«Результаты теста на айкью показывают только способность решать тест на айкью». Главред портала «Нейроновости» Алексей Паевский — о прокачке способностей мозга и лучшем способе помочь себе во время сессии

— На своей лекции в обществе «Знание» вы рассказывали, как прокачать когнитивные способности нашего мозга. Если вкратце, как это сделать?

— Сразу оговорюсь, что эта лекция подготовлена и обычно читается не мной одним, а с партнером и соавтором Анной Хоружей. Такой формат нам больше нравится. Если совсем коротко, то рецепт такой: нормально спать, много двигаться и заниматься интеллектуальной деятельностью. Вот и всё.

— Человек с более развитыми когнитивными способностями — это более счастливый человек?

— Нет никакой корреляции между первым и вторым. Как говорил Козьма Прутков, вернее люди, которые скрывались за этим псевдонимом, «хочешь быть счастливым — будь им». Это единственный известный мне рецепт счастья. Можно быть очень умным и несчастным, можно быть очень умным и счастливым, и все остальные варианты тоже возможны.

— На лекции вы вскользь упомянули игрушки для развития мозга. Вы считаете их бесполезными? Какие именно?

— Я имел в виду девайсы на основе работы биологической обратной связи. Их надевают на голову, и они считывают и достаточно примитивно визуализируют активность головного мозга. А вы пытаетесь силой мысли этой активностью управлять, меняя что-то на экране — например, ускоряя машинку, которая едет, или надувая шарик. С их помощью можно прокачать какие-то свойства психики, например внимание, концентрацию. Но исследования показывают, что устройства, которые симулируют эту обратную связь, работают не хуже. Какой-то эффект есть, но это скорее эффект плацебо.

Мы действительно можем с кожи головы считать активность мозга, это называется электроэнцефалографией (ЭЭГ). Но, во-первых, такой способ в лабораторных условиях требует 32, 64 или 128, словом, достаточно много электродов, которые закрепляются на голове. А когда вы покупаете устройство в интернете, у него один-четыре электрода. Во-вторых, когда мы снимаем активность даже лабораторным устройством для ЭЭГ, у нас очень много шумов: движения человека, биение сердца, моргание и так далее. Очень сложно из этого вычленить настоящий сигнал. У девайсов с минимальным количеством электродов (к тому же сухих, а в лаборатории используют специальный гель) качество сигнала еще хуже. Соответственно, к таким игрушкам у меня скептическое отношение.

— Как изучение новых языков в зрелом возрасте помогает бороться с деменцией?

— По данным достаточно большого количества исследований, любая интеллектуальная и физическая активность, конечно, не предотвращает полностью деменцию или тем более болезнь Альцгеймера, но заметно снижает вероятность ее возникновения. А если совсем точно, на какое-то время ее отодвигает. Есть такие люди — суперстарики, или суперэйджеры, у которых старения мозга мы не наблюдаем. По крайней мере, сейчас. Мы не знаем, что будет, когда им исполнится 120, потому что их очень немного и, по-моему, не было исследования суперстариков старше 100 лет. И мы не знаем, чем это объясняется. Скорее всего, есть вклад генетики.

Но у всех нас и в норме, без деменции и Альцгеймера, мозг стареет. Нервные клетки, появившись однажды, остаются с нами всю жизнь и постепенно умирают. Несмотря на заблуждение, новые нейроны появляются, тем не менее нервные клетки гибнут, кора истончается. Это естественный процесс старения мозга. Даже без патологий к 90 годам люди медленнее думают. Иногда этот процесс деградации идет быстрее. Это может быть деменция, болезнь Альцгеймера, много разных вариаций, и почему они начинаются, мы тоже до конца не понимаем, потому и нет никаких лекарств. Но мы можем сказать, что любая регулярная интеллектуальная деятельность (очень важно, чтобы она была регулярной) помогает мозгу активнее перестраиваться и противостоять упадку.

— Имеет смысл учить по верхам несколько языков или один, но вглубь?

— Не думаю, что есть разница. Необязательно изучать языки, можно, например, программирование. Помогает сам процесс узнавания нового и активизации памяти. Дело не в языках, а в когнитивных процессах, которые заставляют активизировать пластичность головного мозга.

— Корейский или китайский язык, которые сложнее для россиянина, дадут лучший результат, чем, например, английский и хорватский?

— Не уверен. Пожилому человеку будет сложнее войти в этот процесс, и он может сломаться быстрее и отвернуться от этого. Думаю, не нужно усложнять. Что нравится, то и учите. Но, подчеркну, здесь я транслирую свое мнение, а не результат научных исследований.

Важно, чтобы любые когнитивные тренировки давали еще эмоциональный заряд. Лучше всего такими вещами заниматься в коллективе. Социализация, социальное общение для людей пожилого возраста тоже играет очень большую роль.

— Правда ли, что курильщики не болеют болезнью Альцгеймера?

— Нет, конечно. Болеют.

— К вопросу о получении радости от процесса. Музыка может благотворно влиять на наше состояние, воздействуя на электрическую активность мозга. Вы что-то знаете о том, какую музыку и как часто стоит слушать, чтобы мозг радовался?

— Во-первых, какая радует, такую и лучше слушать. Во-вторых, если мы говорим о пользе музыки для когнитивного состояния, то прослушивание музыки, безусловно, помогает. Есть эксперименты, которые показывают, что на небольшое количество времени, примерно на полчаса, прослушивание музыки увеличивает даже наше айкью. Но лучше музыку не слушать, вернее не только слушать, но и играть. Это более мощное средство.

Слушать — одно дело, а пытаться, например, разобраться в Бахе, различать все мелодии полифонии — более сложная когнитивная задача. Плюс, если ты исполняешь музыку, включается моторика. Занятия, включающие мелкую моторику, как писание от руки, игра на музыкальных инструментах, вязание, то есть всё, что связано с мелкими движениями, тоже хорошо противостоят заболеваниям.

— То есть когда бабушки сидят и крючком вяжут, они себе помогают?

— Можно сказать и так. Но при вязании это быстро переходит в автоматическое движение. Чем хороша музыка: ты всё время делаешь что-то новое. Нужно как можно больше разнообразия. Поэтому деменция и болезнь Альцгеймера гораздо реже развиваются у людей, которые занимаются наукой. Ты всё время решаешь новые задачи. Конечно, важно оставаться в науке как в науке, а не как управленец.

Лекция Алексея Паевского «Мозг и музыка: как она влияет на нас»

— А человек, который занимается искусством?

— Наверное, тоже. Но в искусстве свои особенности. Это не про нейробиологию, скорее про психиатрию. Мы знаем, что с искусством она нередко связана. Много примеров великих художников, которые создавали шедевры в пограничном состоянии, как Врубель или Ван Гог. Много там клиники. Но это не потому, что искусство приводит к безумию, скорее наоборот. Человек находился в пограничном состоянии, и это позволяло ему создавать великие произведения. Но тут я не специалист.

— Есть ли исследования того, насколько разные активности повышают айкью (например, лекции в университете, чтение научпопа, даже фитнес повышает)?

— Таких исследований нет. В 1990-е было исследование, опубликованное в журнале Science, которое, видимо, породило легенду об эффекте Моцарта. Группа студентов проходила тест на интеллект, а затем находилась в разном музыкальном окружении — в тишине, под релаксирующую музыку и под музыку Моцарта. А затем снова проходила тест. У тех, кто слушал Моцарта, второй результат был выше на 10 пунктов. Поэтому можно сказать, что если перед тестом на айкью вы послушаете Моцарта, то результат будет на 10 пунктов выше. Но эффект держится полчаса. И результаты теста на айкью показывают только способность решать задачи теста на айкью. Это не показатель интеллекта. Чтобы улучшать свой интеллект, нужно решать разные интеллектуальные задачи.

— У многих людей в наше время на фоне плохих новостей диагностируется депрессия, тревожные состояния. Существуют ли эффективные методы для борьбы с этим в области неврологии, или нам остаются только лекарства?

— Если мы подразумеваем под депрессией не плохое настроение, а клиническую картину, не думаю, что она связана с тревожными новостями. Эпидемия депрессии началась в благополучном западном мире. Не вчера и не год назад, а лет десять назад. Поражает она обычно молодых и служит главной причиной нетрудоспособности в возрасте от 15 до 30 лет. Не знаю, как у нас, я не видел данных, может быть, в России тоже. И если честно, мы не очень понимаем, что происходит. Клиническая депрессия — это заболевание, имеющее свою биохимическую природу, которая нам до конца не понятна. Какое-то время господствующей теорией была серотониновая. Считалось, что у нас не хватает нейромедиатора серотонина, и если человеку давать препараты, которые это исправляют, так называемые селективные ингибиторы обратного захвата серотонина, то всё налаживается, только человек сидит на этих таблетках достаточно долго, сложно с них слезть. Сейчас мы понимаем, что серотониновая теория депрессии, скорее всего, ошибочна. Но при этом препараты работают. Хороший вопрос — почему они работают.

Мы понимаем, что дело в работе нейронных сетей, но всё более тонко, чем считалось. Возможно, дело в следовых аминах, нейромедиаторах, которые работают в комплексе с серотонином. В декабре за них была вручена российская премия «Вызов» в области будущих технологий. Я вхожу в ее научный совет. Замечательный ученый из Санкт-Петербурга, нейробиолог Рауль Гайнетдинов стал одним из ее лауреатов (кстати, сейчас как раз идет прием заявок нового сезона премии). Он активно изучает эти следовые амины и разрабатывает препараты, нацеленные на эти рецепторы. В будущем они могут помочь справиться с депрессией. В любом случае депрессию почти всегда нужно лечить фармакологически.

— Если студенты перед экзаменами хотят резко повысить мозговую активность, стоит ли им съесть гору ноотропных препаратов, сахара и сухофруктов?

— Сухофрукты, по крайней мере, вкусные. А ноотропы бесполезны. Я бы посоветовал студентам очень редкий в наше время рецепт, который называется «учиться весь семестр». Ноотропы не помогают, они либо не проходят барьер между кровью и мозгом, либо просто не работают. Вреда от них никакого, но пользы тоже. Единственный способ помочь себе в сессию сдавать экзамены — это нормально спать положенные восемь часов каждый день. Тогда результаты экзаменов достоверно улучшаются. Учить в ночь перед экзаменом нет смысла. Лучше поучиться пару дней перед экзаменом. И каждый раз, как позубрили, ложитесь спать, потому что именно во сне происходит процесс формирования воспоминаний. В целом здоровый сон — одна из главных составляющих для здорового мозга.

— Память больше всего ухудшается в результате плохого сна?

— Да, в первую очередь недосып. Понятно, что и переутомление тоже. Безусловно, на память сильно влияет злоупотребление алкоголем и наркотиками. А также, к сожалению, ковид. Постковид — настоящая проблема, с которой столкнулось человечество. Возникают проблемы с кратковременной и долговременной памятью. Люди описывают это как «мозговой туман», который не проходит и через два года после ковида. Мы потихоньку начинаем понимать, что происходит, но пока не знаем, что делать.

— Пару лет назад было популярно понятие психологического ресурса как ограниченной возможности человека функционировать и взаимодействовать с миром в эпоху ментальных перегрузок. Может ли у мозга теоретически заканчиваться «оперативная память»? Готовила ли нас эволюция к такому объему ежедневной информации и как можно помочь мозгу справиться с ним?

— Готовила, конечно. По счастью, эволюция научила нас забывать. Поэтому мы, безусловно, можем справляться с потоком информации. Нашу способность запомнить большое количество информации подтверждает существование людей, способных запомнить абсолютно всё. Они просто не могут забыть. Это означает, что наш ресурс на самом деле огромный. Вообще «психологический ресурс» — это термин скорее из словаря коучей. Проблемы того, что у нас мозг закончится и мы не сможем запоминать, я пока не вижу.

— Есть ли сегодня в России новейшие технологии и методики, которые помогают справиться с самыми страшными врагами мозга — болезнями Альцгеймера и Паркинсона?

— От болезни Альцгеймера пока нет ничего во всём мире. И пока нет даже проблесков [решения]. Мы не понимаем, что это такое. И есть большая проблема с испытаниями. Лекарства мы сначала испытываем на животных. Например, с противораковыми препаратами проблем нет, потому что все мышки умирают от рака. А вот Альцгеймером они не болеют. Процесс создания лекарства от болезни Альцгеймера происходит следующим образом. Мы сначала придумываем модель, воспроизводим ее на мышке, потом под эту модель создаем лекарства. Испытываем его, и на мышке оно прекрасно работает. А на человеке не работает. Таких случаев было уже множество. Препараты, которые делали крупнейшие фармакологические компании мира, проваливались при клинических испытаниях на человеке. Поэтому сейчас нам нужны новые идеи.

С болезнью Паркинсона (не путать с паркинсонизмом) чуть попроще. Если при болезни Альцгеймера начинают умирать почти все нейроны, и мы не знаем, почему они начинают умирать, то в случае болезни Паркинсона нейроны начинают умирать в конкретном участке мозга — черной субстанции, и это мы можем воспроизвести на мышках. Это и у нас делают, например, в одном из моих мест работы — Федеральном исследовательском центре проблем химической физики и медицинской химии РАН, что в Черноголовке. В его обособленном подразделении, Институте физиологически активных веществ, сейчас есть неплохие экспериментальные модели мышей с Паркинсоном, на которых можно отслеживать белковые патологии.

Потом, от Паркинсона давно уже есть лекарства, которые облегчают симптомы. Кроме того, сейчас есть так называемая глубокая стимуляция мозга, когда мы вводим электроды в глубокие подкорковые структуры, где происходят разрушения, и стимулируем мозг. Такие операции проводятся на потоке, в том числе в России. Причем не только в Москве. Я присутствовал на таких операциях во Владивостоке. Еще их делают в Тюмени и, по-моему, в Томске. В мире есть и другие технологии — например, выращивают новые нейроны и вживляют вместо умерших.

— Майкл Джей Фокс уже больше тридцати лет живет с Паркинсоном. Вероятно, какие-то методы работают?

— Вероятно, работают. Потому что прожить столько лет с этой болезнью — это, мягко говоря, уже очень много.

— Согласно вашему профилю на сайте «Знания», вы продвигаете важнейшие проекты страны — водородную энергетику, декарбонизацию, электротранспорт. Что интересного произошло за последние годы в этих областях в России?

— Одно из моих мест работы — Центр компетенций НТИ «Новые и мобильные источники энергии» в уже упомянутом ФИЦ проблем химической физики и медицинской химии. Вообще, технология химического источника тока на основе водорода очень древняя, даже древнее аккумулятора, но в последние два десятилетия в мире и в России в этой области происходит много всего интересного. Приходится заниматься импортозамещением всех участков технологий, и вот в нашем центре разработаны, наверное, лучшие в мире небольшие водородные топливные элементы для беспилотников. Последнее, что мы сделали сейчас, это комплекс беспилотного летательного аппарата на водороде и инфраструктуры для него для условий Арктики, для специального полигона «Снежинка», который будет создан на Ямале под Салехардом. Там будут отрабатываться различные безуглеродные технологии. Нашими коллегами и соседями — компанией «Поликом» — был создан первый в России ключевой элемент водородной технологии для транспорта — это заправочная станция для водорода. Прогресс в последние годы у нас есть, и очень хороший.

— Как сегодня выглядит в России научная журналистика и куда она движется?

— По-разному выглядит. Мы сейчас с вами разговариваем — это тоже научная журналистика. Она у нас есть. Так получилось, что двадцать лет назад я стал одним из первопроходцев этого жанра в современном понимании, то есть научной журналистики федеральной, оперативной (на новость — часы), представленной в интернете, напрямую работающей с научными журналами. У нас большое количество научно-популярных изданий. В этом году исполнится десять лет престижной профессиональной премии «За верность науке» ( ежегодная премия в сфере медиа за популяризацию научных достижений и поддержку престижа научной деятельности. — Прим. ред.), которую вручает Министерство высшего образования и науки.

У нас разыгрываются достаточно большие гранты на науку, в том числе последние два года — именно на научную журналистику. В этом смысле у нас всё очень неплохо. Наверное, то, чем я горжусь больше всего за последние двадцать лет, потому что я принял участие в этом движении: во многих вузах и научно-технических учреждениях России появились грамотные пресс-службы. Это важно не только для журналистики, но и для существования всей научной системы в стране.

— Какие новые форматы и заходы вы применяете в своей популяризаторской деятельности, чтобы конкурировать с развлекательными видео у молодежной аудитории?

— Я (а точнее — мы с коллегами) не стараюсь ни с кем конкурировать. На самом деле у нас еще незанятых ниш в научном сообществе — выше крыши. О конкуренции вообще речь не идет. Наша задача — не нагнать аудиторию, а дать возможность людям узнавать о науке. У меня немало проектов, которые я делаю либо сам, либо с командой: Neuronovosti.Ru, «Российские древности», «Живая история науки», Mendeleev.Info. Все эти проекты волонтерские, делаются либо лично мной, либо мной вместе с командой. А есть еще Indicator.Ru и Inscience.News, в которых я пишу и работаю научным редактором. Мы никогда эти проекты не рекламировали, не покупали аудиторию, не вкладывали деньги. Качественные тексты, хорошие фотографии всегда постепенно приводят к тому, что аудитория набирается.

— Что вы думаете о кризисе воспроизводимости исследований? По вашим данным, он углубляется или, наоборот, сокращается в мировом масштабе? В российском?

— Это не то чтобы кризис, но есть такая проблема. В науке некоторые результаты, когда их пытаются повторить, не воспроизводятся. Значит, что-то не так с работой. Но я не назвал бы это большой проблемой. В естественных, точных науках — физике, химии, молекулярной биологии — таких случаев меньше. Бывает проблема недобросовестных исследователей, причем даже на самом высоком уровне. Недавно с большим скандалом была отозвана статья об открытии комнатной сверхпроводимости в самом топовом журнале Nature. Главный автор статьи выдавал желаемое за действительное. Никто не смог этого воспроизвести, потому что он подтасовывал данные. Такие вещи встречаются повсеместно.

Кризис воспроизводимости скорее есть в психологии. Где сложнее со статистикой, с набором групп испытуемых, очень часто исследователь неосознанно ставит эксперимент так, чтобы он подтверждал его точку зрения. Если другой исследователь мыслит в другой параллели, у него получатся совершенно другие результаты эксперимента. Но нейронаук это касается в значительно меньшей степени. В них важна статистика. В самой работе важно, чтобы результат воспроизводился из раза в раз. Чтобы не было соблазна случайно получить желанный результат и на этом остановиться. Проверяй, проверяй, проверяй. Когда человек относится к своей работе добросовестно, кризиса воспроизводимости у него не будет.

— Что вам ближе — позиция редакторов классических рецензируемых научных журналов, в которых нужно платить сотни долларов за доступ к статьям, или «Сайхаб» и «Либген»? Где, по-вашему, находится оптимальный баланс в вопросе свободы научного знания?

— «Сайхаб» — конечно, пиратство, но пиратство вынужденное. Потому что когда подписка на статью стоит гораздо больше, чем зарабатывает ученый, это неправильно. Мне кажется, что мы должны потихонечку переходить в формат открытого доступа научных статей. Сейчас в огромном количестве журналов, в том же Nature, уже есть open access. Но даже в журналах второго уровня, не самых топовых, доступ к ним может составлять десять или двадцать тысяч долларов за одну статью. Понятно, что издательские расходы на эту статью гораздо меньше. Когда стоимость публикации в open access упадет до сотен долларов, которые ученый даже не из своего кармана заплатит, а из гранта, в который закладываются такие суммы, тогда и будет нормальная модель существования научного знания.

— Вы — автор блога и книг по истории науки, где описываются самые важные и увлекательные сюжеты об ученых прошлого. Если представить такую книгу о науке начала XXI века, какие открытия в ней будут описаны и кто станут ее героями?

— Знаете, я эту книгу пишу каждый день. Каждый день какая-то научная новость. Я стараюсь регулярно записывать интервью с нашими великими современниками, например, недавно брал интервью у Юрия Цолаковича Оганесяна, в честь которого назван химический элемент. В этом году ему исполняется 91 год. Он уже принадлежит вечности. Мне довелось провести неделю с Джеймсом Уотсоном, я имею честь быть знакомым со многими другими нобелевскими лауреатами — Тимом Хантом, Джеймсом Пиблзом, могу еще пару десятков имен назвать. Но и у нас, в России — много прекрасных молодых ученых. Например, научный совет премии «Вызов»: кого ни возьми — выдающиеся ученые, начиная с тридцатилетнего специалиста по квантовым компьютерам Алексея Федорова. Есть великие и знакомые мне люди не только в естественных науках. Есть прекрасный лингвист Алексей Гиппиус, археолог Владимир Седов, великий специалист по новгородским фрескам и не только Татьяна Царевская. В стране очень много ярких, сильных ученых, которые делают науку. Я счастлив, что имею возможность с ними общаться почти каждый день.