Парадоксы святости: как страх и бытовая религиозность стали одной из основ русской культуры

Нам не дано отправиться на пятьсот лет назад, зато у нас есть огромное количество летописей и других письменных свидетельств. Их достоверность и адекватность авторских умозаключений мы можем ставить под сомнение, зато картину мира они показывают идеально. И если закрыть глаза на бесконечные войны многочисленных князей друг с другом, регулярные набеги самых разных кочевников и пугающе стабильные жалобы на неурожаи, то где-то среди довольно заунывного хоровода подобных фактов вдруг откроется ряд совершенно неожиданных и странных явлений.

«Того же лета рыболов выяша из Стямля в Киеве детище, емуже на лице срамные уди, иного нельзя сказать; и вергоша его опять в воду».

Суть драмы проста: рыбаки вытащили из реки не то рыбу, не то человека, на лице которого было нечто, ужасно напоминающее гениталии. Всем стыдно — смущение летописца видно даже сквозь века. Уродца отправили обратно в реку. Никто так и не понял, что произошло, но всем стало не по себе. Не то знамение, не то попущение Божье.

Причем не единственное — если дальше листать летописи, то что-то подобное случается едва ли не раз в десять лет. Впрочем, обычно чудеса сосредоточены там, где им и полагается быть, — на небе. То огромный змей пролетит (комета, судя по всему), то солнце вдруг обзаведется парой двойников, то вообще погаснет, вызвав всеобщую панику. Добавим к этому регулярные пророчества, из которых каждое следующее — еще более жуткое, и возникает вполне логичный вопрос: как существовать в мире, где творится такое?

Человек не может жить спокойно, пока не найдет способ самостоятельно влиять на ситуацию или переложить ответственность на того, в ком он уверен.

А как повлиять на «промысел Божий», с которым ты постоянно сталкиваешься? Сама такая возможность просто недопустима: где Бог — и где ты? Кто ты по сравнению с Ним? Никто. Пыль земная. Он, конечно, тебя любит, но в Его замысле ты лишь один из элементов — которых очень и очень много. Бог ведь создал всё и всех.

Тогда необходима помощь — нечто такое, что все-таки возьмет ответственность на себя и даст возможность почувствовать если не покой, то хотя бы перспективу его достижения. Здесь человек встречается с верой. Это в 2018 году религиозные взгляды и пристрастия — вопрос исключительно личного выбора, а несколько сотен лет назад никто не мог себе позволить такую роскошь свободомыслия.

Религия необходима. Уберем ее — и то место, которое она прежде занимала, немедленно заполнит собой страх.

О том, что подобный подход к жизни не одобрит общество, даже говорить не будем. Можем просто вспомнить испанскую инквизицию — мы, конечно, в России, и здесь ее уж точно никто не ждет, но в дореволюционном уголовном законодательстве статья за богохульство наличествовала, и дела за ее нарушение регулярно возбуждались.

Первое, что бросается в глаза даже при самом беглом взгляде на классическую русскую культуру, — ее тотальная религиозность.

Что осталось нам от Древней Руси материального? Церкви. Что мы найдем на каждой второй бытовой картине? Икону. Что будет сквозить повсеместно в любом литературном артефакте? Да все то же.

Религия и церковь — такая же неотъемлемая часть старой русской культуры, как снег зимой. Потому что стоит это убрать — начнется страх. А вера отлично маскирует любой его возможный источник и становится убедительным объяснением. «Все пройдет — и это тоже», — вспоминает ветхозаветного старца одна из частей ортодоксальной русской ментальности. Вторая добавляет: «На все воля Божья». И живут они в мире и согласии уже больше тысячи лет. Не будем с ними спорить, сейчас у нас повсеместный плюрализм. Понять тоже лучше не пытаться — разве что попробовать объяснить совершенно непостижимые, на первый взгляд, вещи, огромное количество которых мы, немного покопавшись, найдем в истории. И помочь нам в этом нелегком деле может именно религия (и зачастую только она!).

Абстрактной вере нужна точка приложения, которой становятся вполне себе материальные предметы культа. Вот здесь-то и возникает небольшой конфуз: если официальная церковь с радостью наделяет сакральными функциями иконы и прочие канонические атрибуты, то народное сознание готово немедленно передать исключительные полномочия практически любому хоть как-то выделяющемуся предмету.

Привет язычеству.

Нет, конечно, некоторые специалисты вообще утверждают, что на Руси сложилась настолько экстравагантная форма христианства, что его лучше даже именовать двоеверием — слишком уж много языческого. Но это тема отдельного разговора. Да, одна из традиционных мировых авраамических религий совершенно удивительным образом наложилась на местный политеистический культ. Да, в народном сознании это приобрело совсем уж немыслимый размах. Да, получившийся гибрид очень далек от канонических образцов. Но что уж тут поделать: не можешь бороться — возглавь. И не забывай, что это Россия — тут вообще свой, особый путь развития.

Конечно же, главным религиозным артефактом все равно остались иконы, представляющие собой, согласно официальной позиции церкви, образ, средство проявления тех самых сил, от которых вы чего-то ждете, и связи с ними. Грубо говоря, мессенджер для коммуникации с кем-то, кто сильнее вас. Народное сознание заявляет: «Да, конечно, мы вас услышали. Но не уверены, что поняли. И вообще, у нас свой, особый путь развития, не мешайте». Не можешь бороться — возглавь. Ладно, допустим.

1713 год. В Москве — страшный пожар. Обычное дело: кто-то развел огонь, что-то пошло не так, выгорело полгорода. У кого-то заполыхал дом. Что первым выносят из огня? Конечно же, икону. Ее долго и упорно просят прекратить пожар. Не выходит. Тогда начинают бегать с ней вокруг дома. Снова мимо. И тут хозяин сгорающей избы вдруг испытывает чувство, представляющее собой смесь фрустрации и экзистенциального поражения: последняя надежда ведь погибла!

«Ты мне не помог, так помоги себе сам!» — обращается новоявленный погорелец к иконе и ловким движением руки отправляет ее в пламя. Неплохой перформанс, но власть не оценила: обвинение в богохульстве закончилось сожжением заживо.

История дикая, абсурдная и очень показательная. Икона с изображением Николая Чудотворца была для ее хозяина не просто доской с картинкой, но самостоятельным существом, обладающим сверхвозможностями. Однако в этот раз что-то пошло не так. С самого начала.

Вера в то, что икона есть нечто, выходящее далеко за пределы просто материального изображения святого, оказалась крайне живучей.

Существует восхитительная городская легенда про «стояние Зои»: пионерка, комсомолка и вообще всевозможно одобряемый член советского общества решила потанцевать с иконой, потому что ее избранник на вечеринку не пришел. Результат неожиданный для сталинской эпохи — девушка вросла в пол. Буквально.

Сделала несколько па — и всё, залипла. Что было дальше, остается только гадать: по одной версии, отрезвляющим оказался удар по лицу от проходившего мимо неизвестного монаха, по другой — девушку выпилили, простите, вместе с частью пола и увезли неизвестно куда люди в зловещей черной машине, третья… А впрочем, какая разница? Это городская легенда — если еще покопать, то и иллюминаты с масонами и рептилоидами подтянутся, так что тут главное — вовремя остановиться. Напоминаем, что описанные события далеки от реальности, но иллюстрация, согласитесь, яркая.

Какая-то из восточных традиций мудро заявляла, что если чайник сделать объектом поклонения и сто лет молиться ему, то он непременно обретет чудотворные свойства.

Хотя бы в сознании того, кто ему молился. На русской почве мы можем найти дальнейшее развитие этой концепции, причем куда более экстравагантное (удивляться не стоит — Россия же).

Ермак Тимофеевич. Казалось бы, при чем здесь он? Легендарный завоеватель Сибири. Важнее в этой истории не он сам, а обстоятельства его смерти, а точнее — доспехи атамана. Вообще, последние мгновения жизни Ермака со всей подобающей эпичностью описал Кондратий Рылеев в поэме, которую многие могут помнить еще со школьных времен, так что в деталях ее воспроизводить не станем. Ограничимся одним: он утонул. Во многом из-за своих доспехов.

Прыгать в штормовую ночь в середине октября в реку было не лучшей идеей, особенно когда твое обмундирование весит десятка три килограммов, а тебя перед этим обстреляли и избили. Ермак умер, а вот его амуниция стала отдельным атрибутом сакральной мифологии.

Довольно быстро доспехам начинают приписывать чудотворные свойства. Они регулярно появляются в летописях при изображении последующих событий: то чудесным образом указывают путь сквозь непролазные дебри Сибири землепроходцам, то отгоняют туземцев одним своим видом, то повергают стрелы вспять, то просто летят по воздуху впереди войска. И никто не удивляется. Всем хорошо, все чувствуют уверенность, источник которой — мифические доспехи, подтверждение промысла Божия.

Для иконы такое поведение неудивительно: количество историй о том, как образа́ ведут вполне самостоятельную жизнь, проявляют характер, активно демонстрируют свои предпочтения и вообще поступают как люди, настолько велико, что даже попытками перечислить их можно надоесть самому себе. А вот от доспехов подобного никто не ждет.

Впрочем, Ермак — персонаж абсолютно не канонический с точки зрения религии, в этом поле он просто «один из деятелей», и его доспехи нельзя рассматривать как сколько-нибудь сверхъестественный предмет. Народная легенда — не более того. Зато в ней, помимо откровенного чудотворения, есть еще один критически важный символический элемент сюжета — смерть.

Да, конечно, смерть — это важно. От нее никуда не скрыться, она везде, она пугает человека ровно столько, сколько тот живет, и отрицать этот факт, отмахиваться от него довольно глупо. Такое положение вещей просто стоит принять как должное и неизбежное. А еще с точки зрения религиозного мировоззрения (причем здесь даже не важно, какого именно — основанного на христианстве, исламе или культе Изиды) смерть — это дверь. Из повседневного в сакральное, разумеется. А коли так, то ее последствия и артефакты приобретают совершенно новое значение. Особенно когда речь идет о само́м почившем. Мертвое тело в старой Руси — субъект особенный.

Отношение к такого рода «субъектам» в старину можно охарактеризовать как смесь из страха и почтения. С одной стороны, мертвец уже перестал быть живым, поэтому чисто психологически не может восприниматься как собственно человек. С другой стороны, это только физическая часть процесса — духовно-то он никуда не делся, следовательно, необходимо сохранять должное почтение. Иначе… Иначе одному Богу известно, что случится. Особенно когда происхождение этого тела известно также одному только Богу.

Достаточно типичная картина: хмурый быт потерянной где-то между бесконечными лесами и бесконечными лесами деревни вдруг нарушается приступом панического страха, который охватывает всех. Причина вполне очевидна: вдруг найдено мертвое тело. Почти Твин Пикс, только по-русски.

Решение проблемы видится простым — тело требует погребения, потому что иначе было бы неправильно. Но дальше возникает целый ряд вопросов: как именно хоронить, кем был покойный, почему он вдруг появился именно там, где его нашли, и нет ли в этом какого-то дурного знамения? Спустя некоторое время обнаруживаются порой совершенно непостижимые причинно-следственные связи, вскоре к ним примешивается требуемое количество сакральности — а тут и до стихийного почитания обнаруженного тела недалеко.

Середина XVI века. Белое море. Более хтоничные время и место представить сложно. Крестьяне находят выброшенное на берег тело. Это вызывает у них глубокую озабоченность и скорбь, и, дабы не усугубить свое и без того тяжелое психологическое состояние, они его хоронят — почти там же, на берегу.

Возможно, на этом история и закончилась бы — если бы спустя четверть века одной из крестьянок не приснился человек, который приказал ей пойти ко всеми забытой могиле неизвестного, чтобы получить исцеление.

А исцелиться ей, действительно, очень уж хотелось, поскольку последние полгода она «была расслаблена» — то есть, в современной терминологии, страдала патологической слабостью, параличом или вообще любым недугом, снижавшим ее социальную активность. Впрочем, в подобной ситуации такое смелое предприятие могло показаться неосуществимым, путь-то для больного человека неблизкий! Но когда ночью неизвестный является в сон и требует отправиться на могилу — дело начинает отдавать чем-то чудесным, и не остается ничего, кроме как подчиниться. Иначе, как показывает практика, будет только хуже. Хотя куда уж хуже…

С утра она встает и идет к морю. На могилу. Конечно же, исцеление не заставило себя долго ждать. Чудо произошло. Следующей ночью незнакомец появляется снова, представляется Иваном и теперь требует сообщить об обстоятельствах выздоровления всем, кто может быть заинтересован, — в первую очередь, конечно, духовенству. Дальнейшее развитие событий не такое интересное — все закончилось канонизацией и созданием монастыря. Но ситуация — при всей своей странности — абсолютно типичная. Хотя бы потому, что практически в то же время несколько южнее, под Новгородом, разворачивались не менее эпичные события.

Обычно весной в России начинает плавать даже то, чему плавать не очень положено. Например, гробы.

Именно это происшествие стало отправной точкой следующей истории. Однажды утром жители села Боровичи нашли вмерзший в льдину гроб, торжественно вынесенный на берег реки водой. Поступив примерно так же, как за пять веков до этого летописные рыбаки, которые избавились от вызывавшей непристойные ассоциации рыбы, они отправили жуткую находку обратно в реку. «Откуда пришло — туда и ушло». И лучше даже и не думать, что это было вообще.

Но когда в дело вмешиваются сакральные силы, простое решение вопроса уже невозможно. На следующее утро гроб был на том же месте. Ситуация приобрела довольно скверный оборот. Возвращающийся вопреки всякой логике гроб — явление, выходящее за границы человеческого понимания, равно как и законов физики. Он принес с собой страх. Но самый простой способ борьбы с этим чувством — избегать его, пока оно снова не напомнит о себе. Гроб отправился обратно в реку. Наступает время борьбы между простотой и сакральностью. Конечно же, здесь победит последняя.

Можно предположить, что для полноты мифологической картины гроб вернется еще раз — прямо как в сказках, где третий повтор действия оказывается судьбоносным. И это, конечно же, произойдет.

Но теперь уже с дополнительной сакральностью. Ночью сразу нескольким жителям деревни приснится один и тот же сон. Молодой человек будет обвинять их в непочтительном отношении к себе. Он потребует объяснить, почему с ним поступают не по-христиански. Конечно же, наутро гроб найдут всё в том же месте и теперь вскроют, а внутри обнаружат ночного посетителя снов. Теперь придется поместить его в часовне. Дальше начнутся подобающие случаю чудеса, а также прояснятся некоторые детали биографии покойного: был он, дескать, юродивым, а убила его молния. Возможно, это все, что следует о нем знать. Кроме имени, которое он назвал сам.

Любой достаточно эпичный сюжет имеет свойство повторяться. В истории это бывает сплошь и рядом. И ничего удивительного, что практически в то же время, но уже под Архангельском одному священнику ночью снится, как мужчина довольно настойчиво требует пойти на берег реки, забрать гроб и подобающе его похоронить. Мы уже знаем, что такие требования нельзя игнорировать — надо идти к реке, где незамедлительно обнаруживается гроб. Его вскрывают и находят внутри тело без признаков разложения. А это уже очень серьезно.

Немедленно начинаются попытки выяснить, кем является неопознанный и отлично сохранившийся мертвец. Дальше действие развивается поистине кинематографично: появляется как будто из ниоткуда слепая старуха, которая сообщает, что знает правду, и этого достаточно для того, чтобы подтвердить чудо.

События столетней давности. Покойный был мелким служащим у местных чиновников, и в какой-то момент между ним и начальником возник конфликт. В те времена в подобных случаях всегда прибегали к простому и действенному способу — потасовке. Однако, не желая участвовать в мордобое с начальством, покойный предпочел спасаться бегством. Прибежав к реке, он зашел в воду — его преследователь остался на берегу. Внезапно произошло чудо: воды расступились вокруг беглеца, и это стало аргументом для его начальника — тот начал молить о прощении. Подчиненный, конечно же, его простил, но сам тут же утонул. Рассказав об этом, слепая подошла к гробу и незамедлительно прозрела. Так был явлен новый святой.

Сюжет оказывается достаточно живучим. Проходит сто лет, и практически в тех же местах, на Севере, события повторяются.

Глухое село, берег реки. Около церкви из земли вдруг появляется гроб. Полуистлевший, ветхий. Кто внутри — непонятно, да и, вообще, даже старожилы не помнят, чтобы на этом месте кого-то хоронили.

Но духовный опыт к тому времени уже был накоплен, убедительных примеров, демонстрирующих, что с такими вещами лучше не шутить, знали тоже немало, потому над гробом оперативно воздвигли часовню. Конечно же, не обошлось и без знамений во сне — поступило приказание сделать новый гроб. После этого выяснилось, что мощи нетленны, произошло несколько чудес. Все были удовлетворены результатом. Но спустя две сотни лет церковная инспекция вдруг обнаружила, что останки оказались подвержены тлению, а стало быть, и святость их ставилась под сомнение. Святой, известный под именем Прокопия Устьянского, был разжалован непреклонной светской властью. Что, впрочем, не помешало местному населению продолжать почитать его могилу и мощи. Потому что если два века что-то считалось святым — один указ вряд ли изменит ситуацию.

Так прошло еще сто лет. Несмотря на то, что в XIX веке светская власть довольно часто и активно вмешивалась в дела религии (как минимум потому, что после петровских реформ церковь внезапно оказалась одной из государственных структур), на продолжающееся народное почитание разжалованного святого все закрывали глаза. Пока не пришли большевики. Объявив войну культу, они начали кампанию по массовому изъятию церковных ценностей и вскрытию мощей.

И вот тут-то и случилось самое интересное: раскурочив гроб с останками, которые за сто лет до этого были признаны все же тленными, беспристрастная комиссия, состоящая из атеистически настроенных коммунистов, вдруг признала их нетленными и зафиксировала этот факт в соответствующих документах.

Что произошло с мощами за сто лет — неизвестно, но предположить, что большевикам было выгодно по какой-то причине искажать в данном случае факты, трудно. Есть нетленное тело — значит есть. Хотя случай уникальный: коммунисты-богоборцы фактически подтвердили святость того, кто был разжалован из святых. Но это не очень повлияло на ситуацию. Дальнейшая судьба мощей не совсем ясна, да и официальная церковь, кажется, так и не пришла к единому мнению о статусе Прокопия Устьянского.

Впрочем, по уровню связанной хтоничности следующий святой, возможно, очень серьезно опережает всех предшественников. Варлаам Керетский. Снова эпоха Ивана Грозного, снова побережье Белого моря. Атмосфера уже достаточно зловещая. Самое подходящее место для духовного подвига — и достаточно мрачное для появления там дьявола. Лукавый подловил священника предельно банально — внушил ему чувство ревности к собственной жене. Поддавшись соблазну, тот впадает в ярость и убивает супругу — нарушая сразу несколько заповедей. Причина довольно проста: он увидел незнакомца, выходившего из ее спальни. Это, конечно же, был дьявол, который пытался таким образом склонить священника ко греху. Просто так, из вредности.

В скором времени Варлаам осознает тяжесть содеянного и начинает активно каяться. Попутно он приходит к выводу, что не достоин носить священнический сан. Достаточно логично.

А вот дальше начинается уже куда более экстравагантное действо. Чтобы искупить грех, он дает обет. Садится в лодку, размещает там гроб с убитой женой и решает безостановочно плавать вдоль морского побережья. Туда и обратно, выбирая максимально сложные и неподходящие для такого каботажа погодные условия.

Подобное действие уже вызывает у всех свидетелей священный ужас: мертвое тело в лодке, молчаливый священник, да и, в конце концов, сама атмосфера Русского Севера. Это продолжается достаточно долго, чтобы стать элементом местной мифологии. Несколько лет — не то три, не то пять. Труп убитой жены уже благополучно истлел, но для окончательного искупления греха этого мало. Необходимо дополнительное чудо. И оно совершается прямо тут же.

Часть Белого моря была оккупирована довольно зловещими моллюсками — корабельными точильщиками. Эти неприятные существа причиняли много бед всем, кто так или иначе был связан с морем: они прикреплялись к днищам кораблей и вбуривались в древесину, что рано или поздно заставляло судно уйти на дно — и хорошо, если это происходило в гавани, а не посреди открытого моря. Варлаам решает избавить всех от моллюсков.

Впрочем, делает он это весьма своеобразно — призвав Бога, просто велит моллюскам уйти и перестать причинять людям неудобства. Те послушно выполняют требование.

Потому что трудно противиться такому ультиматуму. Сочтя это достаточно убедительным доказательством прощения своего греха, Варлаам наконец пристает к берегу и немедленно уходит куда подальше от людей. Впрочем, те все равно напоминали о себе, особенно женщины. Они наведывались в лес собирать ягоды и отвлекали почтенного старца громкими песнями. Это заставляло его уходить все дальше и дальше вглубь Кольского полуострова, где отвлекали разве что малочисленные саамы, но и их тоже можно было использовать для религиозного подвига и проповедовать им истинную веру.

Впрочем, дальнейшее развитие событий достаточно туманно — никто даже не знает, где и когда умер многострадальный Варлаам, зато известно, что его тело непостижимым образом перенеслось в родную деревню Кереть, где вскоре начали происходить чудеса. В своем посмертном существовании Варлаам Керетский обычно помогал мореплавателям благополучно пережить шторм — отгоняя огромные волны или возвращая к берегу рыбацкие лодки, которые могли затонуть.

Достаточно логичный и завершенный сюжет, где есть всё: и абсолютно демоническая даже для старой Руси история с убийством жены, и затяжные мытарства, и укрощение непостижимых сил природы — борьба со штормами, торжественное изгнание моллюсков.

Победа над хтоническим ужасом в чистом виде. Избавление от страха перед непреодолимой силой, которая присутствует повсеместно. На каждом углу — и в спальне жены, и в море, и даже в ближайшем лесу.

Эти примеры наглядно показывают, почему религия стала неотъемлемой частью России. Даже тот же Раскольников (кстати, близкий ведь сюжет) в финале ударяется в богоискательство — и неудивительно, что его окончательно подвигла на это Сибирь. Попытка разыскать в себе нечто сакральное привела только к банальному и грубому преступлению — зато сакральное нашлось вокруг. Равно как и сумрачный кошмар похожей на гроб комнаты и двадцатистраничного серого Петербурга.

Ужас и святость не могут друг без друга. И видимо, с Россией у них любовь настолько давняя, что ее уже ничем не вытравить. По крайней мере сделать это так, чтобы было убедительно и надолго, пока никому не удалось.