Суп, приготовленный орком. Как Дмитрий Озерский проделал путь от текстовика группы «АукцЫон» до автора детских стихов

— Как появился «Суп»? Давно ли вы решили его заварить?

— Тут нужно начинать издалека, точнее с 2009 года, когда вышла моя первая книга стихов для детей — «Там, где…». Изначально я вовсе не помышлял о написании детских стихов, а потом вдруг — бабах! — и целая книжка. Просто очень многие вещи происходят сами собой, когда наступает правильное время. Тогда у меня родилась третья дочка, и вдруг начали сочиняться произведения для детей. Какие-то подобные стишки я придумывал и раньше, но они мне самому не нравились. А тут «поперло»: я меньше чем за год сочинил достаточное количество стихов, которые, наверное, можно назвать детскими. Часть из них вошла в книжку «Там, где…», а еще несколько десятков, как обычно, ушли в мусор. Я, вообще, как автор к себе довольно критичен — у меня в отвал уходит около девяноста процентов написанного. Иллюстрировать книгу позвал своего друга Гавриила Лубнина, известного петербургского художника…

— …который недавно умер.

— Да, огромная потеря… Это был крайне одаренный человек, создатель своего уникального стиля. Прекрасный художник, превосходный график и талантливый сочинитель стихов и песен. И очень добрый по характеру. Мы с ним дружили много лет семьями, Гавриил и Наташа Лубнины стали крестными моих детей. Ну а поскольку Гаврик всегда был где-то рядом, для меня стало естественным решением поручить ему работу над иллюстрациями для книги. И справился он со своей задачей, на мой взгляд, превосходно. Когда же книга «Там, где…» легла на прилавки, ею заинтересовался Андреас Третнер — переводчик, благодаря которому немецкие читатели познакомились со многими произведениями современной русской литературы. Андреас сам первым вышел на меня с неожиданным предложением: он переводит на немецкий некоторые стихи из «Там, где…», а я выступаю с ними перед тамошней публикой. Но мне эта идея не очень понравилась — скучно ведь произносить непонятные слова на незнакомом языке. И я предложил сделать музыкально-поэтический проект. Позвал коллег по «АукцЫону» — саксофониста Колю Рубанова и тубиста Мишу Коловского. Мы с ними проехались по Германии, у нас было семь или восемь выступлений по разным городам. Я читал свои стихи по-русски, Андреас и еще один переводчик озвучивали их немецкие варианты, а Коля с Мишей обеспечивали музыкальное сопровождение.

— Так и появился состав ОРК — Озерский, Рубанов и Коловский…

— Совершенно верно. А потом петербургский мультиинструменталист и звукорежиссер Коля Бичан позвал нас в проект «Хармс.Doc Revival» — это музыкально-поэтический перформанс на основе стихов Даниила Хармса. Мы подружились и в итоге стали работать впятером: я, Рубанов, Коловский, Бичан и Олег Шарр — известный барабанщик и перкуссионист. Причем решили мы сделать что-то и за пределами «Хармса». Новоявленная группа ОРКиКО подготовила свой собственный материал — шестнадцать композиций, созданных на основе моих текстов. Запись альбома «Суп» была закономерным решением. Мы уже обкатали эти шестнадцать композиций на живых выступлениях, материал нам нравился — и не хотелось, чтобы он канул в никуда.

— А почему именно «Суп»? Вообще, чем вам запомнилась запись этого альбома?

— Альбом получил такое название благодаря вещи «Суп», которую мы поставили в трек-листе самой первой, — ее текст получился смыслообразующим. При записи мы использовали метод «навалом», к которому я привык в «АукцЫоне»: все сидят в студии и играют одновременно, без особых наложений. Там очень силен импровизационный момент — в некоторых самых длинных вещах, вроде «Луны» и «Жука.Автобиографии» это очень чувствуется. Нам нравится выступать с этой программой в клубах Петербурга и Москвы, хотя народу приходит и не очень много — как правило, от пятидесяти до сотни человек. Но люди обычно очень эмоционально реагируют на композиции «Супа», правда, по-разному — одни выходят пришибленные, а другие, напротив, просветленные. И мы решили продолжить эту историю выпуском второго альбома ОРКиКО. Материал для него отобран — и мы уже отчасти откатали его вживую. Также в прошлом году состоялись пробные записи этого материала. У нас теперь достаточно обширный репертуар, который не отыграть в рамках одного концерта. Очень хорошо, когда появляется возможность выбора, ведь всегда какие-то вещи нам нравятся больше, чем другие, соответственно, эти играем, а те — нет.

— Когда же выйдет второй альбом ОРКиКО?

— В январе мы уже вплотную сели за чистовую запись. К слову, второй альбом ОРКиКО будет сильно отличаться от первого. В «Супе» практически нет вещей, которые можно было бы назвать песнями в традиционном смысле этого слова. Там большинство композиций — декламация на фоне импровизационной музыки. Некоторые коротенькие вещицы так и остались стихами — они прочитаны на фоне ненавязчивого эмбиента. Наш же новый альбом окажется более мелодичным, более простым для восприятия — и в то же время более жестким по настроению. Мы собираемся целиком презентовать его вживую на Ночи музеев в Петербурге. Ответить же на вопрос о том, когда конкретно альбом выйдет на носителях, я затрудняюсь — еще предстоит найти издателя, обговорить все нюансы…

— А проект «Хармс.Doc Revival» — он будет существовать в дальнейшем?

— Конечно, он тоже никуда не денется. Но там всё придумывали другие люди, а я всего лишь выступаю в качестве одного из приглашенных музыкантов. Тем не менее эта программа нравится мне самому, нравится она и людям — причем, как ни странно, в Москве она пользуется большим успехом, чем в Петербурге. Это весьма оригинальное, но в то же время органическое прочтение великолепных стихов Даниила Ивановича. «Хармса» мы играем приблизительно раз в два-три месяца. Это музыкально-поэтический спектакль, в котором много пространства для импровизации и одно выступление, как правило, не похоже на другое.

— Возвращаясь к вашему собственному творчеству… Вас не утомило, что вашу поэзию постоянно сравнивают с произведениями российских футуристов начала XX века и обэриутов?

— А куда денешься? Эти люди входят в число уважаемых мною авторов, и подобное сравнение, конечно, лестное. Они проложили некое русло, в котором получается — или не получается! — творить и мне. С другой стороны, я не устаю подчеркивать, что обожаю поэзию Бориса Пастернака — но с ним меня никто не сравнивает. Конечно, я люблю и Хармса, и Хлебникова, и Введенского. В 1995 году «АукцЫон» записал с Алексеем Хвостенко альбом «Жилец вершин» на стихи Велимира Хлебникова — впрочем, это была в первую очередь идея Хвоста. На самом деле я считаю, что на меня повлияли и поэты, и непоэты самых разных стилей и направлений. Я не могу писать как Пастернак, я создаю свое — так, как из меня выходит. И, к счастью, вдохновение меня, кажется, не покидает — стихи пишутся. После «Там, где…» у меня вышел сборник «Город жаб» — там повесть и шуточная пьеска. Эту книжку мне помог оформить другой друг-художник, Артур Молев. А сейчас у меня готов свежий материал, которого хватит на две новые книги — одну взрослой, а другую детской поэзии. Надеюсь, что довольно скоро они выйдут.

— А если вернуться в далекое прошлое — как вы решили стать музыкантом?

— О-о, как же давно это было! Тут имел место довольно обыденный случай: сначала люди просто начинают дружить, ощущают в себе общий интерес к музыке, создают дворовые команды… Ну а умение играть, первые качественные инструменты — всё это, как правило, появляется гораздо позже. Так было и со мной. Родившись в Ленинграде, я поступил после школы в Политехнический институт, на металловедение. Там и познакомились с Леней Федоровым, только он Политех закончил, а я нет. Леня собрал ансамбль, в который пригласил и меня. Понятное дело, что самым популярным инструментом была гитара, тогда очень многие на них бренчали. Побренчал какое-то время и я, но потом оказалось, что если гитаристов много, то в клавишниках ощущается серьезный дефицит. В итоге я переключился на клавишные, играть на которых, собственно, так толком и не научился — набирал три ноты одним пальцем. Со временем в том же ключе освоил и другие инструменты — трубу, например…

— А почему именно на вас возложили обязанность написания текстов к песням?

— Свое первое стихотворение, если его можно таковым назвать, я написал года в три. Потом помогли мои родители — когда к нам приходили гости, мы часто играли в буриме. Это игра такая, когда на заданные рифмы, иногда еще и на заданную тему придумывается стихотворение. Потом — в школе, класса с седьмого, активно писал всякие стихотворные пародии и пасквили. Когда я стал играть в группе, этот опыт оказался полезным. Впрочем, написание текстов для песен группы «АукцЫон» не сразу стало моей безоговорочной обязанностью — изначально мы могли брать слова отовсюду, даже из газет. Некоторые тексты писал Олег Гаркуша: в частности, почти все, что вошли в наш альбом «Жопа» (у альбома есть и более «политкорректное» название «Дупло». — Прим. авт.), вышедший в 1990 году. Тут еще хотелось бы подчеркнуть некоторую особенность моей работы со словом в группе: в сущности, я долгое время был либреттистом, поскольку создавал тексты для музыки, которую писал Леня. Раньше мы работали в основном так: Леня приносит музыкальную «рыбу», а я уже придумываю на нее слова. Впрочем, иногда бывало и так, что брался уже готовый текст — мой или Олега — и песня создавалась под него. Но так было раньше, сейчас мы пишем наши композиции по-другому.

— Каким образом родился сценический стиль «АукцЫона», выделивший вас из десятков других групп Ленинградского рок-клуба? Откуда эта ваша тогдашняя тяга к ярким шоу?

— Ну, в рок-клубе мы были далеко не единственной группой, уделявшей внимание внешней театральности, некоторым шоу-элементам. У нас зрелищный компонент очень усилился начиная с 1985 года, когда в группу пришел Олег Гаркуша. С его появлением в каждом выступлении стал присутствовать элемент эксцентрического представления. Потом несколько лет с нами выступал танцор Владимир Веселкин; немалый вклад во внешний имидж «АукцЫона» внес и художник Кирилл Миллер, занимавшийся у нас сценографией и оформлением первых альбомов. Не последнюю роль сыграло и наше тогдашнее увлечение панк-стилистикой: грим, причудливые прически, костюмы. Это было модно и сыграло определенную роль. Однако в основе всё равно всегда лежала музыка, она была первична.

— Когда и как проходили первые выступления группы?

— Они у нас начались еще до учреждения рок-клуба, в 1981-м. Как и большинство парней, желающих работать музыкантами, мы активно «халтурили» на разных танцевальных вечеринках, школьных праздниках и т. д. Исполняли «джентльменский набор» того времени: «Землян», «Машину времени», Юрия Антонова. Это был неофициальный заработок: никаких билетов, люди скидывались, и из этих денег шла оплата музыкантов. Когда появился рок-клуб, мы в него вступили, поскольку это открывало возможности легального музицирования. Правда, песни перед исполнением приходилось литовать, но особо серьезных проблем у нас с этим не было. Собственно, для того рок-клуб и создавался под крылом официальных органов, чтобы можно было держать всю эту «шушеру», то есть участников самодеятельных ансамблей, под одним колпаком. Ну а в пределах рок-клуба уже допускался известный либерализм и особо никто никого не притеснял. Да, были претензии, что мы какие-то «не такие», пишем «неправильные» песни — это некоторых раздражало. Хотя, в общем-то, в наших песнях никогда не было политики, так, эмоционально-ассоциативное отражение происходящего вокруг.

— Кстати, а почему в песнях «АукцЫона» отсутствует социально-политическая тематика?

— А зачем превращать музыкальную композицию в газетную статью? В этом случае ее век ведь окажется безнадежно коротким. Тем не менее это не значит, что мы, будучи обычными людьми, не интересуемся тем, что происходит в стране и в мире.

— Когда вы начали зарабатывать на жизнь только музыкой?

— Это происходило медленно и постепенно. Самым последним расстался с автобусным парком наш басист Витя Бондарик, долго трудился киномехаником и Олег. Что касается меня, то я, окончив в 1986 году Институт культуры, два года работал руководителем театрального коллектива. К этому времени «АукцЫон» уже начал активно гастролировать, и то и другое — и группа, и театр — отнимало массу времени и усилий. В конце концов, назрел вопрос окончательного выбора: туда или сюда. Я решил уйти в «АукцЫон» не потому, что там можно было больше зарабатывать, а в силу того, что режиссура — профессия «волчья», чтобы что-то вышло, ты должен тащить на себе всех. А в группе, наоборот, все друг друга поддерживали, помогали, подталкивали. Делалось одно большое коллективное дело — это и увлекло.

— Если взять ранние альбомы группы, от «Вернись в Сорренто» до «Бодуна», какой вы считаете самым удачным?

— Они все по-своему интересны. Любой наш альбом имеет некую объединяющую концепцию. Но ее можно обозначить скорее как эмоциональную, нежели логическую. Наши самые первые работы, такие как «Вернись в Сорренто», «Как я стал предателем» и «В Багдаде всё спокойно», — они чересчур театральные. Композиции для них придумывались как мини-истории. Те песни были достаточно жестко структурированы — возможно, именно поэтому многие из них прожили у нас на сцене не очень долго. А вот «Дупло», «Бодун» — они уже оказались куда более свободными по стилистике: некоторые песни с них можно было играть долго и можно играть по-разному. И те старые песни, в которых силен импровизационный потенциал, — они как жили, так и живут в нашей концертной программе. Например, мы и сейчас играем «Лизу», «Внутри собаки», «Фа-фа»…

— Начиная с 1989-го «АукцЫон» стал активно ездить в Германию и во Францию. Не было мысли остаться там насовсем?

— Нет, такой мысли как-то вообще не возникало. То были достаточно тяжкие в финансовом отношении годы — и зарубежные поездки рассматривались в том числе как возможность заработать. Мы могли проездить по клубам два-три месяца и привезти на человека по 30–60 марок. Огромные деньги по тем временам, полгода жить можно. Наш немецкий менеджер Кристоф Карстен принципиально продвигал «АукцЫон» не как некий продукт «а-ля рюсс», а как обычную нормальную западную группу. На первых порах на концерте могло быть пять-десять человек. Выступая в полупустых клубах, мы научились играть в первую очередь для самих себя — то есть радовать и веселить себя. Постепенно обрастали и публикой. Через несколько месяцев в тот же клуб на нас могло прийти уже человек пятнадцать-двадцать, в третий раз — 150–200. Еще нам очень повезло в том, что благодаря зарубежным гастролям мы познакомились со многими интереснейшими и талантливейшими людьми из числа эмигрантов: Алексей Хвостенко, Анри Волохонский, Владимир «Толстый» Котляров, Юрий Мамлеев… И, конечно, эти встречи тоже не могли не оказать влияния и на нас, и на наше собственное творчество.

— Вашим самым популярным альбомом считается «Птица». Но вы почему-то редко исполняете песни с него вживую…

— «Птица» отличается весьма жесткой внутренней структурой: припев — куплет — соло. Из этого очень трудно вырваться, уйти в свободный полет. А если пропадает возможность играть песню каждый раз немного по-другому, становится тоскливо и неинтересно. Почему мы, например, больше не играем ту же «Дорогу»? Казалось бы, песня ушла в народ, стала популярной — но на концертах с ней ничего не сделаешь, это обелиск. Ты можешь спеть ее раз пять-десять, но потом становится скучно, ибо она не меняется. Это как возить с собой в чемодане чугунный памятник самому себе: вот, смотрите, я тут наваял когда-то… Переделывать ее смысла нет — время ушло. Таскать же с собой подобный памятник — утомительно.

— Почему у вас после «Жильца вершин» был двенадцатилетний перерыв с альбомами?

— Поскольку у нас бразды правления принадлежат Лене Федорову, как композитору, то всё зависит именно от него. Не хотелось делать вторую «Птицу» или «Бодун». Нет, песни сочиняться не переставали, просто, как я понимаю, Федоров не видел этот материал как «аукцыоновский». А альбомы у него выходили — сольные или совместные, созданные с контрабасистом Володей Волковым или с проживающим в Израиле мультиинструменталистом Игорем Крутоголовым. Ну а к 2007-му всё сложилось и в плане новой работы «АукцЫона»: желание и предложение записать альбом возникло в ходе гастрольной поездки по США. Запись альбома «Девушки поют» проходила в американской студии, причем с нами согласились поработать такие замечательные музыканты, как гитарист Марк Рибо, клавишник Джон Медески, трубач Фрэнк Лондон, саксофонист Нед Ротенберг. На мой взгляд, альбом вышел интересный, то есть двенадцатилетняя пауза себя вполне оправдала. Потом были «Юла», «На Солнце» и «Мечты».

— Музыка «АукцЫона» довольно сильно изменилась с течением времени. И это изменение началось именно с альбома «Девушки поют». Усилился импровизационный момент, композиции стали более длинными и малопредсказуемыми…

— Ну, даже на наших ранних альбомах можно найти композиции наподобие «Фа-фа», которые очень похожи на то, что мы делаем сейчас. Но в целом да, мы осознанно отошли от «сделанных» песен в сторону «живых» композиций. Отчасти это связано еще и с тем, что в свое время сменился состав группы — и новые музыканты принесли свое видение. Еще раз повторюсь: ранние альбомы «АукцЫона» комплектовались большей частью из заранее отрепетированных песен, которые потом на концертах звучали так же, как и в студийной записи. Нет возможности интерпретировать их как-то по-другому — и нам со временем надоело такое исполнять.

— Последний на данный момент альбом «АукцЫона» под названием «Мечты» вышел в 2020 году. Чем, на ваш взгляд, он отличается от предыдущих работ? И будет ли когда-нибудь новый альбом «АукцЫона»?

— С одной стороны, «Мечты» отличаются всем, а с другой — ничем. Со временем перерывы между выходом новых альбомов «АукцЫона» становятся всё дольше. Соответственно, каждая очередная работа группы создается людьми, которые успели несколько поменяться с течением времени, изменилось их восприятие окружающего. Поменялся и сам способ сочинения. Как я уже говорил, изначально тексты к нашим песням создавались по принципу либретто — то есть на уже готовую музыку. На «Мечтах» же по такому принципу созданы лишь одна-две вещи, не более. В остальных случаях сначала появились тексты, вокруг которых позднее возникла музыка. Или музыка и текст создавались параллельно, но независимо друг от друга — и лишь после они «сжились» в одно целое. «Мечты», как мне кажется, получились удачными, слушать их нескучно. Что же до нового альбома «АукцЫона», то пока таковой не значится даже в планах. Бог его знает… Есть Леонид Валентинович Федоров, звезды в голове которого могут встать по-разному, — но в данный момент он на запись альбома не настроен. Но я не исключаю, что со временем мы всё же засядем за запись — благо все мы дееспособны, играем вместе и расходиться не собираемся. Нужен просто энергетический повод — когда почувствуем, что готовы сделать новую программу, которая не станет перепевкой старого.

— Можно несколько слов о тех из ваших соратников по «АукцЫону», кого уже нет в живых?

— Это умерший в 2008 году саксофонист Коля Федорович — он играл с нами на самом первом этапе существования группы. Это перкуссионист Паша Литвинов, который был в «АукцЫоне» двадцать лет — вплоть до самой своей смерти в декабре 2005-го. Это очень часто участвовавший в наших концертах Толя Герасимов, замечательный флейтист и саксофонист, — он покинул нас в 2013-м…

— А что вы скажете про Хвостенко? Вы с ним общались в последние годы его жизни?

— Да, мы общались, хоть и не так тесно, как раньше. Чаще других с ним виделся Леня, поскольку они оба проживали в Москве. Мы познакомились с ним, как я уже говорил, за рубежом. Это было в 1989 году в Париже. Хвост уже тогда являлся легендарной личностью, он был известен как художник, а также сочинял стихи и песни. Мы с ним сразу подружились, а потом и плодотворно поработали вместе, сделав альбомы «Чайник вина» и «Жилец вершин». Через него мы спознались и с Анри Волохонским. И Хвост, и Анри очень отличались от нашего тогдашнего круга общения. При всей своей харизматичности и необыкновенной эрудиции эти люди поразили нас своей тонкостью и деликатностью — они никогда не показывали своего превосходства. Вселенская широта и доброта с мудростью и твердым внутренним стержнем… Общение с ними захватывало настолько, что казалось, тебя укрывает одеяло, ограждающее от остального мира. Хвост, как известно, умер в 2004-м. А спустя десять лет мы в память о нем выпустили альбом «Скорпион», в основу которого легли сохранившиеся записи Алексея Львовича. На «Скорпионе» Хвостенко читает как собственные стихотворения, так и басни, написанные им в соавторстве с Волохонским, — под аккомпанемент Анатолия Герасимова и музыкантов «АукцЫона».

— За минувшую четверть века Леонид Федоров записал большое количество сольных альбомов, причем многие тексты их песен — вашего авторства.

— Это выбор и авторское видение Леонида — привлекать к работе над своими альбомами тех людей, которых он считает нужными. Это может быть и Игорь Крутоголов, и Владимир Волков, или я, или кто-то другой. Моя роль заключается только в написании текстов, ну и еще в обсуждении: тут получилось хорошо, тут не очень и стоит поменять строчку…

— Каков критерий, по которому вы оцениваете качество своих произведений?

— Если появляется понимание, что — всё, больше не изменю здесь ни слова, значит, вещь готова на все сто процентов, я за нее отвечаю. То же самое и в группе: иногда уже сочиненная песня лежит у нас мертвым грузом очень долго: в том случае, если мы чувствуем, что ей чего-то не хватает. Например, так у нас долго вылеживалась «Моя любовь», прежде чем мы нашли для нее нужный ритм и пристроили ее на «Птицу». А что до критериев… Бродский, кажется, в свое время сказал: «Между прочим, все мы дрочим». Это как раз то, что больше всего губит поэзию, с моей точки зрения. Все мы дрочим на свои эмоции, на самолюбование, на страдание и т. д. В хорошем произведении, на мой взгляд, этого должно быть меньше.

— Каким вы видите вашего типичного слушателя?

— Очень часто мне хочется ответить на ваши вопросы — я и сам не знаю… Вот и в этом случае тоже… Когда мы начинали в 1980-х, нам просто хотелось играть. Мы старались не подстраиваться под запросы массового потребителя. И тот факт, что «АукцЫон» стал в результате достаточно известной группой, я отношу во многом на счет везения — особенно если учесть, что в нашем городе тогда было много талантливых и оригинальных команд, которые потом куда-то исчезли. Ну, видимо, нас слушает какая-то … интеллигенция… не знаю… Примечательно, что, несмотря на солидный возраст группы, мы до сих пор видим на концертах много молодых людей. Вот это очень радует.

— Всегда интриговали загадочные образы, встречающиеся в ваших стихах. Ну кто такой, например, Роган Борн? Или Голова-нога?

— Роган Борн — это такой собирательный персонаж. Не вполне понятно, кто он такой. Я сейчас и сам не могу точно сказать, через сцепление каких ассоциаций родился этот образ. Отчасти он связан с фильмом «Идентификация Борна» — но только отчасти. Меня в этом фильме зацепил сам образ человека, который вроде есть, а вроде его нет. Соответственно, Роган Борн — некто, про кого мы знаем только то, что ничего о нем не знаем. Ну а Голова-нога — это четкая отсылка к творчеству Сэмюэла Беккета. У него есть изображения инвалидов, непонятно как передвигающихся… Хотя вообще мне очень трудно объяснять, о чем говорится в моих стихах. Я и сам не знаю. Да и вообще, есть ли тот, кто знает — откуда всё берется и выплывает? А получается живой человек. Вроде клетчатый, а вроде как живой…