В поисках гения: как журналисты и конспирологи десятилетиями по крупицам собирали информацию и придумывали теории о Томасе Пинчоне — одном из самых загадочных писателей современности

Хаос, паранойя и расходящиеся тропки реальности

Предложения длиной в полстраницы, отсылки к забытым явлениям массовой культуры и мимоходом упомянутым фамилиям, намеки на разгадку без загадки, резкие переходы — от художественной прозы к архивным репортажам, от потока мысли к бесстрастной публицистике, от комедийного детектива к философской притче, скачки между персонажами, эпохами и континентами — всё это практически неотъемлемые признаки книг Томаса Пинчона. Его романы — это сады расходящихся тропок, в которых вымысел переплетается с реальностью, как в одноименном рассказе Борхеса, а наслаивающиеся друг на друга и вроде бы никак не связанные пласты повествования в какой-то момент образуют единое целое, создавая эффект снизошедшего на читателя откровения. Осознать масштабы того, о чем пишет Пинчон, не всегда получается даже у опытных читателей, однако многие ценят его именно за это ощущение неохватности сюжета и ускользающих смыслов.

Многие герои Пинчона — люди, которые не вписываются в систему и не могут найти свое место в обществе или просто с переменным успехом пытаются выяснить, что за чертовщина творится вокруг. Часто по мере развития сюжета, разрастающегося до невероятных размеров, они начинают осознавать, что находятся в эпицентре заговора. Например, именно так происходит с героиней, пожалуй, самого доступного для читательского восприятия романа Пинчона «Выкрикивается лот 49» — Эдипой Маас, которая начинает разбираться с наследством покойного любовника и сама не замечает, как оказывается вовлечена в многовековое противостояние двух почтовых служб. Постепенно каждая новая встреча, каждая случайно произнесенная фраза и даже вроде бы бессмысленный символ на стене туалета начинают казаться ключами к разгадке тайны. В чем заключается сама тайна? Да и существует ли она? Может, речь о фантоме воображения или дурацком розыгрыше?

Углубляясь в головоломки Пинчона, читатель оказывается примерно в том же положении, что и Эдипа Маас, которая то ли сходит с ума, то ли совершает огромную глупость, то ли раскрывает целую новую реальность, тщательно скрытую от посторонних глаз за мишурой из фактов и слов.

Всерьез ли писатель рассуждает о существовании в Штатах и во всём мире тайных могущественных организаций? Проводит ли он параллель между такими организациями в своих книгах и реальными правительственными агентствами? Или на самом деле он просто подтрунивает над обывательским мышлением, которому и в 1960-х, и в 2020-х присущ иррациональный страх перед невидимыми, но влиятельными силами зла?

Рассказывая истории о неслучайных совпадениях, Пинчон не просто загадывает шарады. Он еще и сталкивает лбами одиночку с системой, личность — с властью. На страницах его книг те, от кого ждут покорности и предсказуемости, неожиданно выходят из-под контроля. Внутреннее чувство неустроенности (или паранойя?) и ощущение, что привычный мир скатывается в хаос, побуждают их пытаться распутать клубок подозрительных происшествий и реконструировать подлинное положение дел. В процессе, несмотря на мрачность и эпичность происходящего, случается много смешного и абсурдного: герои попадают в нелепые ситуации, знакомятся с эксцентричными личностями, ходят на вечеринки, пьют, беседуют с сумасшедшими, снова пьют, поют песенки и отпускают едкие комментарии.

Романы Пинчона (даже написанные в последующие годы) — это точный слепок 1960-х и 1970-х, эпохи, с одной стороны, тотальной свободы и безудержного веселья, а с другой — скрытой угрозы, насилия, идеологических конфликтов и недоверия к государственным структурам. Эпохи, когда полицейские расстреливали протестующих, рок-звезды били рекорды, а молодежь отстаивала право жить, творить и заниматься сексом без навязчивого внимания властей. Эпохи хиппи и прокси-войн.

«Несмотря на то, что сеттинг книг Пинчона варьируется от колониальной Америки до Лос-Анджелеса 1970-х, темы, которые он затрагивает, остаются практически неизменны, — пишет литературный критик Рэйчел Ветцлер. — К ним относятся темная изнанка технологического прогресса, тайные сети власти, объединяющие интересы корпораций с правительственным контролем, невозможность втиснуть беспорядочную запутанность события в единый нарратив».

Для многих поклонников Пинчона чтение его книг превратилось в особую форму деятельности, которая подразумевает не только восприятие слов и предложений, но и выстраивание нелинейных отношений между читателем и нагромождением смыслов, выработку умения воспринимать реальность во всей ее сложности и многослойности, без попыток упростить и свести к мнимому единству. Писатель Иэн Рэнкин, впервые погрузившийся в творчество Пинчона в годы учебы в Эдинбургском университете, так описывал эффект от знакомства с пророком постмодерна: «Пинчона не любили в меру, его либо ненавидели, либо фанатично почитали. Его мир паранойи, теорий заговора и загадочных правительственных агентств был настолько убедительным, что фанаты начинали видеть знаки везде — даже опечатка в фамилии автора (Punchon, то есть „удар по чему-то“, вместо Pynchon), казалось, свидетельствовала о чем-то. Но о чем? Каким бы ни был ответ, для нас, студентов-литераторов, Пинчон с его игривостью и шифрами был манной небесной. Он казался автором, для которого и создавались деконструкция и другие подобные методы анализа текста. Старшекурсник мог легко написать эссе на 1000 слов о названии юридической фирмы, которая упоминается в начале „Выкрикивается лот 49“. Лектор мог потратить полчаса на возможные смыслы имени Пирса Инверарити».

Человек, который был Сэлинджером, Унабомбером и компьютером

Даже беглого описания тем и стиля Пинчона достаточно, чтобы понять, почему он стал культовой фигурой для нескольких поколений американских и европейских интеллектуалов. Его тексты представляли безграничные возможности для интерпретаций, а сам он казался человеком одновременно невзрачным и загадочным, напоминая тем самым многих своих персонажей. Легкость, с которой он размывал границы между вымыслом и реальностью, тайной и фактом, казалось, просачивалась со страниц его произведений в биографию самого Пинчона. Неудивительно, что со временем фанаты Пинчона перешли от анализа текстов к попыткам разобраться в личности их автора.

Отсутствие крутых поворотов и захватывающих подробностей в жизни писателя не нагоняло на читателей скуку, а лишь распаляло воображение. Тот факт, что биография Томаса Пинчона помещалась в несколько фраз, означал, что в официальных источниках могло быть много прочерков и белых пятен. Словно перенесясь в один из его романов, почитатели начали распутывать клубок жизни писателя и строить о нем теории. Именно так действовали бы персонажи Пинчона, если бы столкнулись с чем-то, не вписывающимся в их тусклую повседневность.

Все фанаты, исследователи и критики Пинчона знали, что он родился в 1937 году на Лонг-Айленде в штате Нью-Йорк, там же вырос и окончил школу. В 16 лет он поступил в Корнеллский университет на отделение инженерной физики и провел там два года, после чего зачислился на службу в ВМС США. В середине 1950-х посещал тренировочный лагерь в Мэриленде, отучился на электрика, вошел в экипаж эскадренного миноносца «Хэнк», который курсировал в Средиземном море во время Суэцкого кризиса. К тому же периоду относится последний известный снимок Пинчона: улыбчивый парень с густыми бровями полумесяцем и крупными передними зубами. С тех пор энтузиасты генерировали изображения состаренного писателя, но ни одного подтвержденного фото в более взрослом возрасте так и не появилось.

В 1957 году Пинчон ушел со службы и вернулся в Корнелл, сменив специализацию на английскую литературу. Ходили слухи, что там он посещал лекции Владимира Набокова.

В конце 1950-х Пинчон начал писать короткие истории. Тогда же он сочинил вместе с приятелем Киркпатриком Сейлом научно-фантастический мюзикл «Остров менестрелей» — о месте, куда люди сбегали из подконтрольной IBM антиутопической Америки будущего. Ни одной постановки «Острова менестрелей» так и не состоялось. Окончив университет в 1959 году, Пинчон устроился на работу в Boeing — писать инструкции и брошюры по безопасности. Параллельно он работал над своим дебютным романом «V.». Вероятно, именно баллистическая ракета Minuteman, которую тогда разрабатывал Boeing, косвенно вдохновила Пинчона на то, чтобы несколько лет спустя выстроить сюжет «Радуги тяготения» вокруг немецких ракет «Фау-2». В 1963 году Пинчон опубликовал «V.» и с тех пор полностью сосредоточился на писательстве. Он прожил несколько лет в Мексике, обосновался на какое-то время в Калифорнии, женился на литературном агенте Мелани Джексон, завел с ней сына и переехал в Нью-Йорк. Вот и вся информация, которая содержится в большинстве источников по Пинчону.

Однако для многочисленных поклонников портрет гения не мог сводиться к нескольким предложениям. Ход мыслей Пинчона и его манера изложения будоражили преданных фанатов настолько, что, пытаясь «объяснить» гения, они неустанно выдвигали самые дикие теории. Конспирологическое мышление подкреплялось образом отшельника, закрепившимся за писателем еще на раннем этапе карьеры: даже по меркам 1960-х, когда парасоциальные отношения с кумирами еще не стали повсеместным явлением, Пинчон вел себя скрытно и совсем не контактировал с прессой. Фанаты ломали голову над тем, зачем популярный писатель напускает на себя такую загадочность. Чем дольше Пинчон оставался вне поля зрения СМИ, тем больше слухов возникало вокруг его личности. Некоторые скептики и вовсе начали сомневаться в том, что Томас Пинчон действительно существует.

Говорили, что Пинчон и другой известный затворник Джером Дэвид Сэлинджер — это на самом деле один человек; что Пинчон — псевдоним группы авторов, кодовое название для продвинутого компьютера или разновидность искусственного интеллекта. Те, кто верил в существование Пинчона, рассказывали про его чудачества — например, что во время визита к издателю в Лондон он захотел пообщаться лишь с главой отделения детской литературы, у которого попросил несколько постеров для сына. Ходили слухи, что всё свободное от писательства время Пинчон разъезжает по Штатам на автобусах и оставляет для тех, кто его ищет, едва заметные подсказки.

Отсутствие фотографий лишь придавало писателю еще больше таинственности, особенно после того, как очередной биограф посетил школу, где учился Пинчон, и узнал, что его личное дело исчезло вместе со всеми снимками.

Сам Пинчон, казалось, был совсем не против, что вокруг его личности сложился такой культ, и с юмором относился к попыткам поклонников больше о нем узнать. Нагляднее всего такое отношение проявилось в 2004 году, когда писатель озвучил самого себя в двух сериях «Симпсонов». Авторы сериала обыграли скрытность Пинчона (несомненно с его согласия), изобразив его в надетом на голову бумажном пакете.

За семь лет до появления Пинчона в «Симпсонах» издатели в Нью-Йорке провели к выходу романа «Мэйсон и Диксон» шутливый конкурс двойников писателя. Шутливый — потому что участники могли догадываться о внешности Пинчона лишь по фото сорокалетней давности. Фанаты сразу предположили, что настоящий Пинчон не остался бы в стороне от такого фарса и наверняка наблюдал за ходом конкурса. Писателя начали искать на кадрах с мероприятия. В число предполагаемых «Пинчонов» вошли мужчина с французским акцентом в белом костюме и стареющий хипстер, случайно попавший в объектив съемочной группы CNN. Однако подтвердить ни одну из этих версий конспирологам так и не удалось.

Еще одно значимое событие в мире «пинчонианцев» случилось в 2002 году, когда швейцарец Донателло Дубини выпустил документальный фильм «Томас Пинчон. Путешествие в сознание П.» с разбором самых ярких и причудливых теорий о личности писателя. Среди прочего в нем говорилось о том, что Пинчон, возможно, случайно встретил в поезде Ли Харви Освальда и узнал от будущего убийцы президента Кеннеди о программе ЦРУ по контролю сознания. Предположения о том, что описанные в книгах Пинчона секретные службы и правительственные инициативы существовали на самом деле, вроде бы объясняли, почему писатель не хочет общаться с прессой и показывать свое лицо: вдруг в противном случае ему грозила бы опасность из Вашингтона?

Еще одна теория гласила, что в середине 1980-х Пинчон, параллельно работая над романами «Вайнленд» и «Мейсон и Диксон», начал писать в газеты калифорнийского округа Мендосино от имени Ванды Тинаски — жившей под мостом бездомной, которая отличалась удивительной эрудицией, литературным стилем и чувством юмора. Письма на самые разные темы неожиданно начали поступать в редакции в 1983 году и так же неожиданно перестали в 1988-м. Никаких серьезных доказательств того, что за Ванду выдавал себя Томас Пинчон, так и не появилось. Однако теория прижилась — как и почти все ей подобные.

Пинчона подозревали в преступлениях Унабомбера (так в прессе называли человека, который рассылал посылки с бомбами сотрудникам университетов, бизнесменам и функционерам, а также подкладывал в самолеты; в середине 1990-х выяснилось, что этим занимался математик Теодор Качинский). Еще Пинчона вроде бы видели на фестивале по сбору яблок в Северной Калифорнии, в котором он якобы участвовал под именем Том Пайнкоун (то есть «сосновая шишка» в переводе с английского).

«Охотой» на Пинчона занимались отнюдь не только эксцентричные конспирологи, но и сотрудники таблоидов. Для них он превратился в аналог последнего представителя исчезающего вида для бердвотчеров или антикварной редкости для коллекционеров.

Редактор издания Weekly World News Сэл Айвон писал:

«За несколько недель к нам поступили сведения о трех встречах с Элвисом Пресли [который к тому времени уже умер], одной встрече с Бигфутом и, что самое удивительное, одной встрече с Томасом Пинчоном. Последнее сообщение звучит настолько неправдоподобно, что мы решили его даже не проверять».

Причины, побудившие писателя избегать публичности, интересовали представителей прессы не меньше, чем сам Пинчон. Некоторые задавались вопросом и о том, что столь настойчивый интерес к фигуре Пинчона говорит о людях, которые его разыскивают. За долгие годы поисков «расследователям» удалось раскрыть много подробностей о его личности и жизни. Однако сам автор по-прежнему держался в тени.

«Я начал искать Пинчона, а нашел самого себя»

Как оказалось, Пинчон не был «отшельником» в полном смысле этого слова. Он общался с людьми и не избегал контактов — только публичности. Его университетский приятель Киркпатрик Сейл говорил о нем: «Мне он казался немного странным. Большую часть времени он держался сам по себе». А библиотекарь Стивен Томаске, который десятилетиями пытался раскопать подробности о жизни Пинчона, поведал, что из сослуживцев будущего писателя во флоте лишь пара человек вообще запомнили парня с таким именем. Вместе с тем почти все знакомые Пинчона описывали его как личность интересующуюся — почти всё, что он видел или узнавал, казалось ему любопытным и вдохновляло искать больше сведений. Позже страсть к информации как главной движущей силе нашей реальности нашла отражение в его книгах, где художественное повествование перемежается нагромождением данных из разных областей: истории, физики, химии, математики, эзотерики, кинематографа, медицины, драматургии. Пинчон объяснял такой подход тем, что другие люди и их занятия всегда казались ему интереснее, чем он сам.

«Охотники» на Пинчона узнали, что в годы службы и учебы он иногда всё-таки проводил время в компании и даже играл на гитаре (хотя чаще наблюдал со стороны за тем, как веселились другие), очень стеснялся своих крупных передних зубов и заикания, имел IQ в районе 190, хорошо учился, а отчислился в первый раз потому, что хотел познать мир лично вместо того, чтобы записывать и структурировать то, что узнали другие.

Фамилия Пинчона восходит к Пинчо Нормандскому, соратнику Вильгельма Завоевателя, который вместе с ним вторгся в Англию. Двоюродный прадед писателя был президентом Тринити-колледжа в штате Коннектикут. Родители Пинчона относились к обеспеченному среднему классу: отец ходил в одну церковь с экс-президентом Теодором Рузвельтом и всю жизнь оставался преданным сторонником республиканцев (как и большинство представителей истеблишмента на Лонг-Айленде). По образованию Пинчон-старший был инженером и занимал должность начальника по делам трасс в городе Ойстер-Бей. На какое-то время он подался в политику и даже стал градоначальником, но быстро отошел от дел из-за обвинений в коррупции. Те события явно нашли отражение в творчестве Пинчона, который — наряду с историей и наукой — всегда уделял много внимания политическим манипуляциям.

Еще про семью Пинчонов говорили, что они имели обширную библиотеку и много читали. Девушка по имени Мэри-Энн Таральсден, которая одно время встречалась с Томасом, вспоминала, как он очень разозлился на нее за предложение пойти выпить днем, потому что его мать однажды напилась и случайно ткнула отца в глаз прищепкой. По словам Мэри-Энн, это был единственный раз, когда Пинчон что-то сказал о своей семье.

Один коллега по Boeing говорил, что на работе Пинчон вел себя недружелюбно. Это, возможно, объяснялось тем, что начинающему писателю было некомфортно в обществе малознакомых людей. К тому же, как следует из нескольких сохранившихся писем того периода, Пинчона всё меньше прельщала перспектива быть винтиком в огромной корпорации. Еще до публикации своего дебютного романа «V.» он накопил 1000 долларов, занимаясь редактурой, уволился и зарекся когда-либо работать на крупную компанию, а потом уехал в Мексику.

«Его отчужденность начала становиться мировоззрением, — пишет о Пинчоне журналист Борис Качка. — Его письма, как и книги, наполнены ощущением напряженности между отдельными людьми и группами, между живым любопытством и безнадежным разочарованием. Большую часть жизни он избегал скоплений людей и крупных городов, мимоходом соприкасался с культурами и сообществами, после чего двигался к чему-то новому».

После публикации «V.» начали появляться первые теории о Пинчоне — в середине 1960-х люди привыкли, что звезды, независимо от сферы, в которой они творят, закатывают шумные вечеринки и выступают на телевидении. Образ писателя, которого никто никогда не видел, совсем не вязался с такими представлениями. На самом деле Пинчон не избегал чужого общества — просто знакомым приходилось поддерживать инкогнито автора под страхом изгнания из его ближнего круга. Тем временем его слава росла: в конце 1960-х книгами Пинчона обменивались наряду с пластинками Боба Дилана и The Beatles.

К выходу «Радуги тяготения» в 1973 году Пинчон, по словам автора The New York Times, Vanity Fair, NY Mag и других популярных изданий Нэнси Джо Сейлс, превратился в отдельный жанр для представителей «новой журналистики» — стиля, в рамках которого нон-фикшен объединялся с литературными приемами. Гонзо-публицисты не только разыскивали Пинчона, но и использовали эти поиски как фон для анализа своих внутренних метаний.

«Мои попытки разыскать Пинчона представляли потворствование самому себе, — писал литературный критик из The Washington Post Дэвид Страйтфилд. — Я начал искать Томаса Пинчона, а нашел самого себя».

Так продолжалось более 20 лет. В 1990-м, когда Пинчон опубликовал очередной роман «Вайнленд», местонахождению и личности «человека-невидимки» снова посвятили десятки статей. Автор одной из них буквально кричал: «ТОМАС ПИНЧОН, ВЫХОДИ, ВЫХОДИ, ГДЕ БЫ ТЫ НИ БЫЛ!» А корреспондент журнала People назвал адрес Пинчона «самым тщательно охраняемым секретом в издательском бизнесе». Писатель же, казалось, принял на вооружение одну из вошедших в «Радугу тяготения» «паремий для параноиков»: «Ты — прячешься, они — ищут».

Весьма непримечательная жизнь писателя-невидимки

Сам Пинчон изредка отвергал обвинения в затворничестве и однажды даже дал комментарий CNN по телефону (сказал, что «отшельник» — это кодовое слово, придуманное журналистами для людей, которые не желают общаться с журналистами«). Журналист и исследователь биографии Пинчона Борис Качка предполагал, что писатель, «будучи страстным любителем погонь в художественных произведениях, казалось, нуждался в погонях и в обычной жизни». А знавший Пинчона поэт Билл Перлман считал, что тот «не хотел быть частью мира взрослых из среднего класса» и «получал намного больше удовольствия и информации от общения с молодежью, да и сам во многом был похож на ребенка».

Частью портрета Пинчона с годами стала и реакция его ближнего круга на попытки журналистов узнать больше о его жизни. Друзья, редакторы, критики и даже те, кто просто пересекался с писателем на каком-то этапе его жизни, казалось, давали обет поддерживать завесу тайны вокруг него. «Его конфиденциальность яростно отстаивала целая толпа, — говорил мужчина по имени Джим Холл, одно время живший по соседству с Пинчоном. — На каком-то этапе тебя или принимали, или нет».

Примерно о том же писала журналистка Нэнси Джо Сейлс:

«В мире Пинчона были защитники, которые старались создать кольцо пламени вокруг, в общем-то, банального секрета: Пинчон здесь, с нами, и за исключением того, что творится у него в голове, он вроде бы ведет весьма непримечательную жизнь — как минимум по меркам представителя литературного сообщества Нью-Йорка определенного возраста».

Свидетельства некоторых очевидцев, с которыми пообщалась Сейлс, подтверждали, что Пинчон — не загадочный гуру и не эксцентричный отшельник, а вполне обычный человек. С кем-то он ездил на семейный пикник, кто-то приятно беседовал с ним на богемных вечеринках. Все сходились на том, что Пинчон не напускал на себя загадочность намеренно. Просто со временем его нежелание быть «звездой» в самом банальном смысле сделало его культовой фигурой и послужило топливом для бесконечных теорий. «Он никогда не заявлял, что стремится к анонимности, — уверял критик Эдвард Мендельсон, который специализировался на Пинчоне. — Просто так получилось».

«Есть основания предполагать, что Пинчона разочаровала концепция писателя как знаменитости, — добавил в разговоре с Сейлс библиотекарь и „охотник“ на Пинчона Стивен Томаске. — Стоило Норману Мейлеру или Трумэну Капоте взяться за ручку, как это становилось сенсацией. Пинчона такое совсем не прельщало».

Именно журналистка Нэнси Джо Сейлс в 1990-х приложила большие усилия, чтобы развеять мифы о Пинчоне и показать, что он (без учета литературных талантов) вполне обычный человек. Сопоставив данные из открытых источников, она разыскала квартиру писателя на Манхэттене и даже увидела его, но не стала раскрывать подробностей из уважения к его конфиденциальности. Сейлс упомянула лишь, что дом Пинчона располагается рядом с метро, в пешей доступности от продуктового магазина, церкви и ларька с бейглами. Журналистка заключила, что «последние несколько лет Пинчон, главный литературный отшельник нашего времени, живет открыто в городе с населением в восемь миллионов и, как все мы, по большей части остается незамеченным».

«Отсутствие фигуры автора побуждает нас говорить о нем, — рассуждал о сложившемся вокруг Пинчона культе колумнист Vice Дэвид Уилан. — Мы читаем его книги в поисках подсказок и мусолим теории на богом забытых форумах, потому что истории, которые мы создаем для себя, всегда превосходят реальность. Оз казался великим и ужасным только до тех пор, пока Тото не сорвала занавес, за которым он прятался».

И всё-таки, несмотря на убедительность выводов Сейлс, ей предсказуемо не удалось развеять миф о писателе-невидимке. Много вопросов о Пинчоне осталось без ответа даже после того, как поклонники и журналисты восстановили большинство деталей его биографии. Был ли его отказ от интервью, встреч с поклонниками, участия в мероприятиях лишь проявлением характера или своего рода политическим жестом, демонстрацией позиции по более глобальным вопросам мироустройства? Что он сам думал о парасоциальном стремлении фанатов и литературоведов интерпретировать его творчество через его биографию? Как Пинчон жил и писал, что его интересовало, каких политических взглядов он придерживался? Как работал его причудливый мозг, в котором немецкий экспрессионизм переплетался с библейскими жертвоприношениями, античные мифы — с испытаниями ядерной бомбы, а перипетии в колониальном Египте — с охотой на аллигаторов в манхэттенской канализации? Было ли правдой хоть что-то из того, что про него говорили и в чем его подозревали? Как на него повлияли два года изучения инженерной физики в Корнелле?

Противостояние между Пинчоном и СМИ продолжилось после выхода материала Сейлс, в конце 1990-х и уже в 2000-х. Корреспонденты The Atlantic пытались подобраться к писателю через его жену, владелицу литературного агентства Мелани Джексон. Они потерпели неудачу: сначала швейцар в здании, где располагалось агентство, сказал, что Джексон принимает посетителей только по записи, а потом секретарь жены Пинчона отказался назначать встречу журналистам, сославшись на то, что начальница принципиально не общается с прессой.

В 1997 году канал CNN заснял идущего по улице Пинчона и включил кадры с ним в репортаж о загадочном писателе. Однако из-за недовольства писателя авторы материала не стали раскрывать, кто именно в попавшей на пленку толпе — автор «Радуги тяготения». Чтобы сохранить конфиденциальность Пинчона, кадры с ним специально поместили среди нескольких кадров с обычными прохожими.

Некоторые журналисты со временем примирялись с тем, что им никогда не удастся пообщаться с Пинчоном, и пытались унять разочарование с помощью альтернативных форматов: например, составляли подобие «правил жизни» писателя из его книг или брали воображаемые интервью, пытаясь додумать ответы за собеседника.

Казалось, Пинчон преодолел законы физики и биологии и из реального человека окончательно превратился в образ, стиль, литературное направление, совокупность опубликованных сюжетов и нерассказанных историй из жизни.

Очередной всплеск интереса к личности писателя случился в 2014 году, когда режиссер Пол Томас Андерсон снимал экранизацию последнего на тот момент романа Пинчона «Внутренний порок». Исполнитель одной из главных ролей Джош Бролин подтвердил слухи о том, что автор посетил площадку и исполнил камео. Однако с тех пор ни Бролин, ни Андерсон, ни кто-либо еще из участников съемок не рассказал, в какой именно сцене появляется Пинчон. А поскольку последнему подтвержденному снимку Пинчона было уже больше 60 лет, никто точно не знал, где он на экране и остался ли вообще фрагмент с его участием в финальной версии фильма. На форумах и в соцсетях начались бурные обсуждения: поклонники разбирали каждый кадр и оценивали пожилых людей из массовки на предмет сходства с тем, как должен выглядеть постаревший Пинчон. Однако интервью Бролина так и осталось единственным свидетельством, связывающим загадочного писателя с экранизацией.

«Не думаю, что кто-либо знал [о присутствии Пинчона на съемочной площадке], — сказал тогда Бролин. — Он появился как неуловимый бунтарь, каковым и является, и держался в стороне».

Ни до ни после Андерсона никто не решался экранизировать Пинчона. Этот факт легко объясняется сложной и нелинейной структурой его произведений, к которым трудно подступиться без внесения значительных — и потенциально кощунственных — изменений в первоисточник. Сам Пинчон много десятилетий оставался для журналистов и читателей такой же неподъемной глыбой, какой его книги стали для кинематографистов. С одной стороны, он вроде бы явно упивался анонимностью, подшучивая над конспирологами в «Симпсонах» и «Внутреннем пороке». С другой — штучные заявления самого писателя и его близких позволяли предположить, что он относится к этой теме со всей серьезностью и искренне ненавидит огласку.

Вопрос о том, где проходит грань между насмешкой и искренностью, случайными совпадениями и намеренными действиями, оказался одинаково актуален и для сюжетов книг Пинчона, и для его жизни. Ответить на него со стопроцентной уверенностью не получилось ни у читателей, ни у расследователей. Сошлись на том, что Пинчон — это талантливый писатель и заурядный интроверт, великий манипулятор общественным мнением и трикстер со специфическим чувством юмора, разоблачитель пороков власти и покровитель всех параноиков. Как и в книгах, в жизни он не ограничил себя одной плоскостью бытия, перескакивая между вымыслом и реальностью.

Неудивительно, что историю поисков Пинчона и его попыток спрятаться легко представить как сюжет его же произведения.

Писатель Джеймс Джойс как-то похвастался, что зашифрованных им в «Улиссе» загадок хватит, чтобы «занять профессоров спорами о том, что же имелось в виду, на несколько столетий вперед». Именно это, по мнению Джойса, и было подлинным бессмертием. А колумнист The Atlantic Джей Кей Троттер, подводя черту под состоящим из сплошных пробелов профайлом Пинчона, сделал вывод, что автор «Радуги тяготения» своей жизнью добился того же, чего Джойс добивался своим magnum opus. Пока Пинчон зашифровывает головоломки для читателей, читатели тщетно бьются над вопросом о том, где проходят границы его литературной вселенной. Заканчивается ли она на страницах его книг? Или перетекает в жизнь писателя, подспудно оправдывая его титул великого постмодерниста? А может быть, все те, кто интересуется творчеством, личностью и биографией Пинчона, тоже давно стали частью этой вселенной, оказавшись на орбите планеты, рожденной его воображением, и ощутив на себе воздействие ее гравитационного поля?