Ворованные пьесы, трупы в бочках и проституция: как дореволюционная Россия развлекалась в увеселительных садах

— Что такое увеселительные сады и чем они отличаются от современных парков развлечений?

— Это сад на ограниченной территории, за вход в который взималась плата. Некоторые сады были очень маленькими, с парой кустов, двумя клумбами, иногда с искусственными деревьями из крашеной бумаги, а другие были с обширными тенистыми аллеями и фонтанами.

Сады были рассчитаны на разную публику. Сегментировали людей очень просто — с помощью цены на билет. В центральные сады Москвы — «Аквариум» и «Эрмитаж», в конце XIX века вход стоил 50 копеек. Средняя зарплата рабочего — 20–30 рублей, прислуга получала около 7–10 рублей в месяц. Разумеется, последние туда практически не ходили. Для них были сады попроще.

В элитных садах часто шли высококачественные спектакли и выступали мировые знаменитости: Гарри Гудини, Сара Бернар, Федор Шаляпин.

Там же люди играли в кегельбан [боулинг], бильярд и отдыхали в ресторанах.

В садах попроще театр тоже был, потому что театр для сада — это центрально образующее предприятие (это и отличает их от современных луна-парков, где развлекательная программа строится вокруг аттракционов). Театр был необязательно закрытый, это могла быть просто сцена со стоящими перед ней стульями. И шли в этих дешевых театрах часто пьесы с чудным переводом — то есть корявым. Экономили на авторских гонорарах и переводчиках. Порой антрепренер сам переводил и переделывал пьесы на русский лад.

Впрочем, чудной перевод можно было встретить и в садах для состоятельной публики. Например, в московских «Аквариуме» и «Эрмитаже» играла труппа Симона Федоровича Сабурова. Почти все свои фарсы Сабуров «переводил» собственноручно, приблизительно следуя за сюжетом и дополняя текст отечественными, близкими зрителю красками. Еще был чиновник театральной цензуры Аркадий Крюковский, который выдавал многие переведенные пьесы за свои. [Театральный критик] А. Кугель о нем вспоминал: «Он „переводил“ пьесы и переделывал их, то есть кому-то заказывал эти переводы и переделки, выставляя в них свое имя. Затем великодушно скреплял их цензурной печатью, а после чего ставил их во всех театрах, не смевших их не ставить…»

«[Антрепренер] не только не говорит ни на одном иностранном языке, он с трудом читает, и не книги, а ярлыки на бутылках вин и больше ничего <…> и такой переводчик и автор получает до восьми тысяч в год авторского гонорара».

Актер А. Бураковский об антрепренере, актере и переводчике С. Сабурове в своих воспоминаниях «Закулисная жизнь артистов»

Помимо садов были чайные. В Сокольниках с конца XVIII века женщинам давали в аренду небольшие участки — сначала солдатским вдовам, а потом всем остальным. Они ставили там шатер и продавали угощение. Где-то были дорогие самовары и хорошие закуски, а где-то — заварка и пообкусанные головы сахара.

В какой-то момент в чайных запретили продавать и распивать алкоголь, в рощах тоже. А купцы всё равно что-нибудь с собой приносили, потому что на природе можно было прекрасно расположиться.

«У какого-то купца, занявшего с супругой столик, появился на последнем аптекарский пузырек, величиной с полбутылки, с сигнатуркой и ярлычком. Заметив, что купец принимает лекарство на глазомер из чашки, да еще заедает печеным яйцом, чайница, подойдя к столу спрашивает: „Ай, лечитесь?“ — „Лечусь, матушка“, — жует купец желток. „Не увидел бы кто!“ — „Счас допью, никто не увидит! Да, ты не бойся: вишь, рецепт привязан, значит, доктор прописал!“»

Из «Московского листка», 1905 год, № 121

— Почему возникла необходимость в увеселительных садах?

— В городах становилось всё больше людей, главным образом — крестьян и рабочих. Согласно переписям, с 1897 года по 1910-й численность населения Москвы выросла более чем в 1,5 раза. И всех этих людей нужно было как-то развлекать. До садов люди главным образом развлекали себя выпивкой. Или совсем самобытно.

Например, в воспоминаниях врача Елпатьевского, который отбывал ссылку в Енисейске, сказано, что он был свидетелем следующей сцены: рабочий после зарплаты нанимал всех извозчиков, которые оказывались на площади, садился на переднего, остальных заставлял ехать за собой — и так разъезжал по городу.

Сады должны были предоставить людям альтернативный досуг. Но загвоздка в том, что в первую очередь увеселительные сады связаны как раз-таки с пьянством. Ведь основной доход антрепренеров шел от продажи алкоголя в буфете.

— Какие самые безумные развлечения были в этих садах?

— Какой-нибудь китаец прыгал в яму и вытаскивал себя за косу. Другой товарищ прыгал с высоты 5–6 метров в бочку с водой. Был случай, когда после этого человек разбился. Люди не поняли, аплодировали, а он умер.

«Вообще, „Луна-Парк“ — это рай для дураков: всё сделано для того, чтобы дураку было весело… Подойдет он к выпуклому зеркалу, увидит трехаршинные ноги, будто выходящие прямо из груди, увидит вытянутое в аршин лицо — и засмеется дурак, как ребенок; сядет в „веселую бочку“, да как столкнут его вниз, да как почнет бочка стукаться боками о вертикально воткнутые по дороге бревна, да как станет дурака трясти, как дробинку в детской погремушке, круша ребра и ушибая ноги, — тут-то и поймет дурак, что есть еще беззаботное веселье на свете…»

Из рассказа «Дюжина ножей в спину революции», Аркадий Аверченко, 1921 год

Еще достаточно распространенным явлением в дешевых садах было привозить подставных знаменитостей. Когда в «Эрмитаж» приехал Гарри Гудини, никто же толком не знал, кто это, знали только, что иллюзионист. Поэтому появилась девица Гудини. На афишах крупными буквами писали «Гудини», а мелкими — «девица». Так делали сборы.

— Чем сады больших городов отличались от региональных?

— В провинции часто работала одна труппа, которая в течение нескольких месяцев играла разнообразный репертуар, но без репетиций, так как времени на них не было. Порой там даже не было нормального театра. Стояли какие-то ветхие здания с протекающей крышей, мышами и разваливающейся сценой.

«Сад клуба, величиною с курятник, был иллюминирован фонариками; в собачьей будке, укрепленной на столбах, играла музыка, пять писарей местного воинского начальника. Один отжаривал на балалайке, другие на гармошках и гитаре. Оркестр этот сидел вокруг столика, на котором горела закоптелая, маленькая жестяная лампа… часов в 11 начался фейерверк: сгорело на пятачок бенгальского огня, покружились два колеса и взлетело несколько шутих и ракет; фейерверк был хороший; на 7 целковых, как сказал нам распорядитель, всего сбора гулянья было 30 рублей…»

С. Минцлов, «Уфа. Дебри жизни: Дневник 1910–15 годов

Хотя некоторые города, например Нижний Новгород, приглашали европейских звезд. В Нижнем это было возможно, потому что там проходила крупная ярмарка.

— Цитата из журнала «Театр и искусство» 1909 года про один увеселительный сад: «Хорошо чувствует себя рязанская публика — не только последние новости порнографической литературы смотрит, но и за это подарки получает». Чем эта рязанская публика там занималась?

— Это была скорее эротика, чем порнография. В то время порнографией называли и полуобнаженных актрис. Хотя они были в чем-то похожем на ночные рубашки, которые, естественно, при движении оттеняли волнительные изгибы тела.

А само словосочетание «порнографическая литература» — фигура речи, она означает как раз лицезрение этих женщин в сорочках на сцене. Считалось, что для мужской публики не важна суть спектакля, важны статные хористки и артистки.

А если говорить про подарки, то часто при входе в сад людям предлагали принять участие в лотерее. Им раздавали жетоны и обещали, что они выиграют какие-то серебряные вещи: икорницы, ложечки, подстаканники. Разумеется, принять участие можно было, если человек купил билет.

— А в Тополевском саду, который был в Челябинске, людей могли пощекотать какой-нибудь «пикантной штучкой». Это из журнала «Оренбургская жизнь» за 1915 год. Вопрос: был ли распространен секс в садах?

— Нет, конечно. Его там не могло быть по одной простой причине — в кабинетах ресторанов не запирались двери по правилам пожарной безопасности. И в любой момент кто-нибудь мог зайти. Но если хотелось разврата, рядом с некоторыми садами находились номера, в которые можно было уйти с хористкой. А если говорить про «пикантные штучки», то здесь, видимо, имеется в виду пьеса с эротическим уклоном.

— Так хористки, актрисы и проститутки — это все-таки синонимы? Каковы были статус и положение этих девушек в увеселительных садах?

— Хористки, арфистки или статистки — это в основном молодые девушки-сироты и бедные девушки вроде Анниньки и Любиньки из «Господ Головлевых», которые хотели славы, денег и независимости. И хотели не на пустом месте. Были девушки, которым повезло: Вяльцева, Плевицкая — их вовремя заметил богатый покровитель, после помог получить образование, купить нужный гардероб, выступать в хорошем месте и стать звездой. Но, как мы понимаем, это исключение.

Краткий словарь увеселительного сада:

Марьяжить — схема общения с клиентом, цель которого — склонить клиента оставить в ресторане как можно больше денег.

Молодая Л’этуаль — молодая хористка или актриса (л’этуаль — звезда).

Рабыня веселья — хористка.

Барнум — антрепренер, миллионер, обеспеченный товарищ.

Гривуазные шуточки — шутки с эротическим уклоном.

Соль с перцем / без перца — пикантно / не пикантно.

Постнопатриотические представления — скучные представления, чаще в садах без алкоголя.

Чтобы стать хористкой или артисткой, можно было не обладать вокальными данными или артистизмом, хватало миловидной внешности. Потому что в основном эти девушки ходили среди зала в красивом наряде и развлекали клиентов. Было довольно много ироничных репортажей о том, что из двадцати пяти девушек в хоре семь на сцене, а восемнадцать работают за столиками.

Когда хористка подсаживались за столик, она заказывала фрукты, дорогие напитки, еду. Естественно, мужчина, который сидел за столиком, должен был всё это оплатить. Так они делали кассу антрепренеру. Это называлось «марьяжить». У Шарля Омуна в саду «Аквариум» как-то произошел такой случай: протухло три пуда говядины, и метрдотель просил хористок заказывать это мясо, ковырять его вилочкой, а потом просить унести. Они так и делали, благодаря чему не ушли в минус.

А если говорить про статус актрис и хористок, то антрепренеру или антрепренерше было выгодно, чтобы девушки пали. Об этом написано в отчетах санитарных врачей того времени.

Санитарные врачи интервьюировали девушек, у которых была последняя стадия сифилиса, — о том, что их к этому привело. И девушки рассказывали, что поступили в хор, а через некоторое время к ним стал приходить антрепренер хора (не сада, а хора) в подштанниках и пользовался ими.

Иногда растлить девушку могли другие хористски, буквально подложив ее под кого-нибудь и получив за это деньги. Желтый билет после этого хористки не получали, но фактически работали проститутками.

«Приличные девочки [две сестры], после поступления в Зоологический сад сильно изменились, по окончании училища поступили в Манеж, затем обе пошли на содержание».

Центральный Государственный исторический архив СПб. «Из заявления комиссии по народному образованию о воспрещении детям школьного возраста участвовать в увеселительных заведениях на открытых сценах», 1900–1904 годы

С другой стороны, возможно, иного пути у них и не было. Хористкам платили очень мало, около 10–15 рублей в месяц. На эти деньги им нужно было не только жить, но и покупать сценическую одежду и украшения. Одежду им не выдавали, потому что мало в каких частных театрах были костюмерные. Откуда брать на это деньги — непонятно. За услуги интимного характера хористка могла получить 1–5 рублей за три часа и 3–10 рублей за ночь. Но эти деньги они, конечно, тоже почти никогда не получали. Антрепренеры хора забирали практически всё. Некоторые оставляли девушкам 10% прибыли с ночи. То есть девушке платят 10 рублей, а фактически она получает рубль.

— Вы сказали, что были антрепренеры и антрепренерши. Что это за женщины, которые даже в начале XX века умудрялись делать бизнес на увеселительных садах?

— Среди всех антрепренеров женщин, которые занимались именно садами, было около 10%. Дорогу в бизнес многим открывало небольшое состояние, которое однажды выпадало на их долю. Некоторые антрепренерши были весьма успешны, как, например, актриса Линская-Неметти, которая потом вышла замуж за инженера Колышко и стала Верой Колышко. Она умело вела экономические дела и старалась не опускаться до «сала», до пошлых шуток и порнографии на сцене. Следила, чтобы у нее всё было чинно и благородно.

А у некоторых дела шли хуже, совсем плохо. В «Московском листке» была история про некую Цветкову, которая около трех недель держала сад «Олимпия» в Сокольниках, а потом пошла под суд. Случилось это так: некоторые дельцы предложили ей устроить увеселительный сад на паях — это значит, что формально владелец она, а все дела ведут они.

Как они всё провернули? Для того, чтобы устроиться работать в саду, людям нужно было внести залог, он гарантировал, что человека трудоустроят.

И эти дельцы собрали залог со всех работников, которые трудоустраивались в сад. Они набрали 12 кассиров и около 120 официантов. Потом дельцы эти залоги взяли и убежали. А отвечать должна была Цветкова — ее посадили в тюрьму.

Однако на фоне этого были очень пробивные антрепренерши, самая яркая из которых — Матрена Картавова. Она держала несколько увеселительных садов и заключала совершенно грабительские контракты, согласно которым актеры подвергались жутким штрафам буквально за всё. Например, за то, что актер участвовал в другой антрепризе, а по контракту должен был играть только в этом саду. Более того, Матрена могла какую-нибудь приму-актрису (естественно, не мирового масштаба) побить кулаками, если ей что-нибудь не понравилось.

Хотя на самом деле с рядовыми актерами все обращались довольно жестко, потому что могли: ведь у тех практически не было прав. Никто, например, не заботился о том, чтобы актеры не выступали в холодную погоду.

Но постепенно ситуация улучшилась, и в один момент был введен температурный минимум — 10 градусов, при котором можно было выступать.

— Вернемся к началу нашего разговора. Вы сказали, что в маленьких садах антрепренеры часто пересказывали иностранные пьесы. Они за это не несли ответственности?

— Тогда существовало Общество драматических писателей и оперных композиторов, которое отчасти было организовано Островским для того, чтобы взимать авторские гонорары со спектаклей и музыкальных произведений, которые играли в садах. У этого общества по всей России была целая сеть агентов, которые получали бесплатные билеты на весь сезон, такие абонементные книжки, и могли ходить в увеселительные сады и частные театры. Агенты были очень начитанными и знающими людьми, иначе они не могли бы распознать вольный пересказ произведения.

Антрепренеры регулярно присылали агентам, что, где и в каком саду ставят. И агенты, просматривая репертуар, должны были его одобрить.

— Первая антиплагиат-программа. Но ведь я, если бы была антрепренером-дельцом, могла бы написать, что у меня вот такие-то пьесы (с выдуманными названиями), а сама бы ставила Островского и надеялась, что меня не поймают.

— Это риск, но многие так делали. Обычно это был не Островский, а что-то из иностранных авторов, потому что проверить было труднее. Например, часто пересказывали Мольера, оперетты Легара, Тристана Бернара, Поля Феррье.

Среди таких дельцов, как я уже говорила, самым успешным был Симон Сабуров — владелец сада и режиссер. Он менял имена, помещал героев в другую социально-культурную среду и т. д. Для него даже «Дон Жуана» переписать было не проблемой.

— За иностранными пьесами агенты тоже следили? Мы же вряд ли отправляли за рубеж авторские.

— Следили, потому что это репутационная история. Если это был уважающий себя антрепренер, например Щукин, то он платил всем. Он сам два раза ездил в Европу и заключал контракты. Когда Щукин встретился с Францем Легаром, очень известным композитором, и попытался купить у него произведение, тот сказал: «Зачем вам это нужно, когда русские и так играют мои произведения и ничего мне за это не платят?» Щукин ответил, что иначе он поступить не может. Это вызвало у Легара огромное недоумение, смешанное с уважением, потому что ему за оперетты не платили никогда, просто брали и ставили их. А Щукин даже нанял переводчика, чтобы разговор был более деловой.

«Щукин пришел в ресторан в черной тужурке со стоячим воротником, расстегнутым у горла. Под ней был виден крахмальный воротничок, черный галстук, а в галстуке — булавка с бриллиантом совершенно невероятной величины. Если прибавить к этому, что у него и на мизинце красовался огромный бриллиант, то станет понятно, что вид этого человека производил непристойное впечатление.

Сказать ему о том, что появляться в ресторане в таком виде не совсем удобно, значило задать ему загадку: он был не способен понять всё неприличие такого костюма. Между тем я ощутил это неудобство, так как мы оказались в громадном зале „Гранд-отеля“ предметом самого пристального внимания. Щукин этого внимания, быть может, вовсе не замечал, но я рядом с этим бриллиантовым плантатором имел чрезвычайно смущенный вид».

Н. Ф. Монахов, «Повесть жизни», 1961 год

— Несмотря на всю их противоречивость, можно ли сказать, что увеселительные сады — это зарождение демократической культуры?

— Да, определенно. Во-первых, большинство антрепренеров — выходцы из крестьян. Даже купцы — это бывшие крестьяне, которые приобретали гильдейские свидетельства, как, например, московский антрепренер, содержатель сада «Эрмитаж» Яков Васильевич Щукин. И все они сами проанализировали ситуацию, сами стали этим заниматься и сами поднялись.

Во-вторых, увеселительные сады были одними из немногих мест, куда ходили люди из разных сословий. Теоретически, даже в дорогие сады могла прийти простая публика, те же самые рабочие, квалифицированные промышленные рабочие, у которых была зарплата 40–50 рублей. И они могли посмотреть, как развлекаются люди других сословий — они не обязательно общались, но они долгое время находились в одном пространстве. Точно так же состоятельные люди могли пойти в увеселительные сады для рабочих, чтобы посмотреть, как развлекается простой народ.

А когда в увеселительных садах появилось кино, которое понятно людям разных сословий с разным культурным багажом — был сделан еще один шаг навстречу массовой культуре.

Увеселительные сады отражали многое из того, что происходило в обществе. Например, через них можно проследить историю транспорта и развитие городской среды. Антрепренеры лоббировали, чтобы от садов ходила вечерняя конка — вагон на лошадиной тяге — и публика из центра могла приехать в сад с окраины и обратно. Потом появляются электрические трамваи, автомобили вместо извозчиков. В саду «Тиволи» в Сокольниках или в «Фантазии» в Петровском парке вокруг было достаточно автомобилей, на которых посетители могли спокойно уехать в центр в любое время. Об этом говорилось в афишах.

Менялась эпоха, менялся и облик сада. Самое яркое изменение — установка освещения. У Крега Козловски есть замечательная работа — Evening’s Empire: A History of the Night in Early Modern Europe, где он пишет о «колонизации ночи», о том, как освещение и электричество меняли районы, как опасные зоны увеселительных садов, например в Vaxhall в Лондоне, потеряли свою таинственность. Образ сада, внушающего ужас, пропал. Ночной сад стал доступным для всех. И некоторые посетители начали разбивать фонари, чтобы вернуть ночи ее первозданное обаяние, чтобы пространство снова перекодировалось и стало другим, вызывая новые эмоции.

— Но при этом многие считали, что такие сады, наоборот, разлагают культуру. Почему?

— Потому что слишком много полуголых девиц, сцен любви, алкоголя, укромных уголков. Плюс современники писали, что нужна высокая культура, что ставить можно только Островского и Пушкина. Разложением считали, разумеется, и выступление Маяковского в петербургском «Луна-парке».

Вообще, до 1882 года в России была монополия императорских театров, и об этом часто горевали, говорили, что там и было настоящее искусство. Хотя на самом деле не все спектакли были высокого качества. Тот же Островский писал, что при монополии нет конкуренции, и поэтому ставится много ужасных вещей.

Да, в увеселительных садах тоже было много ужасных вещей. Но были и хорошие миниатюры, и интересные находки. И из увеселительных садов вышло очень много советских актеров, например, Фаина Раневская, Леонид Утесов, Рина Зеленая.

Поздравление со 150-летним юбилеем театрального дела в России от вымышленного владельца несуществующего сада «Гербариум» Ефрема Толстопузова:

«Мы как еще маленькими в столицу были отпущены, то немедля после сего стали вертеть ману в трактире „Веселая ягода“, и в оном месте получали первоначальный естетический вкус. Отседова-то собственно и пошла вся наша естетика и музыкальность. Опосля того уже служили старшим оффициантом в саду „Под кадрель“. Дальше — больше. В настоящую эпоху владеем садом „Гербариум“, где на всяческих заморских языках представляем театр. <…> Приятного здесь мало, потому иная французинка так на своем языке выругается, что любо-дорого. Но для пользы-естетики принуждено терпеть. Театр наш первостатейный и местов свыше 800. Особливое же внимание обратите на буфет, который в пользу наук и искусств у нас торгует до 4 ночи. Коньяк естетический продаем за 30 копеек рюмку. Театральный оборот у нас в прошлом году был такой: водки выпито 12 345 четвертей, пива — 119 621 бутылки. Из драматических напитков — коньяку 7892 бутылки, портеру — 2829. Из опереточных и веселых — Клико, Помри и т. п.»

Журнал «Театр и искусство», № 20. С. 383, 1900 год