Одиночество человеческого вида. Почему нам так нравятся фотографии с котиками

В первые месяцы пандемии я подобрала самую нефотогеничную кошку в мире. Она выглядела очень худой и потрепанной, у нее в глазах были какие-то мутные пятна, а на подбородке ― шишка. Ее мяуканье звучало, как скрип половиц в доме с привидениями. Когда я опубликовала ее фотографии в интернете, люди стали спрашивать, всё ли с ней в порядке. «У нее проблемы с печенью», — объясняла я, продолжая постить фото. Ее неважный вид очаровывал людей. Я назвали ее Хильди.

Я развесила листовки на случай, если ее владелец ищет ее. Откликнулись два человека, но оба не хотели забирать ее обратно. Я решила, что предыдущие владельцы относились к кошке недобросовестно (не сказать хуже) и обрадовались, что я спасла ее от верной смерти.

В следующем абзаце присутствует упоминание сцен жестокости и может кого-то шокировать. Вы можете пропустить его и читать дальше.

Однажды, возвращаясь домой из магазина, я наткнулась на то, что сначала приняла за кошку, спящую на дороге. Подойдя ближе, я поняла, что у нее нет головы. Сообщения о расчлененных кошках, найденных в окрестностях Лондона, несколько лет назад породили слухи о серийном кошачьем убийце, получившем прозвище «Кройдонский убийца кошек». Впрочем, полицейские не нашли никаких доказательств вмешательства человека и решили, что это результат дорожных происшествий и деятельности лисиц.

В течение трех лет я окружала Хильди любовью, массировала ее маленькие ушки и потратила целое состояние на лекарства для печени, чистящее средство для ковров и диффузоры с кошачьим успокоительным.

Но прошлым летом кошка пропала. Прошло всего несколько часов, но до этого Хильди ни разу не выходила за пределы нашего садика. Я отправилась на ее поиски, стучась во все двери в округе.

Наконец одна женщина подтвердила, что в ее саду живет потрепанный кот с шерстью коричневого цвета, которого она сначала приняла за бездомного. Там я и нашла Хильди ― она спала на импровизированной кровати, которую женщина соорудила для нее. Когда я попыталась взять Хильди на руки, она заорала так, будто ее пытаются похитить.

«Я клянусь вам, это моя кошка», — сказала я даме, которая не скрывала своего скепсиса и заметила, что кошка выглядит «действительно голодной». Женщина вытащила пакет недорогого кошачьего корма, чтобы передать мне. Хильди же, увидев это, издала душераздирающий вопль. Женщина снова искоса посмотрела на меня. Когда я, наконец, принесла кошку домой, мои руки были покрыты царапинами. Я достала пакетик с едой. Хильди понюхала его и ушла.

Я почувствовала странное головокружение. Я поняла, какое впечатление сложилось у соседки относительно моего обращения с Хильди. Разница была в том, что на этот раз я была небрежным владельцем, а она ― ее шансом на счастливый финал.

И действительно, в последующие недели Хильди стала навещать соседку всё чаще и чаще и оставалась у нее всё дольше, возвращаясь домой только для того, чтобы поесть. Соседка прислала мне фотографии, на которых кошка лежала у нее на коленях, и сказала, что кошка в полной безопасности. В конце концов, Хильди вообще перестала возвращаться к нам домой, и я больше не пыталась ее вернуть. Мы пошли с соседкой в паб и часами говорили о Хильди. В конце вечера я предложила ей целиком взять на себя заботу о ней.

Я восприняла уход Хильди как односторонний разрыв отношений. Я не могла сесть с ней за чашечкой кофе и поговорить о том, как мы докатились до такой жизни. Поэтому я просмотрела альбом с ее фотографиями на своем телефоне, пытаясь найти объяснением тому, что произошло. На одном фото Хильди протягивает тощую лапку, обнимая меня, как ребенок. На другом она сидит на краю ванны, и ее любовь ко мне очевидно сильнее, чем страх перед водой.

Но всё было бесполезно. Я делала эти фотографии, чтобы убедить себя, что Хильди нуждается во мне. Что я упустила? И какую роль в этом сыграло то, что я постоянно ее фотографировала?

***

Сегодня считается, что привычка заводить домашних питомцев восходит к Викторианской эпохе, когда практика содержания животных для общения и удовольствия начала распространяться среди представителей среднего класса. До этого подобное занятие считалось причудой аристократии.

Из Англии эта мода распространилась по всему миру. Историк Гарриет Ритво связывает это с технологическим господством над природой: «Как только природа перестала быть нашим противником, — пишет она, — на нее можно было смотреть с любовью и ностальгией».

Джон Бергер приводит аналогичный аргумент в своем эссе 1980 года «Зачем смотреть на животных», которое начинается с парадокса: «Животные исчезают». Животные, пишет Бергер, начиная с XIX века из-за индустриализации перестали быть частью повседневности и стали частью популярной культуры. Они стали появляться в виде мяса, кожи и шерсти в магазинах, в виде экспонатов в зоопарках, в виде плюшевых игрушек для детей и домашних любимцев в бытовой сфере.

Но, по мнению Бергера, наше желание сблизиться с животными по-прежнему не удовлетворено в полной мере. С 1970 года популяции диких животных сократились примерно на 69%. Между тем, за тот же период количество владельцев домашних животных в Соединенных Штатах увеличилось более чем в три раза.

Считать ли домашних животных частью «природы» — вопрос, на который в Викторианскую эпоху ответить было так же сложно, как и сегодня. Кошки и собаки ― итог долгого процесса селекции, в котором предпочтение отдавалось определенным чертам — послушанию, лояльности, эмоциональной выразительности.

В XIX веке получил распространение взгляд, согласно которому одни животные были более дикими, чем другие. А некоторые люди ― более человечными, чем их собратья. Между тем домашнее животное стало мостом, соединяющим человечество и мир дикой природы, и одновременно предлагающим видение природы как субстанции, зависящей от человека и подчиненной ему.

Возникновение концепции «домашнего питомца» сопряжено с изобретением фотографии, имевшей решающее значение для новых представлений о животном-компаньоне. В XIX веке несколько известных таксидермистов, в том числе Уолтер Поттер и Герман Плуке, делали фотоснимки, на которых чучела животных изображали сценки из человеческой жизни: хорек-учитель наказывает ученика-кролика, группа котят сидит и пьет чай, а их товарищ играет на пианино — тела животных сковала странная неподвижность, их глаза стеклянные и пустые. Фотограф Викторианской эпохи Гарри Пойнтер, напротив, использовал для своих снимков живых кошек, запечатляя их в необычных позах — катающихся на велосипеде или на коньках — и продавал эти изображения в качестве поздравительных открыток.

Изобретение фотографии помогло сделать домашних животных более антропоморфными, но они по-прежнему оставались животными. В жизни с ними больше всего привлекает острое ощущение межвидового контакта, повседневная встреча с тем, что Бергер называет «бездной непонимания»: радость контакта вопреки этой бездне и приближение к невербальной близости, кажущейся невероятно древней. Питомец — это маленькая пушистая бездна, вглядывающаяся в того, кто смотрит в нее. О чем он мечтает? Что он пытается нам сказать? Как выглядит мир с его точки зрения? Кто я для него? Это не такие уж тривиальные вопросы.

***

Подобно Риму или Стамбулу, интернет буквально кишит кошками. Мем 2007 года, где котик просит чизбургер, положил начало серии подобных изображений и нормализовал использование фотографий домашних животных в качестве инструмента для выражения элементарных эмоций.

Показательно, что всё началось с кошки, а не с собаки. Во многих отношениях собаки слишком человечны. У них меньше общего со своим далеким предком, волком, чем у кошки — с дикой кошкой. В кошке достаточно кажущейся «дикости», чтобы удовлетворить наше стремление сблизиться с «природой», ничего не опасаясь.

В интернете широко распространен контент с изображением диких животных, но контент с домашними животными распространен еще шире. Самые популярные мемы — не про слонов, змей или панд (самых любимых из неприрученных животных), они про кошек и собак. Домашнее животное одной ногой стоит в инстинктивном и телесном мире дикой природы, а другой — в социально обусловленном мире людей. Пушистые зверьки часто появляются в соцсетях, чтобы отвлечь нас от апокалиптических новостей, противодействовать мерзости человеческого мира и его главного достижения — интернета. Если питомец — это продолжение человеческой жизни, то фотография питомца — своего рода селфи, которое выражает лучшие, самые невинные черты «животного» в человеке.

Домашнее животное не может дать согласие на наши действия, поэтому мы предполагаем, что этого согласия не требуется. Домашнее животное как бы всё время пассивно, его тело мягкое, податливое и маленькое.

Когда я была подростком, мама в панике врывалась ко мне в спальню и приказывала срочно спускаться вниз. Каждый раз я думала, что начался пожар или что кто-то из моих братьев лишился пальца. Но мама просто хотела показать нам кота, забившегося в ящик или лежавшего животом кверху. «Он очень милый». Мамина склонность ко всему милому передалась и мне — галерея в моем телефоне не даст соврать.

Пересылая друг другу фотографии домашних животных незнакомцы могут сблизиться друг с другом и установить контакт, основанный на общем эстетическом суждении. Пара, изо всех сил пытающаяся сохранить отношения, часто заводит домашнее животное, чтобы наладить связь друг с другом.

***

Профессор кинематографии Акира Мизута Липпит в своей книге «Электрическое животное: на пути к риторике дикой природы» (2000) утверждает, что современные технологии были созданы, чтобы напоминать о животных, которых они заменили. В качестве примера он приводит эмблему лошади, которая обычно изображалась на первых паровых машинах, заменивших конную тягу.

Для Липпита технологии в целом — и кино в частности — это «огромный траурный аппарат, призванный запечатлеть присутствие исчезающего животного». Другими словами, техника стала для животных новым пристанищем, когда они физически исчезали из окружающей среды. Более того, согласно Липпиту, кино возникло из увлечения викторианского фотографа Эдварда Мейбриджа движением животных: профессор указывает на общий этимологический корень между словами «анималистический» и «анимированный».

Для Липпита животные в современном мире — это призраки, которые чувствуют себя как дома в призрачных медиа фотографии и кино. Животное «не может умереть» и поэтому остается жить в иллюзорном мире. Оно не может умереть, поскольку (здесь Липпит продолжает Бергера) животные не воспринимаются как субъекты с индивидуальной идентичностью.

Каждый слон — это слон, каждый лев — это лев, когда животное прекращает индивидуальное существование, его род продолжается. Однако у домашних животных есть индивидуальность: мы относимся к своей кошке, как к конкретной кошке, а не как ко всему роду кошачьих.

Именно индивидуализация домашних животных больше всего отделяет их от мира дикой природы. Кроме того, поскольку при неолиберализме общество становится всё более атомизированным, это отражается и на животных: их индивидуальность превращается в товар. Теперь домашние животные — это полноценные бренды.

«Учитывайте личность вашего питомца», — советует руководство по монетизации животных в интернете. От 10% до 50% домашних животных в Великобритании имеют свой профиль в социальных сетях, и у некоторых из них миллионы подписчиков. Домашние животные из соцсетей удивительно безмятежны. Они безропотно сидят в ванне, пока их моют. Складывается впечатление, что они на мощных транквилизаторах.

***

Кроме того, содержание домашних животных ― не такое уж благо с точки зрения экологии. По некоторым оценкам, содержание собаки среднего размера вредит окружающей среде примерно как содержание внедорожника.

Когда я была ребенком, образы щенков или котят вызывали во мне почти мучительное чувство тоски, усиленное трагическим пониманием того, что я никогда не смогу сказать им, как сильно их люблю. Оказывается, это хорошо задокументированный феномен под названием «милая агрессия» ― реакция, присутствующая в той или иной степени у всех нас и иногда приводящая к желанию задушить объект симпатии в объятиях или съесть его. По словам нейробиолога Анны Брукс, подобный импульс возникает из-за «разочарования по поводу чрезмерной реакции, на которую мы не можем повлиять».

Очевидно, мозг пытается противодействовать положительным эмоциям, отправляя нам отрицательный импульс. Это чувство разочарования может в какой-то степени объяснить, почему каждый раз, когда я испытываю прилив нежности к своей кошке, я тянусь к телефону. Мне остается только запечатлевать ее образ.

Сегодня я провожу столько же времени за просмотром контента с симпатичными животными, как и любой другой человек (возможно, даже больше). Я не думаю, что люди должны перестать заводить домашних животных или фотографировать их. Но я считаю, что нам не хватает других моделей отношений с домашними животными, и чувство разочарования от этого выражается в их фетишизации, которой мы обязаны тому, что Бергер называет «одиночеством человека как вида». Хорошо это или плохо, но эта фетишизация стала возможной исключительно благодаря фотографии.

На прошлой неделе моя соседка уехала в отпуск, и Хильди вернулась ко мне. Я знаю, что она снова уйдет, как только соседка вернется домой. Я смотрю, как она ходит по дому, и не знаю, что с ней делать. И мне вдруг кажется нелепым всё, что я когда-либо делала. Тем не менее я продолжаю ее фотографировать, отправляя некоторые снимки соседке, чтобы заверить ее, что с кошкой всё в порядке.