Крылатые призраки ночи: совы, козодои, летучие мыши

Мудрая богиня ночи

Совы с их ночной жизнью, причудливой внешностью и пугающим уханьем испокон веков наделялись сверхъестественными свойствами. Истоки почитания этих птиц уходят в глубину не веков, но тысячелетий: изображение совы, например, имеется среди наскальных изображений пещеры Шове во Франции, датируемых эпохой верхнего палеолита, то есть 30–40 тысячами лет назад. На этом рисунке голова совы повернута на 180° — одно из умений, которые заставляли людей наделять эту птицу мистическими свойствами. Сова размещена так, будто оглядывается из глубин пещеры, тьма которой, возможно, также имела какие-то пугающие свойства в воображении первобытных охотников.

Впоследствии символизм совы многократно переосмыслялся в разных культурах и эпохах. В Древнем Египте, например, амулеты в виде сов клали в могилы, чтобы они помогали душам в мире мертвых. Сов также изображали рядом с весами, на которых взвешивалось сердце умершего. Древние египтяне именовали сов «оплакивающими умерших», что обозначалось соответствующим иероглифом. Как и многих других животных, сов в Древнем Египте мумифицировали. Известна сова и в культурном пространстве древней Месопотамии, о чем красноречиво говорит вавилонский барельеф четырехтысячелетней давности, изображающий некую богиню с совиными лапами и крыльями в окружении сов и львов. В Британском музее, где хранится этот барельеф, персонаж поэтично назван Богиней ночи. До сих пор неизвестно, кого он может изображать: Иштар, вавилонскую богиню любви и войны; ее сестру Эрешкигаль, богиню смерти; Инанну, шумерскую предшественницу Иштар; семитскую богиню войны Анат или же демоницу Лилиту/Лилит.

В пользу последней версии говорит тот факт, что в единственном случае упоминания Лилит в Библии в книге Исайи имеется в виду на самом деле сова:

«И звери пустыни будут встречаться с дикими кошками, и лешие будут перекликаться один с другим; там будет отдыхать ночное привидение („лилит“) и находить себе покой».

Храм этого или подобного божества описан в романе Ивана Ефремова «Таис Афинская»:

«Обнаженная богиня стояла, тесно сомкнув оканчивавшиеся когтистыми совиными лапами ноги и подняв на уровень лица руки с обращенными вперед ладонями. В левой руке отчетливо изваян был узел веревки. За спиной изображения совиные крылья спускались до половины бедер, следы оперения виднелись над щиколотками. Богиня стояла на спине льва, позади которого возлежал еще один лев, головой в другую сторону, а по сторонам нижние углы плитки занимали огромные совы, значительно больше львов… В энтазисе выпрямленного струной тела богини, ее грозных спутниках, ужасных лапах и крыльях для Таис промелькнуло что-то пугающее, сразу же исчезнувшее в восхищении телесной красотой ее. Стройные сильные ноги, очень высокие полусферические груди, подобные которым Таис видела лишь на критских или позднеэллинских изваяниях, узкий стан и крутые бедра — все было слито в гармонический образ, полный чувственной силы. Богиня была обольстительней Ашторет-Иштар, агрессивной в женской власти над зверями и людьми, грознее Реи-Кибелы, таинственнее Артемис и Афродиты».

В греческой мифологии сова считалась птицей Афины, богини мудрости и войны. Истоки такого символизма неясны: некоторые исследователи отождествляли Афину с критской Великой Богиней, а литовский историк Мария Гимбутас считала, что корни образа Афины в древней европейской богине сов и змей. Так или иначе, афиняне исопльзовали сову как знак своего почтения к богине-покровительнице: сову изображали на афинских вазах, амфорах и монетах. Римляне отождествили Афину со своей богиней Миневрой, получившей по наследству и сову в качества символа. Тем не менее, в самом Риме образ совы воспринимался скорее негативно — она считалась предвестницей дурных вестей или же обликом, который принимали ведьмы, высасывающие кровь из людей. Чтобы избавиться от дурного влияния, римляне умерщвляли сов, обнаруженных рядом с домом, и прибивали мертвых птиц над дверьми. По легенде, одна из сов предрекла своим уханьем гибель и разорение Карфагену, другая предсказала смерть Цезаря. Римский поэт Вергилий удостаивает сов следующей характеристики: «Не множьте, гнусные птицы, ужас мой: узнаю я погибельный шум и удары ваших крыл». Римский историк Плиний сообщает, что однажды весь Рим подвергся очищению, когда сова залетела в Капитолий. Плиний характеризует сову как «траурную птицу, чудовище ночи, мерзость человечества».

В греко-римской мифологии также был известен сюжет о Никтимене — царевне острова Лесбоса, вступившей в кровосмесительную связь со своим отцом и со стыда укрывшейся в лесу, не желая показывать лицо при дневном свете. Богиня Афина превратила опозоренную царевну в сову — еще один пример связи этой птицы и богини мудрости.

Сов называли предвестниками смерти в Китае, Японии, Индии, их считали дурным предзнаменованием и спутниками ведьм многие африканские народы, а также ряд коренных народов Нового Света. Ацтеки, например, представляли сову одним из спутников бога смерти Миктлантекультли, а майя считали этих птиц обитателями Шибальбы, царства мертвых. Апачи и семинолы называли сов воплощением душ умерших и пугали маленьких детей, что сова унесет их ночью, если они будут громко плакать. Многие индейские народы отождествляли сов с ведьмами и злыми колдунами, а индейцы племени юпик представляли в образе сов шаманских духов-помощников и использовали совиные перья как атрибут шаманских ритуалов. Среди аборигенов Северного Квинсленда сова, летающая вокруг дома, считалась предзнаменованием смерти. Индусы называли сову ваханой (ездовым животным) одновременно и Лакшми (богини любви, процветания и удачи), и матрики Чамунды, отождествляемой со свирепой богиней Кали. У малайцев и индонезийцев сова отождествлялась с женщиной-вампиром — лангсуиром.

Схожие верования имелись и в Европе. У скандинавов появление белой сады предвещало приход утбурдов — духов младенцев, выброшенных матерью замерзать в снег и после смерти мстящих всем живым. Зловещий символизм несет появление совы и у славян: так, у поляков, украинцев и русских считалось плохим предзнаменованием появление совы возле дома или хозяйственных построек. И у всех славянских народов бытовала примета, что крик совы, сыча или филина вблизи жилья предрекает смерть или, по крайней мере, несчастье. С другой стороны, в ряде случаев крик совы предвещал рождение ребенка.

Совы в славянских поверьях часто отождествлялись с душами умерших: так, в Полтавской губернии верили, что души некрещеных детей переселяются в филинов, схожие поверья имелись и у поляков. В то же время у мусульман Герцеговины филин считался святой птицей, и его крик воспринимался как молитва Богу за прощение грехов покойника.

Однако негативных коннотаций все же больше: у поляков и мусульман Герцеговины совы часто считались ведьмами, которые оборачивались в птиц. У сербов бытовало представление, что сыч отступился от Бога и стал спутником и помощником нечистой силы.

У онемеченных сорбов-лужичан есть предание о Смерти, летящей на сове, среди прочих участников Дикой охоты. Нередко связываются совы и с распространением эпидемий: так, у украинцев Подолья отмечено поверье о моровом поветрии, сопровождаемом процессией сов и филинов.

Любопытно предание о сове как прислужнице некоего «птичьего царя», бытовавшее среди поляков, украинцев и других славян. Эта огромная птица, именовавшаяся Куком, жестоко угнетала других птиц, пожирая их целыми стаями. Кук использовал сову в роли «полицая», загонявшего птиц в его логово. Когда Кук умер (по иным версиям, его убили птицы), сова стала прятаться от птиц, помнивших о ее былых грехах.

В то же время имелись и представления о принципиально ином статусе совы: у сербов и болгар были поверья, что сыч — это ангел, превращенный Богом в ночную птицу за какие-то прегрешения. Особо неожиданным является сообщение, записанное в украинском Полесье, где информантка этнографов заявила, что: «Сова — то Божа Мать». Это утверждение приводит филолог Александр Гура в своем труде «Символика животных в славянской народной традиции», отметив, что информантка никак не могла обосновать это утверждение, сказав только, что слышала его от мамы и бабушки.

В традиционных христианских представлениях иногда «сова символизирует мудрость Христа, которая проявляется среди первозданной тьмы». Также сова отождествляется с одиночеством монахов-отшельников, как символ мудрости она изображается рядом со святым Иеронимом, что отобразилось и в картине Босха «Святой Иероним молится». В других христианских традициях сова символизировала силы тьмы, запустение, уединение, скорбь, дурные вести. В геральдике же сова является символом молчания, благоразумия, мудрости и бдительности.

Слепая вестница смерти

Совы были не единственными ночными созданиями, окруженными суеверным почтением: например, в Древнем Египте в так называемой Ломаной пирамиде фараона Снофру обнаружен тайник, где рядом с мумией совы находилось и несколько мумифицированных летучих мышей. Неясно, было ли это подношением «ночной плакальщице» или же неким совокупным образом крылатых призраков ночи, но, так или иначе, в глазах древних египтян эти животные явно были близки.

В самой египетской мифологии летучие мыши не оставили сколь-нибудь заметного следа, однако в целом по Африке, географической частью которой является Древний Египет, летучая мышь неоднократно отметилась в поверьях. Некоторые племена в Центральной Африке верили, что летучие мыши являются проводниками душ ведьм в царство мертвых, а скрытого колдуна можно разоблачить, дав ему выпить пива, смешанного с пеплом от сожженной летучей мыши. Как и в других частях света, в Африке летучая мышь нередко выступает составной частью разных мифологических химер, составленных из тел людей и животных. Таков, например, ганский асанбосам: вампироподобное чудовище, которое свешивается с ветвей вниз головой, подобно летучей мыши, и цепляется за ветки огромными когтями, подкарауливая своих жертв. Имеется и крылатая разновидность этого чудовища — сасабонсам, обладающая, как и положено любому уважающему себя вампиру, крыльями летучей мыши.

Еще более зловредным персонажем можно считать другого одного африканского вампира, с символично звучащим для русского уха именем попобава: демоническое существо с гомосексуальными наклонностями, якобы обитающее в Танзании. Это создание может принимать разные обличья, но чаще всего оно является в виде одноглазого существа с крыльями летучей мыши — его имя и переводится как «крыло летучей мыши». Демон этот является к своим жертвам, чаще всего мужчинам, и насилует их. После этого он заставляет жертву всем рассказывать о своем унижении, в противном случае обещая являться снова. Слухи о появлении попобавы становились причиной настоящей паники на Занзибаре и иных прибрежных областях Танзании, вынуждая местных жителей ночевать не дома, а на улице, сбившись в кучу. Сама по себе легенда о попобаве относительно молода: первые слухи о нем появились в 1960-е годы. Говорили, что после Занзибарской революции, свергнувшей здешний султанат, некий шейх в отместку вызвал джинна, которого и натравил на местное население. В 1990-е и в начале 2000-х попобава стал одним из аргументов политической борьбы: говорили о том, что этот облик принимает призрак убитого еще в 1972 году президента Занзибара Абейда Каруме или что его насылает на своих политических противников правящая в Танзании партия Чама Ча Мапиндузи.

Мифы о летучих мышах бытуют и в Австралии и Океании: так, у австралийских аборигенов с рукокрылыми связана местная вариация мифа о «первородном грехе». Как и в библейском варианте, основную вину возлагают на здешнюю Еву: первая женщина из любопытства потревожила летучую мышь, которая спала в пещере, общаясь с духами и сдерживая запертую в пещере Смерть. Испуганная летучая мышь улетела, и Смерть вырвалась на свободу, сделав смертными и людей.

Имеется в Австралии и свой аналог асанбосама: здешний вампир зовется гаркаином — это крылатое существо, схожее с летучей мышью, которое обитает в лесах на северном побережье Австралии. Завидев человека, он камнем падает с древесных крон, окутывает жертву перепончатыми крыльями, удушает ее, а потом пожирает. Облик летучей мыши порой принимают танифы — демонические существа из фольклора маори. С летучими мышами, точнее летучими лисицами, связывают и полинезийских богинь Нафануа и Леутоги с островов Самоа.

У японцев, северных соседей полинезийцев, известен ёкай (демоническое существо) по имени нобусума, которым становится очень старая летучая мышь. Нобусума часто пьет кровь у людей и животных, а по истечении некоторого времени превращается в других ёкаев, Например, в момондзии, звероподобного старика, живущего в лесу и нападающего на заплутавших прохожих, или яматити, зловредное обезьяноподобное существо, крадущее дыхание у спящих людей.

У китайцев же, напротив, отношение к летучим мышам было довольно благосклонным: прежде всего, из-за созвучия иероглифа означающего счастье, «фу», с китайским названием летучей мыши. В Китае летучая мышь считается символом удачи и долголетия, а пять летучих мышей, изображенных на поздравительной открытке, считают пожеланием всех благ: долголетия, достатка, здоровья и прочих.

В мифологии индейцев майя известен Камасотц — злой дух ночи, смерти и человеческих жертвоприношений на службе у владык подземного мира Шибальбы. Этот дух почитался в облике летучей мыши с жертвенным ножом в лапе. Схожий персонаж имеется и в ацтекской мифологии по имени Тлакацинакантли, что дословно переводится как «Человек — летучая мышь». Этот ацтекский Бэтмен отождествлялся с богом смерти Миктлантекультли и также изображался в кровавых брызгах, с жертвенным ножом или оторванной головой в руке. В целом же культ божества в виде человека с крыльями и головой летучей мыши еще за тысячу лет до нашей эры существовал у сапотеков, от которых почитание этого божества распространилось по всей Мезоамерике.

Можно предположить, что дальним отголоском этого верования является бразильское поверье о купе-диеб — демонических существах с крыльями летучих мышей, охочих до человеческой плоти и обезглавливавших людей «лунными топорами».

Именно из Нового Света, где поклонялись богам в образе нетопырей и где обитали реальные летучие мыши, пившие кровь людей и животных, пришли в Европу представления о летучих мышах как основном обличье вампиров. Впрочем, отождествление рукокрылых с хтоническими силами бытовало и раньше: так, в античной Греции летучие мыши (никтериды, то есть дочери Никты, богини ночи) считались священными животными Персефоны, супруги Аида — бога царства мертвых. В Греции же бытовали легенды о миниадах — трех дочерях Миния, царя Орхомена, что оскорбили бога Диониса, тем, что работали в его праздник, после чего он превратил женщин в летучих мышей. По другой версии, это сделал Гермес, когда одна из миниад растерзала своего сына вместе с сестрами, принеся своеобразную жертву в Дионису. Гермес, кстати, превратил трех женщин в сову, филина и летучую мышь, снова показав близость ночных летунов в мифологическом сознании.

Широко представлена летучая мышь и в славянских верованиях, где она занимает промежуточное положение между птицами и «гадами». Зачастую летучую мышь связывают с мышью обычной: якобы она может отрастить крылья, если проживет семь лет или съест что-то освященное — пасху или свечу. В Галиции верили, что дьявол дал крылья мышам, грызшим свечи возле Гроба Господня, чтобы они могли быстро удрать, и бог в наказание оставил мышам «дьявольские крылья». В болгарских легендах в летучую мышь бог превратил страшного преступника, сбежавшего из тюрьмы.

Также летучие мыши увязывались и с разного рода нечистой силой: гуцулы считали их друзьями черта, а поляки — злыми духами, летающими в поисках тех, кто продал душу дьяволу. Летучая мышь, залетевшая в дом, у поляков считалась обличьем злого духа, искавшего, кого забрать.

С несчастьем залетевшая в дом летучая мышь отождествлялась и в России. Обличье нетопырей у разных славянских народов принимали ведьмы, колдуны или души умерших, а на русском Севере летучих мышей прямо именовали кикиморами. Не обошлось, конечно, и без вампирской тематики: у сербов-лужичан летучие мыши отождествлялись с вампирами; в то, что они эти животные сосут кровь, верили и в Польше. Впрочем, возможно, тут мы имеем дело с «вторичным фольклором» — изначально книжном сюжетом, теми или иными путями спустившимся «в народ».

Наибольшее литературное влияние на образ вампира-летучей мыши оказал, разумеется, Брэм Стокер с его Дракулой. Бессмертный вампир из Трансильвании мог оборачиваться и повелевать разными животными и, хотя собственно летучей мыши в книге уделено сравнительно немного внимания, именно эта ассоциация оказалась наиболее устойчивой, распространившись у всех подражателей и продолжателей ирландского автора. Впрочем, еще до Дракулы русской писатель Алексей Толстой в 1841 году написал рассказ «Упырь», где символами двух противостоящих друг другу дворянских родов, представители которых и изображены упырями, имеют в гербах летучую мышь и филина.

В летучую мышь обращаются и другие представители темных сил, самым грозным из которых можно считать толкиеновского Саурона, принявшего облик огромного нетопыря после поражения от эльфийской принцессы Лютиен и пса Хуана. В это же животное обратилась и одна из его подручных по имени Тхуренгветиль, личину которой, в свою очередь, одевает сама Лютиэн, чтобы проникнуть к престолу Мелькора-Моргота.

Летучая мышь зачастую выступает как символ слепоты и безумия, что нашло свое отражение к картине Франциско Гойи «Сон разума рождает чудовищ», где в образе ночных кошмаров предстают все те же совы и летучие мыши, в очередной раз подтверждая известное еще древним грекам и египтянам представление о глубинной близости этих двух ночных животных.

Гроза коз и похититель душ

Еще одна ночная, точнее сумеречная, птица — козодой, чей фольклорный образ очевиден уже из его названия. Предания о том, что козодой высасывает молоко у коз известны со времен Античности, о них писали Аристотель и Плиний Старший. В этих представлениях причудливо преломились повадки этой птицы охотиться на насекомых, что вьются рядом с пасущимися животными. Согласно суевериям, козодои не только оставляют козлят без молока, но могут привести к болезни или слепоте самих коз. И не только коз: в Белоруссии отмечено поверье, что у коровы, под которой пролетел козодой (или колдун в обличье козодоя), или той, что переступила гнездо козодоя, также портится молоко.

Домыслить, что козодой представляет угрозу не только для домашней скотины, но и для людей, оказалось несложно. В Северной Европе козодоев именовали «ночными воронами» или «ночными ястребами», сопровождавшими участников Дикой Охоты. У поляков отмечено верование, что козодой заводит людей в лесную глушь: садясь на землю, он почти дает себя схватить, но в последний момент отлетает — и так несколько раз, пока человек не очутится глубоко в чаще. Также в русских и украинских поверьях козодой иногда сближается с летучей мышью. В Англии его именовали «птицей-трупом» и «трупоедом», а одно из его наименований «габбл-ратчет» считается отсылкой к так называемым «Гончим Гавриила», одной из вариаций британской Дикой Охоты. В Ирландии козодоев считали душами некрещеных детей, застрявших между адом и раем. Вместе с европейскими колонистами схожие поверья перешли и в Северную Америку, где появление козодоя на пороге дома считалось предвестником близкой болезни или смерти. Есть версия, что предания о козодое породили и образ латиноамериканского криптида чупакабры, который, как и козодой, якобы питает особое пристрастие к козам.

Похожие предания нашли отражение и в литературе Нового Света. Так, Вашингтон Ирвинг описал эту птицу в своей «Легенде о Сонной Лощине», поместив козодоя среди лесных тварей, терроризировавших Икабода Крейна, пока тот ехал по лесистой долине, якобы населенной призрачными всадниками без головы. Роберт Фрост, поэт из Новой Англии, сделал козодоя одним из обитателей Дома призраков в одноименной поэме 1915 года. Народные поверья об этих птицах вдохновили и Говарда Лавкрафта на образ козодоя, караулящего возле дома, где кто-то находится при смерти, чтобы успеть перехватить душу умершего. Лавкрафт основывал эту идею на поверье, которое ему поведала писательница и журналистка Эдит Минитер из Норт-Уилбрахема, штат Массачусетс, когда писатель посетил ее в 1928 году. Эта идея была использована классиком хоррора в одном из его самых знаковых рассказов «Ужас Данвича»:

«Нельзя не отметить и тот неподдельный суеверный ужас, что испытывают аборигены перед криками козодоев. Птиц этих тут великое множество; теплыми летними ночами они кричат как оглашенные, повергая в ужас обитателей Данвича, которые всерьез считают, что с наступлением темноты козодои выходят на свою дьявольскую охоту, карауля души умирающих, и когда душа, покинув бренное тело своего обладателя, оказывается в цепких лапах этих голосистых тварей, они тут же разражаются демоническим хохотом, который слышен на всю округу; но если душе усопшего удается ускользнуть от ночных охотников, то разочарование охватывает их, и голоса их постепенно растворяются во мраке».

Лавкрафтовской интерпретации козодоев посвящено и несколько комиксов по мотивам «Мифов Ктулху», где обыгрывается упомянутое предание. Схожие идеи развивает в своем дебютном романе «Козодой» британская писательница Дебора Хьюитт, описавшая своего рода альтернативный Лондон, именуемый Гнездовьем, в котором козодои также сопровождают души умерших — почему-то в Туонелу, мир мертвых в финской мифологии.

Вампиры и ведьмы, посланники языческих богов, вестники смерти и горя — не счесть суеверий, которыми окружила «ночных летунов» людская молва. Романтизация, мифологизация, а порой и демонизация всего, что связано с ночью, похоже, является неотъемлемой частью человеческой натуры, а значит и отношение людей к «созданиям ночи» и дальше останется особенным.