«Я пытался набить на лобке слова „атомное православие“». Интервью с кинокритиком Гордеем Петриком

— Расскажи, с чего вообще всё началось. Сперва о кинокритике: ты просто оставлял отзывы на «Кинопоиске» сначала? Как ты попал в тусовку, с чего вдруг разные издания заинтересовались твоими материалами?

— Я был *** [юнцом] 13–14 лет и случайно попал на второй фестиваль экспериментального кино Moscow International Experimental Film Festival. У меня был любимый кинокритик, которого звали Борис Нелепо, и он был там в жюри на фестивале, поэтому я и пошел. Выклянчил деньги у родителей, чтобы туда попасть. Я, наверное, единственный ходил на все сеансы. Фестиваль проводился в значимом для меня месте в будущем — «Электротеатре Станиславский». И вот уже день на третий ко мне подходит продюсерша всего этого мероприятия и говорит: «А сколько вам лет, что вы здесь делаете? Вам вообще можно ходить на все эти фильмы?» Я начинаю рассказывать, что типа да, можно, я вообще кино смотрю очень много. Я смотрел по восемь-десять фильмов в день тогда, и это был не первый год в таком режиме. Я был поехавший. И она повела меня знакомиться с кураторами фестиваля — в частности, я встретил там своих тогдашних кумиров и будущих друзей: Бориса Нелепо, Катерину Белоглазову, Анисью Казакову, Карину Караеву, Дмитрия Фролова, персонажей из мира видеоарта и кинокритики.

Я начинаю с ними переписываться, общаться и интегрируюсь постепенно в эту среду, хожу на публичные показы и, чтобы не казаться абсолютно чужим, пишу какие-то отклики (поэтичные, как мне казалось) на фильмы, которые я смотрю. Просто на своей странице в фейсбуке пишу. Каким-то образом так вышло, что Борис Нелепо меня ввел в фан-клуб Бориса Юхананова, познакомил с ним, помогал с проходками на спектакли. Я подружился с одним режиссером «Электротеатра Станиславский» — с Климом Козинским, и он показал мне фильм «Жанр», смонтированный из отснятого Юханановым в 1991 году материала, его никто тогда еще не видел. Тогда я был на пике увлечения театром, театральной теорией и Юханановым, пришел в полный восторг, и почему-то меня осенило, что нужно написать первый большой текст о кино именно об этом странном монтажном фильме.

Я очень серьезно к этому подошел, как к такому реферату, по-школьнически, долго писал, а потом, естественно, отправил текст Климу с такой гордостью нувориша. Он приезжает на фестиваль «Дух огня» в Ханты-Мансийске и рассказывает в процессе возлияний какому-то количеству редакторов киножурналов, что есть некий текст о его фильме, вроде прикольный. И тут мне пишет Вася Степанов, главный редактор «Сеанса» — моего любимого журнала про кино. Он мне говорит: «Гордей, мы узнали, что у вас есть текст об этом фильме, нам бы он подошел в контексте освещения фестиваля». Я присылаю, его сильно редактируют, хотят опубликовать, потом пауза, они молчат, затем говорят, что у них выходит печатный номер, а это самое *** [великолепное], что может быть в плане первой публикации. Текст им подошел и был опубликован в 67-м номере «Сеанса», а я понял, что, ***, когда такая вершина уже взята, было бы странно останавливаться. В детстве я хотел стать режиссером, а теперь просто решил дальше писать тексты, отправлять их наобум всем редакторам, которых знаю, видел где-то или слышал о них. Мои тексты часто не брали, часто сильно редактировали. Через тернии к звездам.

— Откуда взялась такая тяга к жизни внутри бесконечного просмотра фильмов?

— Я как раз сегодня думал о том, что, возможно, это связано с латентной гомосексуальностью. Когда мне было 5–6 лет, я просто понял, что мне нужно смотреть фильмы с Чаком Норрисом, Брюсом Уиллисом, Арнольдом, Шварценеггером, Сильвестром Сталлоне — героями боевиков, которые меня страшно манили и привлекали. У нас дома всегда был журнал «7 дней», в котором было расписание всех программ всех каналов: я искал фильмы, в которых играли Брюс Уиллис или Арнольд Шварценеггер, и смотрел их. Очень тщательно вчитывался в эти описания и аннотации, потом в интернете стал искать фильмы подобного рода, всяческие боевики, а они уже вывели на дикое постмодернистское кино 1990-х типа Гая Ричи, Тарантино и Дэвида Линча. Потом от них уже я двинул в какую-то бесконечную перспективу.

— Мы смотрели с тобой замечательный фильм с Жириновским, а параллельно с этим я увидел в интернете, что ты специализируешься на французском кино новой волны. Попробуй диаметральные обратности: назови два фильма, один из которых будет трешем и китчем, а второй — весомых форм и грациозных действий.

— Когда мы с тобой в прошлый раз виделись, мы смотрели «Корабль двойников» — очень плохой фильм, в котором Жириновский играет двойника Жириновского. На самом деле в контексте истории кино он как раз абсолютно соизмерим по методу с каким-нибудь «На последнем дыхании» Годара, потому что это такая же странная переигровка классических кинопаттернов или просто паттернов, связанных с культурными кодами.

На самом деле, формулировка о моей специализации на французском кино очень странная. Я говорил и писал о себе так, когда был 13–14-летним *** [юнцом], начинающим что-то измышлять. Не представляю, откуда это подхватил Forbes, когда внес меня в список 30 до 30 перспективных. Но между русским кино 1990-х — диким, безденежным, опирающимся на предшествующее культурное наследие как на абсолютно равноутоптанную почву, потому что засилье цензуры вдруг навсегда исчезло, — и кино новой волны нет никакой методологической разницы. Можно смотреть фильмы Годара, а можно смотреть фильмы с Жириновским, можно смотреть фильмы Дмитрия Астрахана, можно смотреть фильм «Импотент» Анатолия Эйрамджана, который я недавно друзьям показывал, — это в XXI веке одно и то же.

— Что, если в некотором перечислении интересных и не столь обширно известных фамилий (скажем, Яков Леви или Ингмар Бергман) продолжить ряд?

— Яков Леви, Ингмар Бергман, Анатолий Эйрамджан, Алехандро Ходоровски, Гаспар Ноэ, Жан Роллен, Юрий Озеров, Кеннет Энгер, Жюст Жакен и Жан-Клод Бриссо, Поль Веккиали, Никита Михалков, Майкл Бэй, Григорий Константинопольский.

— Ты сказал, что сегодня в шесть утра испытал чувство деперсонализации. Как это выглядело, с чем было связано?

— Сегодня ночью я ходил почти голый с накрашенными глазами в рубашке человека по имени Софья Филилеева в ночной магазин за пивом сквозь мокрый снег. Мы ходили туда, потом после этого была какая-то активная ночь, я заснул, проснулся и понял, что я — не я. Потом я снова огляделся вокруг и продолжил понимать, что я — это не я. Сегодня ночью я был абсолютно уверен, что сойду с ума навсегда, но, к счастью, это прошло в какой-то момент. Важный опыт — я же тяготею к безумию, этим меня уже много лет манят южинцы. Спасло осознание того, что Соня скоро проснется, ты придешь утром брать интервью — и вы поймете, что я *** [тронулся умом] навсегда, а этого мне уже совсем не хотелось.

— А расскажи про книги, что лежат вокруг меня со всех сторон посреди гондонов и пустых пивных сисек. Вижу тут и Лимонова, и Лукоянова новинку, и книгу про британское эзотерическое подполье, не говоря уже о Головине…

— Всё так. Эдик Лукоянов мне, кстати, гениально подписал свою книжку. Я его попросил подписаться, как это делал Лимонов — «Ваш ЭЛ», а он так и сделал, когда оказался у меня в гостях.

Про Михайлова я при всяком удобном случае говорю, что это великий русский писатель, никто из производящих текст ныне рядом с ним не стоял. Кстати, почитаю за честь, что мы с Евгением Вороновским открыли его прозу последнему из живых членов южинского кружка, Игорю Дудинскому, который подтвердил со своей колокольни, что после смерти Мамлеева на русском так не писал НИКТО. Насчет Головина — он ввел термин, которым я мог бы окрестить самого себя: мифоман. Лимонова у меня тут много довольно редкого, он одна из фигур, которые критически на меня повлияли. Лимонов, Георгий Иванов, Розанов — сложные, противоречивые, чувственные, ранимые личности и литературные эксгибиционисты, каким себя считаю и я. А про британское эзотерическое подполье — я сейчас скупаю книги о современной музыке, как когда-то скупал книги о кинокритике и кино. Скажем так, повышаю квалификацию.

— Какую роль играет в жизни совершение каких-то странных неклассических действий? Скажем, в твоей истории это был выход в рубашке и накрашенным ночью в магазин, а у твоего друга Германа Виноградова — выход на улицу в шортах для омовения водой. Не мог бы ты подробнее рассказать про вашу связь с Германом Виноградовым и Сергеем Пахомовым? Почему большинство твоих друзей намного старше тебя?

— Да, Герман Виноградов мой друг, Сергей Пахомов тоже — в его бывшей мастерской я сейчас живу, картина с его разорванной задницей у меня висит перед глазами. Моя связь с людьми сильно старше меня, с так называемыми бумерами, очень тесна. На самом деле я понял, насколько это нестандартно, когда у меня был день рождения, мне исполнилось 18 лет, я приглашал людей в гости спонтанно в день праздника, звал исключительно самых близких — и в итоге тусовка полностью состояла из людей 40–50 лет. Я правда считаю этих людей самыми близкими и самыми теплыми.

Недавно я понял, что не напишу великую книгу, не стану великим автором. Во всяком случае, в обозримом будущем. И решил покончить с целеполаганием навсегда, после чего понял каким-то удивительным, по-своему логичным образом, в частности, под влиянием восточной философии, в частности даосизма, что единственное, что я могу взять от этого мира, — это сиюминутное удовольствие, то есть какие-то романтические отношения, дружбу с диким конгломератом личностей, поддержание медийности, от которой у меня сформировалась вампирическая зависимость, чтение философских текстов и мемуаров, чтобы иллюзия познания была постоянно. «А мы Леонтьева и Пушкина сумбурные ученики, мы никогда не знали лучшего, чем праздной жизни пустяки». А общение с теми людьми, с которыми я сейчас в основном общаюсь, часто моими кумирами, которым 40, 50 или, как Дудинскому, 70 лет — это как бы сразу всё вместе в одном флаконе. Всё равно — пить с ними на пыльных кухнях или читать книжку Хайдеггера о Ницше, при том, что на кухнях мы, конечно, не обсуждаем немецкую философию. Отчасти это наследничество, и в последний год я как раз в основном существовал в контексте такого наследничества, находил людей, которые мне до крайности симпатичны, у нас быстро устанавливалась какая-то духовная близость, они мне о чем-то рассказывали, мы обсуждали книги, музыку, фильмы, чаще ситуации и людей, пили.

У меня есть друг, лучший друг, с которым я хотел бы проводить каждый день — Валерий Валентинович Полиенко, автор очень многих великих песен нулевых годов, с которым мы просто несколько раз забуривались, напивались водкой и ставили музыку 24 часа. Это один из самых странных психоделических экспириенсов, которые у меня были в принципе. С одной стороны, я нахожу в этих «старших людях» большую духовную свободу, которой обычно не хватает людям моего поколения, с другой стороны, они сообщают мне какое-то количество информации.

— Что из себя представляет алкоголь в твоей жизни? Сколь важна и близка тебе та же водка, она окрыляет, как Red Bull?

— Помню, я вчера ложился спать и думал, как прекрасно завтра будет позавтракать водкой, которая лежала в морозилке всю ночь, и заесть ее красной икрой, которую мне передала мама после своего дня рождения. Так здорово! Именно так я, кстати, и поступил. Можно роль водки сколько угодно преувеличивать, но на самом деле это банальный допинг. Не думаю, что можно что-то открыть через алкоголь или через наркотики, но водка дает заряд дерзости в социальной среде, именно окрыляет. Несмотря на то, что я веду себя в основном как трикстер, я крайне интровертный человек. Для того чтобы появляться на каких-то открытиях, вернисажах, прочих публичных мероприятиях, на которых я так или иначе фигурирую, мне нужно к этому алкогольно подготавливаться. Здороваться, проводить смолл-токи — ненавижу совершать эти бессмысленные действия на трезвую голову. Я нуждаюсь в потоках смыслов, приключениях, эйфории, бесконечных острых переживаниях, я так устроен. К тому же многих воспринимать без алкоголя мне не так просто, надо сначала победить в себе внутренний снобизм — часто ложный.

— Быть может, на следующем «Кинотавре» вместо алкоголя просто заложить за щеку насвай, дабы не иметь возможности что-то озвучивать, а просто смотреть на это всё со стороны? Но я хотел сейчас переключиться на другую вещь: я о недавней ситуации, когда всё шло к тому, что ты на лобке наколешь «атомное православие» — термин Беляева-Гинтовта. Не мог бы ты рассказать, что это за человек и почему тебе так полюбилась эта фраза?

— Когда ты у меня гостил недавно, я пытался набить на лобке слова «атомное православие», более того — наш друг-кольщик нарисовал на мне гелиевой ручкой эту фразу. Она выглядела очень фактурно, держалась неделю, несмотря на походы в душ. Еще я хотел коротко ответить про насвай. На самом деле это крайне близкая мне тема в контексте какого-то генеалогического древа.

— Джемаль употреблял насвай.

— Да, мой любимый философ Джемаль употреблял насвай. С другой стороны, мои родители по материнской линии родились в Киргизии, где насвай окружал всё их детство и юность. Мои соседи постоянно сосут насвай. Я его не пробовал, но мне это достаточно интересно. На «Кинотавре», наверное, лучше пробовать насвай, чем алкоголь, потому что у меня был опыт в последней поездке на «Кинотавр», когда ты всё время существуешь в состоянии алкогольного *** [одурения], потому что иначе невозможно, при этом на тебя всё время очень косо смотрят.

— Некий рассос с говном получается.

— Типа того, когда на тебя смотрят люди из какого-то абстрактного буржуазного высшего общества, продюсеры, дорогие актеры, кураторы фестиваля, смотрят косо, потому что ты когда-то в частной беседе сказал какую-то броскую фразу про некий фильм. Ты сказал кому-то одному, что фильм говно, а об этом узнал весь фестиваль, и на тебя смотрят соответствующим образом, такое киношное побратимство — хотя и прекрасных людей вокруг тьма. А я же всё равно маргинал. Я в силу своей абсолютной бедности чувствую на таких мероприятиях, что мне всё можно. Наверное, под насваем это было бы гораздо проще выносить, чем под алкоголем. Впрочем, вернемся к вопросу об атомном православии. Алексей Беляев-Гинтовт — один из моих самых любимых современных русских художников, он изначально меня привлек к себе из бунтарских соображений, потому что в кругах, в которых я какое-то время крутился, его фамилия была некоторым ужасающим стоп-словом. То есть когда кто-то говорил про Гинтовта, а не про Осмоловского или Гутова, все вокруг замолкали.

— Ввиду евразийства и псевдоправости?

— Да, притом что никто из людей, с которыми я тогда общался, связанных с Школой Родченко или ИПСИ, не погружался в искусство Гинтовта или в книги Дугина, которому он наследует. Тем не менее «Гинтовт» — это было стоп-слово. А мне, вообще-то, нравится людей эпатировать, на чем отчасти и построен мой публичный образ. Меня Гинтовт заинтересовал из чувства протеста, я начал вникать в его искусство, узнал о проекте «Новоновосибирск», прочитал манифест «Мы. Они немы» и т. д. Я понял, что из постновиковского течения Гинтовт мне если не ближе всех, то один из самых для меня привлекательных художников. Это очень важно. В какой-то момент мы с ним познакомились, потому что у нас было много точек соприкосновения.

Я пытался работать с Кириллом Александровичем Преображенским, крестным отцом Школы Родченко, но у нас не сложилось. Он делал проекты с Гинтовтом в 1990-х годах. Еще один мой хороший приятель Сергей Сонин, художник-идеолог товарищества «СВИНЕЦ и КОБАЛЬТ» и тоже друг Гинтовта, рассказывал мне о нем уйму историй. В какой-то момент я делал документальный фильм, и меня судьба свела с человеком по имени Пьер Броше, который заплатил мне деньги, чтобы я сделал фильм «Русские». И я сделал фильм о русской идее, в которой Гинтовт играл одну из главных ролей, я снимал Алексея на ВДНХ, как он ходит меж павильонов. Тогда мы с ним познакомились и обсуждали кино, которое он очень любит. Гинтовт — страшный синефил, наверное, главный синефил среди всех русских художников. Мы с ним быстро сошлись. Ну а атомное православие на лобке — это самая крутая татуировка, которую только можно сделать, такой жест против интеллигентского снобизма. Как мне кажется, единственное, что меня останавливает, — некая врожденная боязнь боли. Я никогда не делал татуировки, а сразу начинать с лобка — это меня немного пугает.

— Вернемся в твою квартиру, в которой мы находимся. Какими были самые странные гости, приходившие к тебе? Кого ты ожидаешь здесь увидеть, чтобы удивиться?

— Не знаю, кому тут можно сильным образом удивиться. Мне очень понравился тот момент празднования дня рождения, который начался с концерта Леонида Котельникова. Я пошел на его концерт 31-го числа в клуб «Слезы», туда пришли все люди, которых я раньше не знал, а потом они пришли ко мне, и я понял, что никого лучше и витальнее, наверное, не видел никогда в жизни. Причем практически всем было до 30: непривычная для меня энергия молодости реально в молодых людях.

Из памятных фигур, которые здесь были: Сергей Пахомов, герой моего детства, о нем я слышал с первого класса, когда карапузы вокруг бегали и кричали «Братишка, я покушать принес». Здесь был Валерий Полиенко — один из самых великих людей, познавший даосский идеал жизни, о нем уже говорилось выше. Денис Крюков — возможно, последний человек на Земле, который живет жизнью советского диссидентствующего писателя, удивительный. Защитник культурного наследия Евгений Соседов, который бесперспективно борется за удивительный мир — за останки России столетней давности. Ангелоголосая Варечка Lisokot. Здесь был человек, у которого в фейсбуке написано, что он великий случайный человек — это правда, он единственный человек, которого я мог бы отнести к Серебряному веку и представить в каком-нибудь 1905 году ставящимся морфием с Брюсовым, Ходасевич про таких писал тексты. Это Владимир «Акваланг» Ростов. Он тоже провел здесь какое-то количество суток. Здесь были Сергей Сонин, Альберт Солдатов — важные для меня художники. Да, место силы. Но чаще всех здесь бывал Евгений Вороновский, мой абсолютный кумир, прекрасный музыкант, вероятно, гений, и один из моих главных жизненных гуру.

— Считаешь ли ты себя вундеркиндом? Есть ли у тебя такой самоанализ: можешь ли ты со стороны посмотреть и понять, что ты очень выделяешься среди других людей твоего возраста?

— В какой-то момент я бросил школу, точнее, перешел на домашнее обучение, что полностью дискредитировало школьную социальность, и окончательно интегрировался в круги людей, которые сильно меня старше, как минимум на 12 лет. Я почти никогда не общался со своими ровесниками. Вместо этого я корпел над книгами и сидел перед монитором, как Мартин Иден. Собственно, впервые общаться с ними я начал благодаря тебе, когда ты меня познакомил с Софьей Филилеевой, *** [замечательным] человеком примерно моего возраста, она еще и живет в 20 минутах ходьбы от меня. Кстати, Виноградов тоже ее фанат. До этого я не общался с такими людьми никогда. Я никогда серьезно не относился к кличке Вундеркинд, хотя, когда я куда-то прихожу, меня постоянно называют или так, или «самым молодым гением России», как было уже три раза за последние две недели. Притом называют не глупые люди, а, наоборот, те, кто мне чрезвычайно приятен и интересен. В принципе я уже привык и давно принимаю такие почести благосклонно. Я не делаю ничего великого и мир не хочу ни на сколечко сделать лучше. Я просто достаточно молод, я раскручиваю это для достижения своих социальных целей. Надеюсь, что не бездарен. У меня нет стойких профессиональных принципов, и я готов к тотальной экспансии. Я, кстати, поработал бы моделью, или вот что — сыграл бы в кино. Многие говорят, что у меня модельная внешность и я умею эффектно запрокидывать голову.

— Не мог бы ты для тех, кто дочитал до этого момента, озвучить какое-нибудь напутствие, чтобы они попрятали свои телефоны в карманы? Что им следует сейчас сделать вне зависимости от того, где они находятся?

— Я считаю, что им стоит зайти на ютуб и маленькими буквами написать название фильма, о котором знают человек сто, а может, и меньше — «структурность-2». Это одно из самых странных трансгрессивных впечатлений, доступных нашим читателям, они могут растянуть на всю жизнь эти шесть часов.

— А если второй вариант? Давай отмотаем и еще раз попробуем.

— Пусть он найдет фильм «Восемь с половиной долларов» или «Дом под звездным небом», я каждый из них только за зиму пересмотрел раз пять. Я же типа кинокритик, я должен советовать фильмы.