Квир-мифы и опасные сказки. Как и зачем писатели перепридумывают литературный канон

Экскурс в западный литературный канон

Голливудские блокбастеры, детские сказки или классическая литература — тренд пересобирания культовых нарративов сейчас везде. Культурный ревизионизм вызывает вздохи по поводу засилья ремейков и новой этики: традиционные сюжеты всё чаще воплощаются не просто в еще одну адаптацию Шекспира или «Анны Карениной», но обновляются до их соответствия актуальной повестке. Это радикальным образом перепрошивает всю структуру произведения.

Переосмысление классических сюжетов не является выдумкой современности, но берет истоки (конечно же) в Античности.

Первые памятники европейской литературы, эпические поэмы Гомера «Илиада» и «Одиссея», согласно современной теории являются произведениями устного творчества. Передаваясь в качестве фольклора, они могли обновляться каждым новым сказителем. Первое в истории литературы самостоятельное обновление классического сюжета принадлежит Вергилию — его «Энеида» берет гомеровскую сюжетную модель разрушительной войны, морского путешествия и создания нового государства и применяет ее на новом материале. Созданная в I веке до н. э., она использовала культовый сюжет для легитимизации императорской власти и прославляла Энея как предка императора Октавиана Августа, приплывшего в Италию из осажденной Трои и основавшего Рим. В каком-то ключе это памятник литературной пропаганды (существует теория, согласно которой в одной из частей поэмы Вергилий даже связывает Древний Рим и раннее христианство, показывая крещение Иисуса Энеем).

В европейской литературе Нового времени самым важным текстом в традиции переосмысления классики становится, пожалуй, «Дон Кихот». Перепридумывание заложено в тексте на сюжетном уровне — бедный идальго, начитавшись рыцарских романов, решает посвятить себя восстановлению института рыцарства и отправляется в путешествие по средневековой Испании, чтобы совершать подвиги. Последующие обновления Сервантеса не только представляют собой занимательные случаи переосмысления одного текста, но и демонстрируют, как вся западная культура с ее жанровыми и национальными традициями строится на заимствовании и наложении текстов и сюжетов друг на друга. Границы между автором и читателем по-модернистски размываются в рассказе Борхеса «Пьер Менар, автор «Дон Кихота»; а «Человек, который убил Дон Кихота», представленный Терри Гиллиамом в Каннах в 2018 году, спустя двадцать пять лет продакшена, сам является метаматрешкой, где съемки фильма буквально проваливаются в оригинальный сюжет.

Западный канон исторически строится на понятии высокой маскулинной литературы, созданной мужчинами для мужчин, — исключая, эксплуатируя и подавляя целые секции голосов.

Систематическое вытеснение на периферию и отрицание самой способности писать делало практически невозможным вхождение в литературное поле женщин, квиров и представителей этнических меньшинств вплоть до XX века. Примеры дискриминации и культурной апроприации находятся повсюду в мировой литературе. Это могут быть упрощенные и стереотипизированные женские образы; расистское воспроизведение афроамериканского языка в «Приключениях Тома Сойера» или целое поколение битников, присваивающее афроамериканскую культуру для личностного освобождения и самоисследования. Такой исторический перевес делает необходимым появление альтернативных по отношению к магистральной традиции голосов и новых перспектив.

Теория переосмысления

Во многом современная нам модель переосмысления классических нарративов выросла из критической теории 1960-х — 1970-х годов. Феминистская литературная критика в том числе призывала к ревизионистскому исследованию сказок и мифологий.

Американская писательница, создательница «Энциклопедии феминизма» Лиза Таттл определила главную цель феминистской теории — «задавать новые вопросы старым текстам».

Это включало в себя создание женской литературной традиции, анализирование существующих текстов с позиций женщины, противостояние сексизму в литературе и повышение осознанности в области гендерной политики языка. Перепридумывая мифы и сказки, феминистская литература перепрошивает матрицу архетипов и протонарративов в самой основе культуры.

Другим важным предтечей является структурализм, который рассматривает текст как набор знаков, код. Барт, Эко, Лотман разрабатывали новую теорию — о разложении текста на базовые элементы, увеличении роли читателя по сравнению с ролью автора, постулировании возможности множественной интерпретации и принципиальной смысловой открытости текста. Важным оказывается понятие интертекстуальности, введенное в научный оборот феминистской постструктуралисткой Юлией Кристевой. Ее концепция позиционирует текст как бесконечное поле для взаимодействия читательских и авторских ассоциаций, а также соотнесение текста со всеми другими текстами в предшествующей и окружающей его культуре.

Квир-мифы и готические сказки

Всё это создает основательную теоретическую базу для переписывания литературной традиции. Обращение к древнегреческой мифологии порождает целый литературный жанр, где преобладают женщины-писательницы, чьи тексты вскрывают вшитые в мифы мизогинию и насилие.

Так, второстепенным персонажам Троянского цикла дается голос в «Пенелопиаде» Маргарет Этвуд и «Песнях Ахилла» Мэделайн Миллер; а недавно опубликованная в No Kidding Press «Автобиография красного» Энн Карсон поэтизирует десятый подвиг Геракла, превращая его в квир-историю о любви и жестокости.

Классический манифест о важности женского письма — эссе Элен Сиксу — берет на щит поруганную Медузу, вынося ее смех в название.

Переосмысление сказочной традиции братьев Гримм и Шарля Перро невозможно представить без сборника рассказов английской писательницы Анджелы Картер «Кровавая комната» (1979). Нил Гейман подчеркивает ее важное влияние; уже упомянутая Маргарет Этвуд, автор «Дневника служанки», делит жанр переосмысления сказок на до и после Картер. Ее авторские версии сказок Перро написаны в жанре магического реализма, ставят в центр повествования женскую субъективность и анализируют женские социальные роли жены, матери, сестры. Картер делает классически слабых героинь сексуально раскрепощенными и осознающими свою силу. В ее версиях жена Синей Бороды спасается от него с помощью матери, а Красная Шапочка исследует свою сексуальность, направляясь в лес.

Литературная игра, актуальная повестка, взгляд маргиналов — по такой же модели работают и тексты, переосмысляющие прозаический канон. Так, панк-икона и писательница Кэти Акер в 1980-х работала в технике феминистской коллажной реконструкции, заимствуя целые пассажи из классиков, но делая их героем бисексуальную женщину. В интервью с Эллен Дж. Фридман она признается, что ее версия «Дон Кихота» прежде всего ставила целью «апроприировать мужские тексты». Плодотворную почву для ревизионизма дает Шекспир: от психологической книги «Возрождение Офелии: Спасение Я-Девочек-Подростков» Мэри Пайфер, посвященной анализу социального давления на американских девочек-подростков, до абсурдистской трагикомедии Тома Стоппарда «Розенкранц и Гильденстерн мертвы».

Фем-ребуты, фанфикшен и грустные девушки

Большой кейс создает кино — с его общей тенденцией на ремейки и сериализацию франшиз. На примере тех же «Маленьких женщин» можно отследить, как переложения одного сюжета выводят на передний план разные его аспекты в соотнесении с актуальной повесткой. В адаптации 1994 года — это семейные и романтические отношения, а в 2019-м — личностное и писательское становление главной героини. В 2010-х также возникает тренд ребутов популярных франшиз с женским кастом. Вышедшие за последние годы ремейки «Охотников за привидениями» и «Друзей Оушена», хотя и сделали женщин главными в мегафраншизах, критикуются со стороны как гик-сообщества, так и профеминистского комьюнити. Если первые, чувствительные к любого рода обновлениям, обвиняют Голливуд в фем-засилье, то вторые отмечают одномерность новых героинь. Кажется, что такой метод механического копипаста скорее продвигает корпоративный феминизм, чем является позитивной репрезентацией женщин как многосторонних, самостоятельных персон.

В интернете свободное обращение с первоисточником (и завет Ролана Барта о мертвом авторе) царит в жанре фанфикшена. Коллективная атмосфера фанатской культуры предлагает альтернативные версии устойчивых нарративов — будь то классика, сериал «Дневники вампира» или отношения солистов One Direction. Выложенные онлайн бесплатно тексты могут превращаться в самостоятельные коммерческие проекты: БДСМ-фанфик по «Сумеркам» становится многомиллионной франшизой «50 оттенков серого», а серия фильмов «После» возникает из образа Гарри Стайлса как плохого парня в университетском кампусе. Строясь на чистом энтузиазме, такая практика создает безопасные креативные пространства. С ее помощью девочки-подростки исследуют сексуальность и оттачивают навык письма — не воспринимая канон как неприкасаемый, а моделируя из него желаемое.

Книги Сомана Чайнани и Милены Славицкой встраиваются в уже существующий культурный ландшафт.

Мультсериалы «По ту стороны изгороди» и «Однажды в сказке» перерабатывают классические сказочные тропы; продолжают выходить всё новые ремейки классических сказок Диснея. Сложные женские персонажи лучше всего представлены в сериалах: тут и харизматичная киллер из «Убивая Еву», и экзистенциальный поиск героини Наташи Лионн в ее сериале «Жизни матрешки», и прорабатывающая опыт сексуального насилия создательница и героиня «Я могу тебя уничтожить». Манифестом «сложной девушки» становится автогероиня Крис Краус из ее культового феминистского романа I Love Dick, опубликованного в 1997 году, но получившего широкую популярность только к середине 2010-х. Делая объектом любовной одержимости реального арт-критика, Краус переворачивает с ног на голову историю искусства, основанную на фетишизме и male gaze вокруг женщин: «КОМУ ПОЗВОЛЕНО ГОВОРИТЬ И ПОЧЕМУ? — написала я на прошлой неделе. — ЭТО ЕДИНСТВЕННЫЙ ВАЖНЫЙ ВОПРОС».

«Мелкие монетки» Славицкой

Сборник «Она», вышедший на чешском в 2018 году и изданный в программе литературного журнала «Носорог» в 2022-м, открывает Милену Славицкую для русскоязычного читателя. Рассказы, похожие на фанфики, апокрифично переписывают тексты знаменитых писателей-мужчин. Во многом чтение становится занимательной игрой в узнавание, где читатель следит за тем, как Славицка работает с поэтикой оригинальных текстов. У Беккета она успешно берет абсурдизм, у Кундеры — погруженность повествования в сны, а у Миллера — натурализм изображения.

Однако проза Славицкой не сводится к имитации. Это самостоятельные законченные истории: о проститутке, оказавшейся в сумасшедшем доме после смерти любовника; об исследовательнице, бредущей по заснеженному лесу и размышляющей о святом Христофоре (позади она оставила двух мертвых мужчин); о женщине, которая достает банку горошка «Бондюэль» к приходу домой неверного мужа.

В предисловии рассказы названы «женскими пастишами», что несомненно является данью уважения к оригинальным текстам, но отдает скромностью. Чаще всего писательница идет дальше уже существующего сюжета, придумывая последствия или альтернативные версии. Славицка стремится отыскать «в карманах мужских пальто между зажигалкой и ключами от машины … мелкие монетки» — свидетельства восприятия женщины в литературе.

Названия рассказов сборника соответствуют традиционным социальным женским ролям: мать, любовница, сестра.

Однако в руках Славицкой героини, которые в оригинальных текстах убирают за мужчинами, спят с ними или выступают задником для их экзистенциальных мук, перестают быть только объектами желания и заботы.

Сама концепция сборника — во многом освободительная; она избавляет женщину от ее одномерности в многовековой мужской литературной традиции, где страдания и рефлексии протагонистов правят сюжетом. Здесь второстепенные героини, как и их предшественники, тоже могут быть склонны к насилию или суицидальным мыслям; переживать влечение и ощущение фантасмагории; занимать пространство и быть неоднозначными.

Опасные сказки Чайнани

«Чудовища и красавицы» — не первая книга Чайнани, переведенная на русский язык. До этого выходила серия для подростков «Школа Добра и Зла», где основой тоже является традиционный сказочный нарратив. Книги рассказывают о двух девочках, дружелюбной Софи и нелюдимой Агате, которые попадают в школу, похожую на Хогвартс. Там учат быть злыми или добрыми персонажами; в качестве вариантов — Принц, Злодейка, Героиня. Неожиданное распределение заканчивается полным реформированием системы противопоставления Добра и Зла. Чайнани заменяет механизированный позитив диснеевской машины на более современную вариативность — личных качеств и развития событий. Его книги полемизируют с диснеевскими версиями сказок, где персонажи делятся на хороших и плохих и всё призвано закончиться счастливым концом.

Отказ от бинарного восприятия и внимание к нюансам оказываются коммерчески востребованы, выявляя запрос на диверсификацию. Книги Чайнани переведены на тридцать языков, а гигант Netflix в этом году адаптирует его книжную серию в фильм с участием Керри Вашингтон и Шарлиз Терон.

Сборник «Красавицы и чудовища» вырос из множества идентичностей самого Чайнани. Он — гомосексуальный американец индийского происхождения, писатель и бывший атлет; по его словам, репрезентация разных сторон его личности породила разные версии сказочных нарративов. Своеобразной миссией сказок становится откат диснеификации традиционных сюжетов и повышение диверсификации образов в подростковых книгах. Вопрос репрезентативности в детской литературе — один из основных в моделировании инклюзивного литературного пространства. Создание более вариативного детского канона — показывающего (и нормализующего) разные гендеры и сексуальности, этнические и религиозные меньшинства, особенности развития — невозможно без преодоления системных сложностей публикации текстов, понимающих это. В этом отношении идеология Чайнани является частью глобального движения и бренда.

To sum up

Требуется филигранная деликатность, чтобы не произошло механического перетасовывания знакомых сюжетов. Действительно актуальными являются истории, которые обновляют понятийную систему в сторону равной репрезентации. Инклюзивность, множественность и вариативность постепенно перестают быть нишевыми понятиями. Их популяризация дает шанс свергнуть устаревшие концепции, не избавляясь от любимых нарративов, но перепридумывая их.