Была ли опричнина «репетицией» Страшного суда? Психологическое путешествие по религиозному сознанию Ивана Грозного

Изначально слово «опричнина» не несло в себе знакомого нам негативного оттенка, связанного с опалами, казнями и разделением единого царства на две неравные части. Когда-то давно так называлась часть, выделяемая вдове умершего князя или боярина после раздела его владений. По устоявшейся традиции все земли почившего переходили к его наследникам по мужской линии, «опричь» (кроме) того, что попадало в руки вдовы. То же самое произошло и в правление Ивана IV, только он себе этот особый кусок выделил сам. Первоначальное значение сохранялось и в XVI веке. В посланиях опального князя Андрея Михайловича Курбского можно найти понятие «кромешники», которым тот обозначал тех самых опричников — людей, причастных к аду — царству «кромешной тьмы».

Опыт изучения столь необычного периода в истории России, охватившего 1565–1572 годы, у отечественной науки весьма богат. На данный момент все споры вокруг опричнины можно условно разделить на две категории: экономическую и политическую. Сторонники первой считают, что преобразования Ивана IV были направлены против удельной системы; последователи второй — что против тех, кому эти уделы принадлежали, — тех самых князей и бояр. Сейчас обе позиции больше не существуют в вакууме. Историки стараются учитывать различные культурные детали эпохи и личностные аспекты жизни Ивана IV. Да и отрицать различные ментальные проблемы царя или специфику религиозного сознания средневекового человека современные ученые не пытаются.

Как начиналась опричнина

События конца 1550-х — начала 1560-х годов были тревожным предзнаменованием будущего опричного порядка. Итоги проводимых Иваном IV реформ оказались противоречивыми. Царь увидел угрозу ограничения своей власти в реформах Избранной рады, из-за чего и возникла необходимость укрепления государственного аппарата.

Распространено мнение, что перемены в поведении государя были вызваны смертью первой его супруги — царицы Анастасии Романовны Захарьиной-Юрьевой — в 1560 году.

В записках иностранцев о России отмечалось, что та «была такой мудрой, добродетельной, благочестивой и влиятельной, что ее почитали, любили и боялись все подчиненные. Великий князь был молод и вспыльчив, но она управляла им с удивительной кротостью и умом».

Расширение борьбы Ивана Грозного с правящей элитой, столкновения с близкими родственниками из рода Глинских, начало серии опал и участившиеся боярские и княжеские отъезды в Литву указывали на то, что царь оставил путь компромисса. Теперь он хотел действовать решительнее.

Немалую роль сыграл и политический кризис, испортивший отношения царя с его двоюродным братом — старицким князем Владимиром Андреевичем. Когда в 1553 году Иван Васильевич тяжело заболел, среди бояр начались брожения. По указанию хворого царя они должны были «целовать крест» — клясться в верности — его сыну Дмитрию, на тот момент еще младенцу. Однако не все хотели повторения истории с малолетним царем. Многие уважаемые князья отказывались кланяться Дмитрию, опасаясь возвышения его родни по линии матери — бояр Захарьиных-Юрьевых. Многие рассматривали в качестве наследника престола двоюродного брата царя. Тем более что Владимир Андреевич не был похож на слабоумного, в отличие от персонажа из фильма Сергея Эйзенштейна.

Конфликт удалось решить миром. И даже сам «претендент» целовал крест царевичу Дмитрию. Однако осадок у Ивана остался.

Тем более что часть Избранной рады также поддержала царского кузена. Сам по себе Владимир Андреевич не представлял для царя угрозы. Однако отношение знати к вопросу престолонаследия было для государя важно. Терять собранную за несколько поколений единую власть, а потом собирать всё заново никому не улыбалось.

На фоне внутренних неурядиц Ивана всё больше и больше охватывала неуверенность в завтрашнем дне. А тут еще и война с Ливонией началась. Спасаясь от царева гнева, в Великое княжество Литовское отъехал один из ближайших соратников Ивана — князь Андрей Курбский. Бежал он от реальной угрозы или надуманной, до сих пор неясно.

В дошедшей до наших дней переписке государя с «изменником» видно, что оба спорщика считают себя правыми. Курбский взывает к традициям и гуманистическим образам идеального правителя, Иван — к самодержавной модели «грозного царя».

После обмена посланиями стороны остались при своем. Один стал предателем, второй — тираном. А в России тем временем лучше не становилось.

К середине 1564 года уже было понятно, что начавшаяся волна опал и казней старомосковского боярства — не просто так. Царь ищет изменников и предателей среди бояр. А те же самые бояре становятся изменниками и предателями, желая спастись от царских казней. Не становились лучше и отношения Ивана с митрополитом Московским. Всё же глава Русской церкви часто отмаливал опальных аристократов и выступал как щит против государева гнева. Замкнутый круг Иван решил разрушить умиротворяющей поездкой на природу, с которой всё и пошло под откос.

Зимой 1564/1565 года царь отправился по стандартному для московских государей маршруту на богомолье. Из Москвы он выехал в Троице-Сергиев монастырь, а оттуда направился в Александровскую слободу (сейчас город Александров во Владимирской области), где внезапно заявил, что более не желает править. Царский гонец Константин Поливанов привез в Москву от царя грамоты, в которых он сообщал, что отказывается от царства и отправляется «вселитися, идеже его, государя, Бог наставит».

Задумка была хороша, ведь в Москве начались народные волнения. Посадский люд требовал от бояр и церковников вернуть царя обратно. Ведь именно их Иван обвинил в своем уходе с престола. Претензии были просты. Царь пенял боярам за их разброд и шатание в период своего малолетства, когда казна волшебным образом исчезала, а государственные решения принимались без самого государя. Бояре же за это время:

— «собрав себе великие богатства»;
— «во всём православном христианстве не хотя радети и от недругов его от Крымского и от Литовского и от Немец не хотя крестьянства обороняти»;
— «сами от служба удалятися и за православных крестиян стояти не похотели».

Центральным же пунктом обвинений в адрес боярства были ограничения, чинимые правящей верхушкой царю в деле наказания изменников. Своим отъездом Иван, по сути, наложил опалу вообще на всё государство, чего допускать не надо. Кроме того, в Александровскую слободу съехалась изрядная часть дворянского войска, что как бы намекало на бесперспективность сопротивления. Так и началась опричнина.

В январе 1565 года в Александровскую слободу доехала делегация боярства и духовенства и умоляла Ивана Васильевича принять престол российский обратно. Тот, в свою очередь, выделил себе особый удел — «опричнину». В нем он действовал так, как считал нужным, мог отнимать и даровать всё, вплоть до жизни, не совещался с митрополитом и не согласовывал свои дела с земской Боярской думой. Вторая часть страны — «земщина» — осталась функционировать по старым порядкам. Делать всю страну похожей на самодержавную утопию Иван не решился.

Первые годы опричнины шли ни шатко ни валко. Опалы могли свершаться и откладываться, четкого понимания, кто провинился, а кто нет, у царя не было. Были намеки, были доносы. Но никаких масштабных кампаний по вырезанию бояр царь не проводил.

Первым знаковым событием опричнины может считаться казнь князя Александра Горбатого-Шуйского — героя взятия Казани 1552 года.

Его обвинили в убийстве Анастасии Захарьиной и «возжелании» царского престола. Князь был казнен вместе с сыном Петром, а заодно опричники порубили всех слуг и дворовых. Позже имя князя Александра было внесено Иваном в «Синодик опальных людей».

Обстоятельства некоторых казней сообщаются князем Курбским. Другие нашли отражение в записках иностранцев о России, проезжавших по стране в правление Ивана IV или служивших ему в период Ливонской войны. Ряд известий отложился в летописных произведениях Новгорода и Пскова. Кроме того, сами «Синодики опальных» служат подтверждением тех или иных смертей. Но всё равно при обращении к отдельным сюжетам казней нужно быть осторожнее.

Вскоре после зимних увеселений 1565 года царь устроил так называемую Казанскую ссылку, выслав на периферию множество потомков ярославских, ростовских и стародубских Рюриковичей.

Они были не только лишены родовых владений, но и отстранены от управления государством. Чины и должности у них звучали громко — наместник такой-то или воевода эдакий. Однако вся власть и все рычаги находились в Москве. А потому пребывание в Казани или на иных удаленных окраинах было не чем иным, как опалой. В 1566 году своего удела лишился и двоюродный брат царя — Владимир Старицкий. Вместо этого царь выдал ему земли в разных частях страны, раздробив тем самым удел и лишив всех возможностей собрать себе боеспособное войско.

Однако вскоре царь сменил гнев на милость. Вернул из Казани часть опальных князей, вернул им часть былых владений и даже созвал Земский собор. Не совсем полноценный, конечно, но с представительством из земщины, купечества и детей боярских. В том же 1566 году митрополичью кафедру занимает игумен Соловецкого монастыря Филипп, известный своей антиопричной позицией. Казалось, что всё движется к завершению, однако этот вывод был неверен.

В 1567 году опричный удел Ивана Грозного расширился, включив в себя новые земли. Сам царь активно занимался обустройством новоприсоединенных территорий. В столице закончили строительство Опричного двора, а в далекой Вологде возводилась еще одна царская резиденция. Считается, будто бы Иван опасался за свою безопасность и Вологда виделась ему более надежным убежищем. В том же году свершилась и первая массовая казнь. До царя дошел слух о заговоре, что составил против него один из земских бояр — Иван Петрович Федоров-Челяднин. Был заговор или нет, уже не так важно, хотя свидетельств, на то указывающих, не очень много.

По сообщениям итальянского путешественника Александра Гваньини, царь приказал надеть Ивану Петровичу царские одежды, посадил того на трон, поклонился, а после просто ударил мужика ножом в сердце. Остальные опричники набросились и искололи тело заговорщика. Такая вот кара за притязания на царский престол. Позже этот эпизод нашел частичное отражение в художественном фильме Сергея Эйзенштейна, где Иван IV усаживает на престол своего кузена, вручая тому скипетр, бармы и державу.

Карательные операции, возглавляемые опричниками, затронули немало княжеских и боярских родов. Причем дело не ограничивалось казнями. Уничтожалось также имущество опальных, убивали их слуг, бросали в тюрьмы жен и детей. На фоне этого набирал обороты конфликт царя и митрополита Филиппа, призывавшего Ивана проявить милосердие. От частных бесед с монархом тот вскоре перешел к публичному осуждению царя, что навлекло государев гнев на главу Русской церкви.

Митрополит был лишен сана, и в 1568 году его приговорили к смертной казни, замененной заточением в монастыре. Через год Филипп умер в заключении, однако присутствие Малюты Скуратова в районе обители в момент смерти бывшего митрополита наводит на определенные мысли.

Пожалуй, самым печально известным событием второго этапа опричнины был Новгородский погром 1570 года. В этот раз под подозрением в измене оказался не отдельный человек или группа лиц, а целый город, якобы стремившийся уйти под власть польского короля. Из доноса, который Иван получил на новгородцев, следовало также, что они стремились низвести царя с престола, а вместо него на трон посадить старицкого князя Владимира. Эта веха стала заключительной в отношениях между двоюродными братьями. В сентябре 1569 года Иван IV расправился с Владимиром и его семьей. Однако здесь царь проявил изобретательность, использовав яд вместо топора.

В конце 1569 года царь организовал поход против новгородцев. Опричники творили бесчинства по дороге к городу, в самом Новгороде карательная экспедиция продолжалась больше месяца. Количество жертв историки оценивают по-разному, хотя самая адекватная оценка погибших — около 3–4 тысяч человек. Опричники разграбили главные святыни новгородской земли, в частности собор Святой Софии. Далее царь и верные ему войска отправились в пограничный Псков, который вместе с Новгородом подозревался в измене, но тому удалось «схорониться» от царева гнева.

По возвращении в Москву Иван продолжил расследование по делу о новгородской измене.

Во время разысканий против изменников потеряли доверие царя и подверглись опале наиболее близкие к нему деятели первого периода опричнины — Алексей Басманов, князь Афанасий Вяземский, а также многолетний советник царя по вопросам внешней политики Иван Висковатый. Это означало кризис опричнины и ее кадров. Ведь если раньше царь вместе с верными ему опричниками боролся с внешними угрозами, то теперь измена, по видению Ивана, проникла в ряды самих опричников.

Вместе с тем Русское государство продолжало участвовать в военных конфликтах — оно всё больше втягивалось в затяжную Ливонскую войну. Однако активные действия на западе и карательные экспедиции внутри страны ослабляли позиции государства на южных рубежах, что и стало одним из главных факторов изменения политического курса и отмены опричнины. Отчасти этому способствовал дошедший до Москвы в 1571 году крымский хан Девлет-Гирей, напомнивший, что основная масса войск обеспечивалась и поднималась именно боярами. Кроме того, пожар в столице обычно благотворно влияет на рисковых государей.

Сама по себе опричнина сейчас представляется историкам сложным комплексом социально-политических и духовных устремлений Ивана IV. Царь рассматривал свою власть как единственно доступную и возможную, в то время как традиционные ограничения в виде Боярской думы и иных «старых» порядков казались ему неактуальными. Мероприятия Ивана IV по изничтожению и запугиванию отдельных боярских семейств, перетасовка кадров и построение четкой иерархии власти позволили ему утвердить не только идеологические, но и управленческие основы собственной власти, статус которой в начале его правления оставался под вопросом. Эксперимент оказался неудачным. И Иван дошел до этой мысли самостоятельно, упразднив деление страны и отказавшись продолжать повальные опалы.

И пусть свидетельства о том, как выглядела опричнина, дошли до нас преимущественно благодаря иностранцам и не очень объективному Андрею Курбскому, ставить под сомнения их донесения историки не решаются. Уж слишком единогласно они расписывают особенности этого периода, уж очень много пересечений в источниках, казалось бы, никак не связанных друг с другом.

Рассуждения историков о том, что руководило царем Иваном в эти «грозные» годы, долгое время натыкались на одну весьма значимую проблему: а как его изучать? Царя внимательно разглядывали как фигуру политическую, социальную и даже психологическую. Но взяться за него с культурной и религиозной точек зрения решился только историк Андрей Львович Юрганов.

Ученый решил взглянуть на события 1565–1572 годов глазами самого Ивана, не считавшего свои поступки чем-то совсем уж плохим и не имеющим оправдания. Конечно, к концу опричнины царь раскается во многих казнях и проступках, начнет составлять «Синодики опальных». Однако реалии опричнины и создаваемый вокруг нее ореол говорят об ином. О том, что для самого Ивана это не было тщательно спланированной политической акцией с точками начала или конца. Но всё же система в его поступках была.

Все опричные казни свершались по прямому и письменному приказу, а не по велению левой пятки. Большинство из них проводились по одному сценарию или шаблону. Из раза в раз казни сопровождали одинаковые атрибуты, а сам антураж опричнины и опричников оставался неизменным. Это воплощало личные взгляды Ивана на мир, Бога и идеальное земное царство. Царство это должно было в скором времени встретиться лицом к лицу с апокалипсисом. А потому Иван, как человек образованный, планировал подготовить свое государство ко второму пришествию и началу Судного дня.

***

Восприятие конца света в России базировалось на старой доброй христианской традиции. В ней у ада было два важнейших атрибута — огонь и холод. Всепожирающий пламень и обжигающий мороз — именно эти пытки русские апокрифы упоминали среди тех, что применяются в аду. С одной стороны, адская огненная река всегда горяча, а с другой — там царство вечного «мраза».

Символика преисподней уже была сложнее. Очень часто олицетворением геенны была вода. Озеро, река, море — что угодно. Любой вид воды подразумевал осуждение грешника и его неверие. Потому очень часто адские пытки изображали, используя воду. Так для изображения адского огня очень хорошо подходил кипящий котел. Не потому, что вода в нем горячая, а потому, что в этом самом котле находится грешный отступник. Пытают-то его не водой на самом деле, а пламенем. Просто котел — очень уж живописный символ. Эти толкования кажутся довольно запутанными, однако появились они давно. Еще в IV веке н. э. святой Антоний Кесарийский писал о таких образах ада в своих толкованиях на «Апокалипсис».

В опричных казнях вода тоже использовалась с большой охотой. Описание такой казни привел в своем сочинении померанский авантюрист на русской службе Альберт Шлихтинг:

Как-то раз Федор Ширков, «главный секретарь» [дьяк] новгородский был приведен к царю. Тот приказал «привязать его посредине [туловища] к краю очень длинной веревки, крепко опутать и бросить в реку Волхов, а другой конец веревки царь велит схватить и держать телохранителям, чтобы тот, погрузившись на дно, неожиданно не задохся. И когда этот Федор уже проплавал некоторое время в воде, он велит опять вытащить несчастного, спрашивает, не видал ли он чего-нибудь случайно в воде. Тогда тот ответил, что видел злых духов, которые живут в глубине вод реки Волхова <…> и они вот-вот скоро будут здесь и возьмут душу из царева тела». За такой ответ Иван IV приказал поставить Ширкова на колени в котел и обваривать кипятком. Ну а после пыток мертвое тело было разрублено на части и брошено в реку.

А вот другой случай умерщвления людей в Новгороде в январе 1570 года, описанный уже датским послом Яковом Ульфельдом. Он сообщает, как царь созвал «великое множество людей в Новгород под тем видом, якобы хотел с ними о важных делах говорить, когда пришли, велел всем собраться на мост, при городе стоящий, а как скоро взошли на оный, бросил всех стремглав в реку, побил и потопил многие тысячи людей». Этот эпизод в схожих чертах описывал и новгородский книжник, дополняя этот сюжет таким незабываемым фактом, как поджог стоящих на мосту людей с последующим опрокидыванием в реку.

Мост через Волхов был, кстати, выбран царем неслучайно. Тут воедино сплетались как адский огонь, так и текучая холодная вода — вечная мука для грешников — прямо по царской задумке.

По другому описанию того же Шлихтинга 25 июля 1570 года московские опричники получили приказ «вбить в землю приблизительно 20 больших кольев; к этим кольям они привязывали поперек бревна, края которых соприкасались с обеих сторон с соседним колом». Сзади кольев палачи разводили огонь, над ними помещали висячий котел или рукомойник, наполненный водой, а после доводили воду до кипения. Напротив же рукомойника они ставили также кувшин с холодной водой. Казалось бы, конец очевиден — изменников собирались варить заживо. А вот как бы не так! Большая часть казненных в этот день была лишена жизни через отсечение головы. Кипящий котел же всё время работал на устрашение и символически объяснял смерть грешников их моральным падением.

Среди других элементов ада и сопутствующих ему признаков была пытка, предполагавшая рассечение тела. Едва ли не каждая опричная казнь сопровождалась подобным актом, в повторяемости которого был скрыт апокалиптический смысл.

Этот образ кары для грешников появлялся то тут, то там в священных текстах и Евангелии. Так, в притче о злом рабе из Евангелия от Матфея есть эпизод о Божьей каре, что нисходит на неразумного раба, оказавшегося злым в сердце:

«Если же раб тот, будучи зол, скажет в сердце своем: не скоро придет господин мой, и начнет бить товарищей своих и есть и пить с пьяницами, то придет господин раба того в день, в который он не ожидает, и в час, в который не думает, и рассечет его, и подвергнет его одной участи с лицемерами».

Рассеченные человеческие тела бросались на съедение птицам, животным, рыбам. И тоже не просто так. Съеденное тело — это такая же пытка, как варка человека в костре. Всё же не зря всаднику смерти в «Откровении Иоанна Богослова» было дано право умерщвлять «оружьем и гладом и смертью, зверьми земными».

Применялся такой метод и в практике опричных казней, правда, с небольшим подвохом. Бывало так, что царь зашивал изменника в шкуру медведя и выпускал потешить толпу. После Иван приказывал спустить на беднягу собак, дабы те загрызли его, приняв за медведя. Эта любимая царская забава также появляется в сочинениях иностранцев, но есть примеры и из более достоверных источников. Один из русских летописцев XVI века сообщает, что именно так был умерщвлен новгородский архиепископ Леонид. Царь его «в медведю ошив», а после спустил собак.

Кстати, у Джерома Горсея есть «обратный» вариант, в котором медведь был самый что ни на есть настоящий, только против него выпускали человека. В произведениях посла есть эпизод, где царь выставил против зверя нескольких тучных монахов, и медведь «раздробил ему голову, разорвал тело, живот, ноги и руки, как кот мышь, растерзал в клочки его платье, пока не дошел до его мяса, крови и костей».

Можно долго рассуждать о том, сколько всего апокалиптического было в этих казнях и как страшно они смотрятся. Однако такого же мнения придерживались и современники, наблюдавшие за царской карой. Тот же Альберт Шлихтинг рассказывал о типичной реакции людей на действия царя:

«Всякий раз как тиран приглашает кого-нибудь явиться в Александровский дворец, тот идет как на Страшный Суд, откуда ведь никто не возвращается».

Через описание событий Новгородского погрома 1570 года до нас доходит страх людей за свою жизнь:

«новгородцы не узнали об этом [о приезде царя] раньше, чем он находился на расстоянии мили от города; тогда-то они стали кричать, что для них наступает Страшный Суд».

Идеями Страшного суда были также пронизаны речи опальных и осужденных на смерть. Согласно сочинению ливонцев Иоганна Таубе и Элерта Крузе, митрополит Московский и всея Руси Филипп обращался к царю так:

«…я хочу <…> отдать добровольно и с радостью свою душу Богу, который тебя и меня будет судить, и хочу скорее оставить после себя такую память, что я умер невинным мучеником, чем, чтобы мне говорили, что я, как митрополит, жил при тирании…».

В том же сочинении рассказывается о казни удельного князя Владимира Андреевича. К ней вопросов у историка больше, поскольку обстоятельства гибели царского кузена уточнить сложно. Зато сюжет получается очень красочный — помогает уловить общее настроение от правления Ивана IV:

— Я должен, к сожалению, умереть, но не хочу все же убить сам себя, — говорил жене старицкий князь.— Ты должен принять смерть и выпить яд, и это делаешь ты не по своей воле, но убивает тебя своей рукой тот, кто дает его тебе пить, и убивает и душит тебя царь, а не какой-нибудь палач, и Бог, справедливый судья, взыщет с него твою невинную кровь в день Страшного Суда, — отвечала она.

Опричные казни нередко трактуются как проявление неоправданной жестокости и безумства вспыльчивого тирана. Но во всех казнях и опалах присутствовала своя система, которую также отмечали очевидцы. Каждая казнь сопровождалась письменным приказом, в котором Иван IV указывал условия умерщвления изменника и перечислял его грехи. Эта последовательность и методичность в свершении казней и рассматривается учеными как знак четкого намерения царя довести дело до конца.

Когда ждать Страшного суда?

Но с чего бы Ивану вообще ждать Страшного суда и почему его убеждения оставались столь прочны? Тут всё упирается в мировоззрение средневекового человека, который точно был уверен в том, что конец света реален и может произойти на его веку. У апокалипсиса была даже своя четкая дата, которая каждый раз просто смещалась дальше в будущее. Однако это никого не смущало, и уверенность в неизбежном конце была крепка. И царь не был исключением из правил.

Наша история начинается в 1492 году, когда по юлианскому календарю кончалась седьмая тысяча лет от сотворения мира. Церковная пасхалия традиционно доводилась до семитысячного года, ведь следующая за ним эпоха — «осьмая» — должна была стать последней перед апокалипсисом. Конечно, это толкование родилось не сразу. Когда-то давно дни творения Богом нашего мира считали иначе и думали, что первое воскресение праведных будет по истечении шести тысяч. Однако потом крайний срок «перенесли» на тысячу лет вперед, да там он и остался. Самое забавное, что в одно и то же время могло сосуществовать несколько разных дат конца света, каждая из которых подходила к определенному канону. Во всём виноваты переносы календарей, ошибки в пасхалиях и разные традиции отсчета Судного дня.

Даже несмотря на уверенность в священных текстах, Русская церковь допускала тот факт, что конца света не случится. Однако насколько растянется его ожидание, было неясно. В конце XV века митрополит Зосима Брадатый составил новые пасхалии на «осьмую тысячу», где просчитал лишь следующие двадцать лет новой эпохи. Сделавший примерно то же самое новгородский архиепископ Геннадий продлил календарь на 70 лет, указав также правила составления «вечной пасхалии». Ну а следующая пасхалия была составлена только в 1540 году по прямому указанию архиепископа Макария.

При этом отсутствие календарей на сто, двести или пятьсот лет обосновывалось тем самым подвешенным состоянием ожидания конца.

Ведь, как известно, «ждати Пришествия Христва во всякое время: безвестно бо сие уставлено». Да и в Евангелии устами Христа говорится: «Потому и вы будьте готовы, ибо в который час не думаете, приидет Сын Человеческий». Вот и думайте.

Однако отсутствие точного ответа на вопрос «Когда Страшный суд?» не мешал людям эту дату искать. Одну из них предложил к рассмотрению грек Дмитрий Траханиот в своем трактате к Софье Палеолог (бабушке Ивана IV) «О летах седьмой тысячи». В этом памятнике он обосновал сакральное значение цифры 7, а также сделал логичный вывод: Страшный суд нужно ждать в год, где будет сочетание семерок: 7070 (1562), 7700 (2192) или 7777 (2269) годы. Понятное дело, что 1562 год был намного ближе. И может статься, что царь с этим трактатом был знаком…

Сам Иван IV постоянно обращался к истории христианской Византии, погибшей в 1453 году под ударами турок-османов. Царь не случайно связывал воедино гибель Ромейской империи и начало апокалипсиса. Ведь в византийской пророческой литературе падение Царьграда связывалось с «кончиной мира». И главным знаком приближающегося конца будет захват мусульманами православного царства. В середине XVI века все эти пророчества смотрелись очень складно. Раз Византия пала — остается ждать со дня на день апокалипсиса. Это бремя ожиданий и заставляло людей даже по прошествии семитысячного года вновь и вновь думать о коллективном спасении.

Песьи головы, монашеские рясы: символика опричнины

О том, что из себя представляла внешняя сторона опричнина и ее внутреннее устройство, мы также знаем преимущественно из записок иностранцев о России. Особенно полезен оказался немецкий авантюрист Генрих Штаден, оставивший россыпь свидетельств о том, как выглядели опричники, что делали в свободное время и как проводили свои будни.

Свидетельства Генриха Штадена оцениваются историками с некоторым прищуром. Однако его «Записки о Московии» являются одним из немногих источников, подробно описывающим быт опричников и царя в эти неспокойные времена. И разных сцен, очевидцем которых стал Штаден, постепенно вырисовываются представления царя Ивана об идеальном мире и месте в нем опричников.

Вот один пример. Когда к царю вызвали на поклон ландмейстера Тевтонского ордена Вильгельма Фюрстенберга, его встречал Иван IV в окружении опричников. По описанию Штадена «опричники стояли в полате — по правую руку великого князя, а земские — по левую». Казалось бы, мелочь! Однако расстановка приближенных имела особый символизм, восходящий к сакральным образам апокалипсиса. Ведь по тексту притчи о конце света, когда Сын Человеческий сядет на престол, дабы вершить Суд, он поставит «овец» по правую свою сторону, а «козлов» — грешников — по левую.

Не меньшим символизмом обладала и бытовая жизнь опричников, организованная царем по образу и подобию монастыря. Сам Иван IV, по словам Штадена, во время пребывания в Александровской слободе регулярно надевал черное монашеское одеяние и совершал службы в окружении «кромешников», отдавая приказы прямо в церкви:

«Всех их он называет братией, также и они называют великого князя не иным именем, как брат».

Внешний вид опричников создавался с оглядкой на религиозные мотивы. Как писали двое ливонцев на русской службе — Иоганн Таубе и Элерт Крузе, — «избранные» (то есть опричники) должны были во время езды иметь собачьи головы на шее у лошади и метлу на кнутовище. Вроде бы всё просто: сначала кусать, потом выметать. Но если копнуть глубже, то может статься, что образ опричника имеет куда более глубокие корни.

Если вам доведется открыть текст Откровений Иоанна Богослова, то вы обнаружите, что Апокалипсис сопровождался множеством различных знамений. Так, например, «егда скончается тысяща лет, разрешен будет сатана от темницы… и изыдет прелстити язщыки сущыя, Гога и Магога, собрати их на брань».

О народах Гог и Магог, которые придут в «последние времена», премудрые мужи говорили давно. Они являли собой Божье наказание грешникам, появляясь в преддверии Страшного суда. Понятное дело, что на Руси тоже были знакомы с этими сюжетами. И, помимо всего прочего, очень любили их рисовать.

В русских лицевых апокалипсисах XVI века эти самые Гог и Магог изображаются обычно отдельно от Антихриста и лжепророка. При этом на большинстве миниатюр они осаждают «стан святых», предводительствуя песьими головами.

Эти же головы часто появляются и в качестве тех, кто принимает участие в наказании грешников, играя роль надзирателей. Тут они толкают грешницу в адский огонь, в другой раз пожирают падших под стенами города. Однако самое главное, что они не армия Сатаны, они — Божья воля, вершащая правосудие для отступников.

Могла ли быть знакома царю эта символика? Может статься, что да. Дело в том, что ряд церквей, построенных в 1570-х годах в опричном уделе, часто украшались фресками с апокалиптическими мотивами. И одним из важнейших элементов в общей композиции был дьявол, оскаливший пасть. Он держит в правой руке цепь, а по обе стороны от него такие же оскаленные песьи головы пожирают грешников. Такие дела.

Смысл собачьей головы может и правда быть на поверхности. Однако у него обнаруживается куда более глубокая смысловая нагрузка, если попытаться начать думать категориями XVI века. «Последнее время», которое Иван IV наблюдает вокруг себя, можно пережить, лишь свершив наказание против грешников. А заниматься казнями должны избранные люди — те, кто не отвергает царскую волю, не рефлексирует, а просто исполняет утвержденное наказание. Иерархия прямо как на небесах, где роль царя играет, конечно, Бог, а исполнители — это Сатана и бесы.

Вернемся обратно к наказанию, ведь Страшный суд и конец света связаны именно с ним. Наказание — это смерть, однако и искупление тоже. Да-да! Согласно средневековой религиозной традиции, Божье праведное наказание, приводящее к смерти, — это… вообще-то очень хорошая штука. Ведь она ведет к спасению души.

Во многих трудах восточных отцов церкви смерть не считалась злом. Она — следствие первородного греха и вместе с тем величайшее благодеяние для человека. Смерть для тела сравнивали с плавильной печью, в которой оно восстановится чистым и нетленным. Согласно учению Григория Нисского, душу можно погубить грехом, но погибает она, оставаясь бессмертной. Потому смерть благодетельна для человеческой души. Несмотря на различия в описаниях преисподней, в литературе было единодушие в отношении того, что даже адские мучения для грешников имеют вид положительного наказания. Ярость наказания Божьего служит врачебным средством для очищения души. Некоторые отцы церкви даже считали, что загробные мучения имеют временный характер, а «вечные муки» — лишь педагогическое устрашение.

Это странное сочетание казни и освобождения наиболее ярко можно проследить в «Каноне и молитве ангелу Грозному воеводе», сочиненных неким Парфением Уродливым в середине XVI века. Некоторые ученые считают, что под этим псевдонимом скрывается сам Иван IV.

Главный герой канона и молитвы — архангел Михаил — в преддверии Божьего суда наказывает грешников и помогает им искупить свой грех. Однако делает он это не слишком гуманно. Через убиение.

Среди историков бытует мнение, что именно архангел Михаил стал для Ивана IV образцом для подражания.

Ведь очищение земли от грешников оказывается не таким уж плохим поступком. Каждая смерть — это очищение. Каждая казнь — спасение заблудших. Отчасти эти идеи действительно проглядывают в царских посланиях. Он регулярно вспоминает о необходимости «грозы» и даже объявляет себя ответственным за «чашу ярости Господии», которую, конечно же, «разопьют грешники».

Забавно, что иконографический извод «Архангел Михаил Грозный Воевода», где тот предстает в образе победителя, попирающего грешников, появляется как раз в XVI веке. Первый дошедший до нас пример такого изображения святого Михаила на коне — это великий стяг царя Ивана Грозного 1560 года со сценами конца света. Изображения на знамени представляют заключительные эпизоды апокалипсиса, где торжественная процессия небесного воинства во главе с Христом в центральном медальоне. Изображенная на стяге торжествующая Небесная Церковь должна покровительствовать воюющей Церкви земной. Именно так современники первого царя должны были воспринимать символику знамени.

«Он почти на границе добра и зла. Борясь за добро, он часто бывает яростен; иногда бесцельно жесток. Он карает, убивает, сечет розгами, уносит смерчем, ударяет молнией. Это гневный Бог и святой сатана».

И вообще с прозвищем Иоанна Васильевича, которое нам сейчас широко известно, всё не так просто. Часто именование царя Грозным сопрягается с переносными значениями «грозы» (ада, адской силы). Однако ни один из современников Ивана его так не называет. Казалось бы, почему?

А потому, что переносить устоявшийся «титул» с архангела на царя не очень-то правильно. Царь, конечно, человек не последний. Однако же Михаил — это правая рука Господа Бога, на что Иван IV претендовать никак не мог. И как бы ни уподоблялся царь Богу, но небесная иерархия была выше любой земной. А потому «грозным» был в первую очередь архангел Михаил, и уже потом — царь Иван.

«Царь ярый — царь лютый»

Такое разделение сфер — небесной и земной — было обычно не столь четким для жителя эпохи Средневековья. Большую часть времени в умах уживались идеи о богоизбранности правителя и святости власти. Россия была хорошей ученицей, а потому византийская традиция исхода власти от Бога никуда не делась.

Однако Иван и тут сумел отличиться — возложил на себя в рамках опричного удела особые экстремальные полномочия пастыря. Взял всё в свои руки, чтобы вершить оба суда сразу — и земной, и небесный.

Дело в том, что в рамках политической идеологии России XVI века разделение власти на мирскую и духовную было обосновано. Оно предполагало разграничение обязанностей государя и Бога. Обычно эти две силы спокойно сосуществуют и не мешают друг другу. Однако представьте, что на дворе конец света. Или вы верите, что он уже близко. Иван IV принял, по его мнению, самое логичное решение — решил проблему симфонии властей одним махом и превратил свою светскую власть в сакральный инструмент исполнения Божьей Воли.

Царь может казнить? Бог также может казнить. Если я буду казнить так, как того хочет Бог, — это будет Божья работа. Логично? Логично. Подайте следующего грешника.

В чем же должен был провиниться человек, чтобы попасть к царю на очную ставку? Об этом рассказывает сам Иван, широко распахивая свою душу в посланиях к князю Андрею Курбскому. По мнению царя, основные антиподы человеческой души — это отступничество (измена) и праведность (благочестие). Отступник, или же грешник, — это человек, отказавшийся беспрекословно подчиняться монарху, ведь «противляяйся власти Богу противится!». Праведен и благочестив тот, кто никогда не выступает против воли Господа, а значит, и власти государя.

По логике Ивана IV мир устроен благочестиво, если царь владеет своими «рабами», а они безоговорочно повинуются ему. Курбский же и его единомышленники перешли в разряд отступников, когда «бесоподобно» пытались поколебать «благочестие», а державу, данную Ивану от Бога и прародителей, присвоить себе. И ладно бы они раскаялись, повинились и вернулись бы пред очи царя — он бы их простил. Но нет — эти самые отступники попытались поставить под сомнение волю Бога, усомнившись в праве царя на неограниченную самодержавную власть. Замахнуться на царя — значит замахнуться на Божий замысел. А кто захочет поставить себя на один уровень с Богом, тот самый что ни на есть еретик и предатель.

А каким же представлялся Грозному идеал царя? Тут всё было просто. Царь должен был блюсти баланс, будучи иногда «кротчайшим», а иногда и «ярым». К «благим» надо проявлять милость и кротость, ко злу — «ярость и мучение».

Но кто же тогда будет сдерживать царя, если тот забудет о том, где благие, а где злые? Где регулятор и балансир самодержавной власти? Кто может привести царя к ответственности и критиковать его поступки? Такая сила, конечно, есть. Это Бог. Если царь действует сообразно Его воле — всё в царстве будет благолепно и славно. Если же действует против — жди беды. Собственно, именно из-за такой беды опричнину и упразднили.

Конец опричнины

В начале правления Ивана Грозного Россия прочно утвердилась на землях бывших осколков Золотой Орды — Казанского и Астраханского ханств. Удавалось поддерживать безопасность и на южных рубежах, где соседом России было Крымское ханство. Однако в 1560-е годы крымский хан выдвинул московскому царю ряд территориальных требований, касавшихся казанских и астраханских земель. Крым начал подготовку завоевательного похода, чему активно содействовала Османская империя.

В 1569 году состоялся неудачный для крымчан Астраханский поход, а в 1570 году крымские царевичи совершили нападение на пограничные с Москвой территории. Еще спустя год крымский хан Девлет-Гирей выступил на Москву сам со всей своей ордой. Опричное войско, которое должно было держать оборону берега реки Оки в районе Калуги, не оказало сопротивления. Хан двинулся к Москве, не чувствуя преград. Взять Москву с наскока не получилось — к ней уже подошли царские воеводы с земскими войсками. Отказавшись от штурма, крымский хан принял решение сжечь городские посады. Огонь быстро перекинулся на жилые и торговые кварталы. Вся столица запылала, явив Божий гнев, обрушившийся на Российское царство. Именно это событие стало ключевым фактором, который заставил Ивана пересмотреть существовавший политический режим.

Просто так признать поражение собственной политики царь не решился и в очередной раз обвинил бояр в измене и сговоре с татарами, что и привело к поражению и сожжению Москвы. Но маятник качнулся и в другую сторону — среди опричников начались чистки.

На следующий год Москва ожидала повторения похода крымчан. На этот раз русское войско возглавил князь Михаил Иванович Воротынский. Персонаж с большим опытом опалы, позже казненный царем по доносу. Под его началом встали вместе как опричное войско, так и земские люди. В битве у деревни Молоди русскому войску удалось выстоять, а крымский хан был разбит.

Что сам Иван IV думал о сожжении Москвы 1571 года, нам неизвестно. Однако все сообщения современников как одно говорят о знаке, который подал царю Девлет-Гирей. Не только столица, но также Опричный дворец, Кремль и Китай-город, поражение опричного войска — всё это Божий гнев, противиться которому не имеет смысла. И царь смирился.

И пусть последние годы правления Ивана Васильевича известны как «поруха», масштабных казней и опал времен первых лет опричнины больше не происходило.

***

Понятное дело, что сводить опричные казни и опалы к одним только личным воззрениям Ивана Грозного нельзя. Всё же другие причины и аспекты его политики имеют полное право на жизнь. Более того, сейчас среди ученых идеи Андрея Юрганова рассматриваются как необычный интеллектуальный эксперимент. Не серьезная научная концепция, но небольшой опыт погружения в мысли глубоко религиозного человека.

Вполне можно поверить, что опричнина в представлении Ивана IV — это мистерия веры, попытка воссоздать образ будущего, предвосхитив Божий замысел. Ведь для христианина Средних веков апокалипсис был так же реален, как солнце, небо и зеленая травка на полюшке. А потому падающие на землю звезды, саранча размером с коня и огненный дождь в его понимании тоже были реальны.

Обычному человеку в таких условиях стоит беспокоиться лишь о своей душе. А вот Иван Грозный так поступить не может — он царь. Царь несет ответственность перед Богом за своих подданных. А потому очистить державу от грешников и отступников от Божьей воли — его прямая задача. Так уж складывается, что самодержавная власть, по мнению Ивана, такое же проявление Божьего замысла, как и всё остальное. А потому «истинное благочестие» возможно соблюсти, только если никто не будет царю мешать. Лишь к концу своей жизни государь разочаруется в этих идеях, поймет свои заблуждения и смирится с тем, что к Страшному суду нельзя быть готовым. Его апокалипсис свершился внутри стен Москвы. И больше Ивану не нужно было ждать конца.

---

Что почитать

1. Каравашкин А. В. Власть мучителя: Конвенциональные модели тирании в русской истории: XI–XVII вв. // Россия XXI: Общественно-политический и научный журнал. № 4. 2006. С. 62–109.

Очерк исследователя Андрея Витальевича Каравашкина о том, как в России приживались тираны, какие отклики они получали в повестях и на страницах летописей. Нормы и законы, неписаные правила поведения — всё это как часть властной идеологии Руси с древнейших времен и до первых Романовых.

2. Юрганов А. Л. Опричнина и Страшный Суд // Отечественная история. 1997. № 3. С. 1–26.

Оригинальная статья историка Андрея Львовича Юрганова с интеллектуальным экспериментом об осмыслении апокалиптических черт опричнины и личности Ивана IV. Читать строго с оглядкой на другие концепции!

3. Зимин А. А. Опричнина. М., 2001

Классический очерк Александра Александровича Зимина с разбором всех устоявшихся представлений об опричной политике Ивана IV. Лучшая работа для знакомства с феноменом опричнины и правления «грозного» царя.