«Игра в слова — это способ социализации». Интервью с филологом Валерием Кисловым о клубе переводчиков-любителей французской литературы

В маленьком уютном кафе на Техноложке, где раз в неделю собираются участники переводческого клуба, в ближайшие пару часов других посетителей не будет. Только те, кто пришел сюда после работы за своим особым кайфом. Погрузиться в увлекательный текст. Побыть с единомышленниками. Хоть ненадолго почувствовать себя во Франции, где чашечка эспрессо или бокал вина могут длиться вечно. Моего французского хватает только на то, чтобы обсудить работу или какое-нибудь путешествие. Поэтому я просто наблюдаю за людьми, предлагающими свои варианты перевода той или иной фразы, запоминаю новые идиомы, а в конце встречи подхожу поговорить с Кисловым. Именно благодаря ему на русском вышли книги Рене Домаля, Бориса Виана, Раймона Кено, Жоржа Перека, Рэймона Федермана — писателей, нередко причисляемых к «ордену непереводимых».

— Валерий Михайлович, как получилось, что вы уже несколько лет ведете переводческий клуб World Language Cafe?

— В 2013 году моя коллега по переводческому семинару в Арле Эльза Фюртадо позвала меня на свою французскую разговорную встречу, организованную World Language Cafe. Атмосфера и участники мне очень понравились: я уже давно не видел столько людей разных возрастов и профессий, объединенных любовью к французскому языку. Там же я познакомился с основательницей WLC Татьяной Саввиной, она искала еще одного человека на роль ведущего. Вместо «разговоров о круассанах» я предложил заниматься коллективным переводом французских книг. Участникам идея показалась интересной.

— В клуб приходят люди разных возрастов с разным уровнем владения французским языком. Как при таких условиях удается работать слаженно?

— Наши встречи как раз тем и интересны, что это не семинар специалистов, а собрание любителей. Пространство для творчества, открытое для всех, вне зависимости от уровня языка и знания французской литературы. К нам приходят инженеры и врачи, художники и айтишники, секретари и искусствоведы, иногда забредают иностранцы-франкофоны. С десяток участников составляют ядро мастерской, остальной состав на каждой встрече меняется. Но текст благодаря общим усилиям продолжает выстраиваться. Кстати, автора и произведение мы тоже выбираем коллективно. У нас есть «секретарь», которая ведет запись перевода, а потом рассылает ее участникам. Когда текст полностью переведен, мы вместе вычитываем его, редактируем.

— Что вы думаете о формате группового перевода? Насколько он сложен и эффективен?

— В первую очередь это эксперимент — я не знаю никого, кто бы занимался переводами в таком формате. Первый сборник Бориса Виана был переведен в России участниками мастерской под руководством Лилианны Лунгиной. Она собрала студентов-переводчиков и распределила между ними отрывки книги, а шлифовали они ее уже коллективно. Мы же переводим вместе весь текст. Такой перевод — серьезный интеллектуальный труд. Но одновременно это и игра.

Мы играем в слова, иногда заигрываемся и сами себя одергиваем. И еще это хороший способ социализации. Мы учимся отстаивать и менять свое мнение, находить аргументы, прислушиваться к мнению других, идти на компромиссы.

То есть практикуем демократию в наших скромных масштабах и создаем новую социальную фигуру с необычным статусом «коллективного творца» (ой, как помпезно!). Причем у нас нет никаких ограничений, сроков, обязательств, финансовых или идеологических зависимостей — одно удовольствие. И, если наши встречи продолжаются все эти годы, значит, они эффективны.

— Наверняка на ваших встречах бывают ситуации, когда участники не согласны друг с другом и вступают в жаркие споры?

— Конечно, такое случается почти каждый раз (улыбается). Перевод — это как раз попытка добиться согласия, согласованности, гармонии с самим собой (когда переводишь один) или с другими (когда переводишь коллективно). Иногда спор никак не разрешается, и приходится прибегать к «крайним мерам», например голосованию. Или идти на ухищрения: оставить трудное место на потом, а позднее вернуться к нему. Придут участники в другом составе, появятся новые аргументы, новые мнения, и консенсус все равно будет достигнут.

— Как вы справляетесь с «литературными ловушками»? Всегда ли удается перевести каламбуры, шутки, понятные французам, но, возможно, не очень понятные русским читателям?

— Справляемся по-разному. Где-то удается перевести смысл и сохранить игру слов, а иногда расписываемся в собственном бессилии и объясняем игру слов в примечании. В случае со сложными тестами нам приходится отходить от оригинала, чтобы передать не слово, а дух или форму. А это уже вольное переложение, авторский перевод. Например, название одного из романов Бориса Виана L’Arrache-Coeur я перевел как «Сердцедер». То есть на неологизм Виана я придумал свой неологизм. Это название агрессивное и пронзительное, как и сам роман. А другая переводчица перевела его как «Сердце дыбом»: использовала уже существующее в русском языке выражение новым способом.

Во времена моей юности мы всегда восхищались переводами Риты Райт-Ковалевой книг Фолкнера, Воннегута и Сэлинджера. Те, кто хорошо владел английским, говорили, что это нельзя назвать академическим переводом. Это русская версия книги писателя.

— А как насчет сленга?

— Тут всё очень непросто. Как-то мне предложили переводить книгу, написанную на современном жаргоне бедных французских предместий. Я отказался. Главная причина в том, что я не знаю этого сленга подростков из бедных кварталов северного Парижа с вкраплениями арабского и словами-перевертышами verlan. Сначала мне нужно пару месяцев c этим разбираться, а потом ехать в такие же социально неустроенные районы с полукриминальными подростками в России и изучать их жаргон. И далеко не факт, что получится адекватный перевод. Все-таки страны разные — разный менталитет, языковые особенности и так далее.

— Бывает ли, что перевод «не идет»? Что вы тогда предпринимаете?

— Да, бывает, что «не идет». Или идет, но не туда. Тогда я оставляю текст на какое-то время. Мы друг от друга отдыхаем. Я отвлекаюсь на что-то другое, развеиваюсь. А потом пробую взглянуть на него иначе, понять, что сделал не так. И начинаю всё с нуля, изменяя стиль, приемы, ритм, синтаксис, лексику, иногда даже пунктуацию. Несколько раз я оставлял книгу на полпути или даже раньше, так как понимал, что она меня уже не интересует и мое первое впечатление было ошибочным. Или задача оказалась мне не по силам. Продолжать мучить и себя, и текст нет смысла. Но это касалось тех переводов, которые я делал для себя, в стол. Когда проект уже в работе и задействованы другие люди, бросать книгу нехорошо.

— Какая ваша самая любимая книга из тех, что уже перевели? И какую прочитали и подумали: «Эх, жаль не я первым перевел»?

— Не знаю, какая самая любимая. Они же все разные, и любишь их по-разному. А о некоторых даже не вспоминаешь.

Есть книги, незаслуженно, как мне кажется, обделенные вниманием читателей и критиков. Например, «W, или Воспоминание детства» Жоржа Перека, одно из самых сильных произведений ХХ века по замыслу, стилистике и пронзительности материала. Или «Тсс…» Рэймона Федермана. Мне бы хотелось, чтобы их любил не только я.

В свое время я мечтал перевести Франсуа Рабле. Он автор озорной, хулиганский, в «Гаргантюа и Пантагрюэль» использовал много грубых выражений. А перевод романа авторства Любимова вроде бы качественный, но какой-то выхолощенный. Из-за советской цензуры он не мог переводить ни радикальные высказывания, ни сниженную лексику. Так что дух Рабле из него выветрился. Но для того чтобы приступить к работе, мне пришлось бы вспоминать латынь и учить старофранцузский. А ни один издатель не будет платить годовые гонорары, пока я этим занимаюсь.

— А если говорить о писателях XXI века… Кого сейчас читают французы? Насколько их читательские вкусы отличаются от наших?

— Я не отслеживаю вкусы читателей. Но, как мне представляется, везде — и во Франции, и в России — доминирует литературный мейнстрим. Большинство читающих предпочитают увлекательные истории с изрядной долей романтизма и сентиментализма. Как всегда, большим успехом пользуется скандальное, пикантное, будоражащее. А еще существует мода на печатную продукцию, спекулирующую на потерянности человека в современном мире: психология отношений с детьми/партнером/коллегами, самопознание, саморегулирование, самосовершенствование, само-, само-, само-… открытие идентичности, проблемы квиров, закрытие гештальта. Причем по форме это может быть роман, документальная проза или вообще пошаговая инструкция.

— Возвращаясь к разговору о переводческом клубе: как долго длится работа над книгой и что происходит потом?

— Двигаемся мы крайне медленно. Иногда за одну встречу получается перевести страницу-полторы. А иногда не больше двух-трех фраз. Жаркие споры по поводу какого-нибудь слова или дискуссии об отвлеченных материях могут растянуться на добрый час. Иногда до самозабвения разбалтываемся… Но мне кажется, важен прежде всего сам процесс.

На сегодняшний день мы перевели несколько отдельных текстов Патрика Модиано, Мейлис де Керангаль, Жан-Филиппа Туссена, Оливье Ролена. Их напечатали в петербургском журнале «Звезда». А московское издательство Common Place в 2019 году опубликовало перевод книги швейцарского автора Анри Роорда «Мое самоубийство». Он написал ее как обоснование собственного поступка, «интимное» завещание и одновременно политический памфлет перед тем, как застрелиться. Недавно мы закончили перевод сборника рассказов бельгийца Этьена Верассельта «Потерянные шаги» и сейчас готовим его к публикации.

— А как поступаете с гонораром? Делите на всех?

— У нас нет гонораров. Издатель предупредил, что не сможет заплатить, и мы согласились.

— Книги, которые вы переводите, не для массового читателя. Наверное, из-за этого многие издательства отказываются их публиковать?

— Вы правы. Часто крупные издательства отказываются от такой литературы: боятся отсутствия продаж. Приходится выискивать мелких издателей интеллектуальной литературы, которые готовы рискнуть и которые сами любят этот текст. Поэтому такая литература остается «камерной». Переизданий почти не бывает, тиражи маленькие. Если раньше было 1000–1500 экземпляров, то сейчас — 500. Некоторые переведенные тексты ждут годами, но остаются неизданными, обездоленными.

— Как вы считаете, кто-то из участников мог бы стать профессиональным переводчиком?

— Мне кажется, что все, кто постоянно участвует в наших встречах. Когда сравниваешь их результат с работой некоторых профессионалов, думаешь: «Ну и чему же они за столько лет научились?» К сожалению, зачастую публикуются очень сырые и немощные переводы. Нашим участникам не хватает только опыта, а он набирается со временем. Если бы они отказались от своих работ и полностью переключились на перевод, то могли бы заниматься этим профессионально. Творческий потенциал у них очень сильный.