кокаина перешел на морфий, к которому пристрастился из-за ранения во время «Пивного путча» в 1923 году.
В особом положении с началом войны оказалась русская армия. Дело в том, что в плане медикаментов Российская империя сильно зависела от Германии, которая в одночасье превратилась в злейшего врага. И тут выяснилось, что в стране наблюдается серьезная нехватка лекарств и болеутоляющих средств как для госпиталей на передовой, так и для больниц в глубоком тылу.
Уже 23 октября 1914 года был обнародован циркуляр «О содействии общественным установлениям и частным фирмам, нуждающимся в приобретении лекарственных средств», направленный на скорейшее развитие в империи фармакохимической промышленности для производства необходимых фронту лекарств. Но, как и многое в нашей стране даже в более благополучные времена, содержавшиеся в документе предложения так и остались на бумаге.
Между тем на фронтах складывалась тяжелая ситуация из-за острого дефицита самых простых медикаментов и средств для анестезии. Поэтому 14 мая 1915 года в Петрограде состоялось экстренное совещание при департаменте земледелия МВД Российской империи «Об улучшении производства в России лекарственных растений». Его участники признали, что «переживаемая ныне освободительная война обнаружила тяжелую зависимость России от германской промышленности, между прочим, и в деле снабжения населения лекарствами». На совещании было принято решение о возделывании снотворного мака в Сибири и на Дальнем Востоке и создании «собственной промышленной базы по кустарной и фабричной переработке сырья и производства ассортимента лекарств».
Первыми на зов родины откликнулись проживавшие в Забайкалье и Приморье члены китайских триад. Поскольку в самой Поднебесной для них настали трудные времена, мафиози перенесли свою деятельность в приграничные районы Российской империи. Уже весной 1915 года они засеяли маком значительные площади на арендованных землях. Однако случился конфуз. В Петрограде неожиданно вспомнили о подписанной антиопиумной конвенции, и в июне император Николай II поставил подпись под указом о мерах против опиокурения, которым запретил возделывать мак на Дальнем Востоке.
Со дня совещания, постановившего его культивировать, прошло чуть больше месяца.
Чиновники на местах оказались в тупике — разрешать посевы или объявлять их вне закона?
А тут еще против выращивания мака в России выступило и правительство соседнего Китая. Петроградские бюрократы вышли из положения просто: они переложили ответственность на дальневосточных коллег. А те, в свою очередь, прибегли к проверенной еще во время восстания ихэтуаней тактике и начали насильно выдворять китайцев из страны. Посевы мака были уничтожены. Из-за всей этой бестолковщины царских «эффективных менеджеров» производство необходимого фронту лекарственного сырья было налажено только в 1916 году.
Сразу после начала войны в империи был введен сухой закон, что не могло не способствовать распространению опиатной зависимости как в армии, так и по стране в целом. Однако исчезновение немецких препаратов из свободной продажи и несогласованные действия имперских столоначальников помогли избежать широкого распространения наркотиков в первые годы войны. Эпидемия началась только после Февральской революции, когда, с одной стороны, власти в значительной мере утратили способность поддерживать порядок, а с другой — началось повальное дезертирство с фронтов.
Солдаты, пристрастившись к морфию в лазаретах, нередко грабили аптеки, которые к этому времени уже были обеспечены опиатами отечественного и кокаином голландского производства.
Тогда и появилось жаргонное выражение «балтийский чай» — так называли настойку кокаина на спирту. Считалось, что с ее помощью можно не спать сутками, а в бою не испытывать страха. Революционные матросы Балтфлота употребляли ее практически поголовно. С началом Гражданской войны налеты солдат и матросов — и белых, и красных — на аптечные лавки стали обычным делом. Крах империи, страх перед будущим, ужасы междоусобной бойни только увеличивали число наркопотребителей. Как и свирепствовавший в стране голод. Ведь опиум и кокаин не только повышают настроение, но и подавляют аппетит.
«Итак, после побега из Москвы… я вновь дома. Дождь льет пеленою и скрывает от меня мир. И пусть скроет его от меня. Он не нужен мне, как и я никому не нужен в мире. Стрельбу и переворот я пережил еще в лечебнице. Но мысль бросить это лечение воровски созрела у меня еще до боя на улицах Москвы. Спасибо морфию за то, что он сделал меня храбрым. Никакая стрельба мне не страшна. Да и что вообще может испугать человека, который думает только об одном, — о чудных божественных кристаллах», — описал эмоции соотечественников в рассказе «Морфий» Михаил Булгаков, начавший употреблять одноименное вещество после Февральской революции.