Девочкам положено розовое, мальчикам — голубое. Но почему?

В последние несколько лет в фокусе внимания миллионов людей — вопросы о том, нужны ли общие туалеты и разумно ли предоставлять детям право решать, каков их гендер. Тем временем на другом полюсе — маркетинговый бум «девочкизации» всего, пишет профессор нейронаук Джина Риппон. Розовая одежда, игрушки, открытки, телефоны, компьютеры, велосипеды… Нельзя сказать, что и раньше не было деления вещей на «девочке — розовое, мальчику — голубое», но в конце 2010-х с их сильной фемповесткой этот феномен, который исследователи называли пинкификацией (pinkification), выглядит довольно неожиданно.

Колумнистка New York Times в своем бестселлере «Золушка съела мою дочь: депеши с фронта новой девочковой культуры» отмечает, что Дисней продает более 25 тысяч наименований мерча с принцессами.

Пинкификацию постоянно критикуют, но, как и любое явление, которое приносит своим создателям деньги, она не спешит исчезнуть.

В американской культуре цветовая маркировка гендера начинается еще до рождения ребенка — с так называемых gender reveal party. На 20-й неделе по УЗИ уже понятен пол ребенка, и многие будущие матери устраивают по этому поводу вечеринку. Те, кто не утерпел и узнал, мальчик будет или девочка, устраивают вечеринки с соответствующим антуражем — обед с подружками в зале, оформленном розовыми блестками, или тематическая пати с ружьями и машинками. Для любителей сюрпризов выпекаются внешне одинаковые торты с розовой или голубой начинкой. Во всех случаях не избежать подарков — кучи розовых или голубых шариков, носков, слюнявчиков и пр.

Даже формально прогрессивные инициативы, направленные на борьбу с пинкификацией, захлестывает розовой волной: вот компания Mattel выпустила STEM Barbie — серию кукол, которые делают карьеру инженеров. Но что конструирует такая прогрессивная кукла? Правильно, розовую стиральную машину, розовый вращающийся гардероб, розовый стенд-карусель для бижутерии.

Вы можете задаться вопросом, почему это вообще важно.

Важно понять, отражает ли пинкификация биологически обусловленное различие или насаждает искусственно сконструированный обществом стереотип.

Если это биологический императив, то его нужно уважать и поддерживать, верно? Но если речь идет о социальном конструкте, стоит понять, чьим интересам он служит. Кто выигрывает от того, что завороженная розовыми бусиками девочка не обращает внимание на конструкторы и предпочитает приключенческим книгам жизнеописания принцесс?

В 2007 году группа ученых задалась целью выявить объективные причины тяги женщин к розовому цвету, если таковые существуют. Рабочей гипотезой было то, что для древних женщин-собирательниц розовый был цветом спелых ягод, в противовес зеленому цвету незрелых. Еще одной теорией стало то, что розовый был «цветом эмпатии» — женщины следили за здоровьем других членов общины, прежде всего маленьких детей, и изменение цвета кожи было одним из первых сигналов болезни. Проведенное исследование цветовых предпочтений полов было подхвачено СМИ и широко распиарено с посылом «девушки предпочитают розовое — это заложено в мозге», несмотря на то, что участников экспериментов было всего 200, исследовали только взрослых, и у китайцев, в отличие от британцев, тяга к розово-красному цвету была сильно выражена также и у мужчин (в Китае красный цвет традиционно считается самым нарядным и величественным).

Спустя три года аналогичное исследование цветовых предпочтений провели у пятимесячных младенцев, которым демонстрировали предметы разных цветов. И оказалось, что красная часть спектра нравится им всем, вне зависимости от пола.

Эту статью медиа цитировали в пять раз реже, чем подтверждавшую «биологические корни любви к розовому».

Уже в трехлетнем возрасте дети наделяют игрушки гендером, ориентируясь на их цвет: розовые и сиреневые — девочки, зеленые и коричневые — мальчики. Американские психологи Ванесса Лобю и Джуди Делоуч смогли определить, в каком возрасте дети уясняют для себя эту взаимосвязь. Двум сотням детей, от семимесячных до пятилетних, предлагали пары объектов, один из которых был розовым. Результат оказался однозначным: до двух лет розовый воспринимается нейтрально, дальше девочки начинают предпочитать именно эти предметы, а мальчики, наоборот, их отвергать.

Исследователи предполагают, что розово-голубое разделение (РГР) началось около ста лет назад, по крайней мере, тогда в документальных источниках, таких как газеты и книги, начали появляться соответствующие паттерны. Гендерное разделение в литературе для детей появилось примерно тогда же — в конце XIX века, до того в культуре существовала четкая дифференциация миров мужчин и женщин, но не маленьких детей.

Очевидно, что сам по себе розовый цвет сегодня не имеет никакого значения, был ли он связан с собирательством на заре человечества или нет.

Важно то, что он стал кодом сегрегации, запирания целевой аудитории (девочек) в рамках ограниченного набора ожиданий. Из этого набора также исключаются мальчики, что ограничивает и их свободу.

Парадоксальным образом иногда пинкификация, наоборот, используется как разрешительный маркер — как в примере с той же STEM Barbie. Но в таких случаях часто наблюдается патерналистский подтекст: мол, девочка не сможет сама по себе понять, что быть инженером круто, пока мы не предложим ей изобретать помады.

В 2016 году в Белом доме даже проводили специальную встречу экспертов, которые должны были обсудить, не являются ли игрушки важнейшим инструментом манипуляции детским неопределившимся сознанием. Отражают ли они то, что уже происходит в мозге, — или диктуют это? Однозначного ответа нет.

Гендерные предпочтения в типе игрушек существуют, и обусловлены они дозой мужских гормонов, которые ребенок получает, находясь в утробе матери.

Таким был вывод социологов из Кембриджского университета, которые изучали поведение 120 детей одного, полутора и двух лет. Девочки значительно больше интересовались куклами, а мальчики — машинками. При этом цвета для них значения не имели, что позволило исследователям сделать вывод о социальной природе выбора в рамках РГР.

Чтобы понять, направляют ли определенные игрушки жизненный сценарий маленького человека вопреки его природным склонностям или, наоборот, развивают их, необходимо смотреть на ситуацию шире. Справедливы ли немногочисленные и разрозненные западные исследования вопроса для всех культур?

И кто на самом деле решает, что такое «мальчишечья игрушка» и «девчачья игрушка» — сами дети, родители, маркетологи, медиа?

Американские психологи Джудит Блэкмор и Рене Сентерс попросили 300 юношей и девушек рассортировать 126 игрушек по трем категориям: для мальчиков, для девочек, для обоих полов. Исходя из поведения участников эксперимента они выделили пять типов игрушек: определенно мужские, умеренно мужские, определенно женские, умеренно женские и нейтральные. Результаты показали единодушие в определении гендерной принадлежности — спорными оказались атрибуции только девяти игрушек, причем спорили об умеренно мужском / нейтральном или нейтральном / умеренно женском.

Психолог Бренда Тодд из Лондонского университета решила проверить, существует ли аналогичный консенсус у детей. Все ли мальчики выберут машинку, экскаватор, мяч или голубого мишку? Все ли девочки возьмут куклу, набор посуды или розового мишку? Участников разделили на три группы: 9–17 месяцев (возраст первых самостоятельных игр), 18–23 месяца (демонстрируют первые признаки понимания гендера) и 24–32 месяца (период, когда гендерная идентичность уже укрепилась).

Чем старше были мальчики, тем дольше они играли в «мужские» игрушки и тем меньше в «женские». У девочек эта зависимость оказалась обратной — кукла притягивала внимание младшей группы, старших всё больше интересовали машинки.

А что будет, если «мужскими» и «женскими» игрушками назначить произвольные, а не те, к которым мы привыкли? Эту идею проверили в небольшом (42 участника) эксперименте: детям раздали обувные колодки, орехоколы, чеснокодавки и формочки для дыни, каждый предмет — в голубом и розовом вариантах, и каждый рандомно назвали «девочковым» или «мальчуковым». Мальчики не смотрели на цвет, проявляя одинаковый интерес к каждому виду игрушек, девочки же нашли розовые предметы более интересными. Однако когда «мужскую» чеснокодавку перекрашивали в розовый, она начинала нравиться им не меньше «женских» предметов. У мальчиков такого эффекта не отметили.

По словам историка маркетинга Элизабет Свит, в 1950-х игрушки имели гораздо более выраженную гендерную составляющую (например, набору юного строителя противопоставлялся набор юной чистильщицы ковров), чем в 1970–1990-е: наступление феминизма сделало игрушки более гендерно нейтральными.

Однако сейчас мы рискуем потерять завоевания этих лет — по мнению Свит, это происходит из-за либерализации регулирования детских программ.

Мультики становятся инструментом маркетологов, а для них гендерное разделение — удобный способ таргетирования целевой аудитории и увеличения прибыли.

Играем ли мы розовыми пони в семью и синими солдатиками в войну потому, что этого хотим, или потому, что нас программирует общество? Ответ на этот вопрос, как и на многие другие, мы рассчитываем получить, собрав больше данных и сделав более точные выводы на основе их анализа. Очевидно одно: чем больше общество выступает за разделение гендерных ролей, тем больше мозг ребенка, подобно губке впитывающий все существующие вокруг паттерны, будет гендерно фиксированным — со всеми проистекающими от этого позитивными и негативными последствиями.