Невыносимая музыка на невозможных носителях: основатель лейбла Post-Materialization Music Сергей Ефремов — об очаровании кассетной культуры, смерти рецензий и о том, каково жрать винил

— Расскажи, как появился лейбл Post-Materialization Music, откуда взялась идея и чем ты занимался до этого.

— Не было никакой идеи на самом деле. Я с детства с отцом таскаюсь по барахолкам. Вообще, я был воспитан на музыке вроде Talking Heads, The Cure, из русских — группа «НОМ». Дома у нас всегда было полно кассет со всяким арт-панком, постпанком и прочим, то есть с самого рождения я слушал только всяких интересных забугорных ребят. С юных лет мне нравилось развлекаться с магнитофоном, писать что-то на кассеты — это была самая доступная фигня, потому что не было компьютера.

В какой-то момент я записал от балды кучу нойза на кассету с помощью двух магнитофонов: я ставил их друг напротив друга, на первом включал запись, играл под нее и всё это записывал на второй магнитофон. Причем я вообще ничего не знал об этом, не знал, что так делают, поэтому чувствовал себя первооткрывателем. Помню, что мы пришли на барахолку, которая тогда еще была на платформе «Марк», там сидели мужики прямо на путях, то есть они убирали всё, когда проезжал поезд, а потом заново раскладывали. Я там увидел пачку пустых кассет за какие-то копейки.

Тогда мне в голову пришла мысль, что было бы неплохо растиражировать то, что я записал. Когда я это сделал, встал вопрос о том, что теперь это надо как-то оформить. Меня в тот же день отправили в управу оформлять какую-то дотацию на квартиру, а там лежали квадратные листочки из плотного картона, и я их оттуда унес, потому что они идеально подходили под кассетные вкладки.

В школе (я тогда учился в 11-м классе) я у младших классов украл трафареты буквенные, через них нафигачил название. Так вышел мой самый первый релиз в 2008 году.

Я раздал его по друзьям, отвез его в Питер — я тогда впервые туда приехал. В Питере знакомые товарищи сами уже это тиражировали и раздавали другим.

Потом я подумал: почему бы не выпускать свои проекты таким образом? Я получил какой-то фидбэк от других людей, и мне понравилась эта затея. При этом у меня не было информационного интернет-поля: всё, как я себе это представлял, должно работать через кассеты и болванки, но болванки мне не нравятся по многим эстетическим параметрам, да и писать мне было их негде. То есть всё это произросло из естественной нужды. Только потом уже, спустя три года, у меня появился компьютер, я стал списываться с мелкими издателями, открыл для себя современную кассетную культуру и стал рассылать всем свои демки. Один сумасшедший американец сказал, что хочет это выпустить. Он это сделал и выслал мне часть тиража плюс свои релизы — оттуда я и узнал, что существует полноценная суперкассетная эстетика. Это стало для меня большим открытием.

С появлением интернета стало очевидно, что кассеты не нужны, но, прочитав буклеты к кассетам, которые мне отправил американец, я понял, что люди не просто пишут это всё в диджитале — они пишут на старых магнитофонах, которые приносят с помоек.

Мне очень понравилась эта культура тем, что она появилась из нужды.

Она делится на две части: одни делают для того, чтобы выеживаться, а другие делают по нужде, потому что у них просто ничего другого нет. Вот он нашел старый магнитофон на помойке, пришел домой и записал — это нормально, так и должна создаваться кассетная культура, а не весь этот «теплый и ламповый» звук в мобильной студии. Это всё должно происходить без специальной подготовки, всё, как это происходит в жизни, то есть нужна полнейшая импровизация.

— То есть лейбл, по сути, появился сам по себе?

— Да, никаких идей не было. Потом, спустя много лет, начнут появляться какие-то идеи, и это будет как-то оформляться. Изначально я просто шаг за шагом приходил к чему-то большему. Это же огромное развлечение: постоять на почте, отправить кассету какому-то неизвестному мужику.

— Был ли такой аспект: тебе нужно было реализовывать собственный материал, и ради этого ты…

— Это позже всё пошло. Обмены, которые приняты в кассетной культуре, — это обмен информацией. В интернете мы получаем информацию очень быстро, а здесь это просто интересный процесс сам по себе: ты записываешь кассету, отправляешь, ждешь месяц и получаешь обратно какую-то кассету. Здесь есть интерес, моменты ожидания, моменты неизвестности — это интернет убил. Вся кассетная культура как была в 1980-х, так и осталась, ничего не поменялось. На нее выросла мода, но в целом у старых дядек ничего не поменялось, кроме того, что у них теперь что-то покупают. Можно написать любому деятелю 1980-х с предложением поменяться, и он будет рад этой сделке, потому что он не делает этого уже лет двадцать.

— Как всё развивалось?

— В какой-то момент я понял, что кассет слишком много. Встал вопрос — как их распространять? Надо меняться с местными, а их мало: надо понимать, что это 2008–2009 годы, и таких людей в России немного, никто друг о друге не знал. В результате я стал меняться. Я нашел несколько издательств, первое было «Котлован» — абсолютно ужасное, с полным закосом под «Гражданскую оборону». Но это неважно, потому что сам процесс обмена был приятен.

В какой-то момент я завел блог на blogspot (сейчас его не существует), где стал рецензировать эти кассеты и иногда предлагать на продажу за очень смешные деньги — кассета стоила 35 рублей. Сейчас продают по 700 рублей. В результате какие-то ребята из Москвы стали мне писать о том, что они хотят купить болванки, кассеты. Первый заказчик был Феликс Сандалов. Я тогда еще даже не знал, кто это такой, мы просто встречались на «Петровско-Разумовской» у метро, возле этого ужасного рынка обоссанного, он покупал у меня за 150 рублей несколько кассет.

Я был абсолютно счастлив, потому что это были одни из первых мной заработанных денег, я мог купить себе сигарет или что-нибудь поесть. Как-то это стало развиваться — может быть, Сандалов рассказывал кому-то. Но в результате пришлось удалить этот блог с blogspot, потому что количество продукции увеличивалось постоянно, уже невозможно было ее рецензировать, потому что рецензии начали выглядеть одинаково — это стало большой проблемой для всех современных пабликов. У нас сейчас всё «экспериментальное», «гипнотическое». Это ужасно.

— Это всё было в зин-культуре. Если смотреть зины 2008 года, то там уже можно понять, что в какой-то момент началась тотальная стагнация.

— Культура рецензий исчерпала себя, стали общими словами всё описывать. Зин вообще идет из личного опыта, а здесь люди принялись в какой-то момент из-за перенасыщенности говорить общими словами. Это очень глупо. В старых зинах ты читаешь даже больше не о кассете, которую слушаешь, а о том, как он поставил ее, вышел за пивком, подрался с бомжом, пришел, а она продолжает играть, и он подумал: какой классный день! То есть ты читаешь про личный опыт. Потом зин-культура очень испортилась, потому что всё это пытались продать слушателям.

— Качество записанного материала тоже стало падать.

— Дело не только в качестве, но и в количестве. В современном мире каждый второй у нас музыкант, у которого двадцать проектов. Это всё надо как-то рецензировать и описывать. С другой стороны, я не понимаю, почему люди, которые рецензируют, всегда пытаются отзываться либо нейтрально, либо положительно. У нас пропала культура негативных рецензий.

Была офигительная история, когда я выпустил свою первую пластинку и отдал ее на рецензию Sadwave, где ее рецензировала Ксения АТ, которая написала что-то вроде: «Ребята, это дерьмо слушать не надо». Я был счастлив, потому что это действительно то, что думает человек, она написала, почему именно это слушать не надо. Люди перестали через текст ругаться, стали более лояльны друг к другу — это большая проблема.

Фил Монополька через какой-то фэнзин ругался с другим человеком, то есть они перекидывались гневными статьями и брошюрами. Это классная форма диалога, потому что она требует больше усилий, чем срач в интернете или по телефону, да и на это уже никто не способен.

Все считают, что должны быть лояльными, хотя это неправильно. Если тебе что-то не нравится, это нужно выражать. А если ты это выражаешь через печатное слово, то это вообще классно, потому что ты тратишь на это силы, а не только посыл, то есть твой гнев усиливается и достигает абсурдных вершин. Здесь ключевое слово «абсурд», потому что читать гневные брошюры очень смешно именно из-за количества абсурда.

Как всё это продолжалось? Появились заказчики, стало понятно, что можно делать более классные релизы, потому что появились деньги. То есть ты делаешь релизы, продаешь, у тебя появляются деньги, на которые ты делаешь еще более классные релизы. Так постепенно я вышел на то, что на тот момент никому вообще было не нужно — это выпуск пластинок с экспериментальной музыкой. Тогда еще не было этой виниловой волны среди неформальных кругов. Я не буду говорить «андеграундных», потому что андеграунда сейчас нет.

— Я сегодня в метро встретил человека в кофте с надписью «Русский андеграунд» и кепке с такой же надписью, но на кепке это было написано по-английски и имелся в виду метрополитен.

— Это очень смешно, потому что это стиль. То есть у нас есть рок, поп, панк, а есть уже и андеграунд. Это слово не несет изначального посыла, который имело — это грустно. С другой стороны, это весело, потому что для человека, заставшего оригинальную андеграундную культуру, это всё представляется в виде разгуляя во все стороны.

Мне показалось, что вкидывать много денег — то есть копить деньги специально, — в виниловые релизы, на которых я еще очень долго буду спать и жрать, очень прикольно. То есть я буквально мог конструировать свою постель из коробок с винилами, потому что их никто не покупает, а я уже заказал тираж. На тот момент нельзя было заказать 30 экземпляров, надо было брать сразу 200–300 штук.

Как сказал мой папа: «Ты заказал винил, вот ты его жрать и будешь».

По факту на тот момент так и было. Это было очень дорого и невозможно было продать даже с наценкой в 10 рублей. Я вкладывал много денег, а потом до двух лет их же отбивал, что было ужасно неконструктивно. Поэтому в какой-то момент я отказался от этой идеи и вернулся к кассетам, потому что это было дешево, и спрос на них был гораздо больше.

Как я познакомился с шелкографией? В какой-то момент мы записали более или менее адекватный альбом с «Постматами», и встал вопрос, как это релизить. Я не хотел использовать стандартную полиграфию. На тот момент я познакомился с Максимом Ионовым, а у него дома стоял станок для шелкографии. Это опять история про то, что процесс важнее полученного результата, поэтому я стал обучаться у него шелкографии. Это классика DIY-культуры, которая возникла из желания сделать что-то самостоятельно. В современном мире это потеряло значение, а тогда мне очень понравилось, я подумал, что хочу делать то же самое. Макс нам очень сильно помог тем, что сначала печатал для нас, потом учил нас, а потом просто отдал свой станок мне. Он купил себе новый, а старый отдал мне — с этого началась тема типографии, то есть я стал печатать для каких-то людей. Мне во всем нравится процесс, а то, что будет в конце, вообще не интересовало.

В результате всех подобных извращений я стал выходить на какие-то уже более вменяемые идеи, то есть это всё как-то стало образовываться в голове. Были этапы, когда я выпускал исключительно локальных шумовых артистов — мне это очень нравилось как идея: выпускать никому не нужных артистов. На тот момент была уже возможность распространять релизы по миру. Это было смешно, это всё выглядело как большой пранк. Затем у меня пропал интерес к этому, что для меня естественно, и я решил издавать то, что я действительно люблю, — это и есть пик для издательства. В одном ключе, с одной идеей невозможно работать.

Я подумал, что есть группы, которые я люблю, которые до сих пор существуют, — почему нет? Первым делом я подумал о группе Smegma. Она существует с 1970-х, это все ребята из большой тусовки Los Angeles Free Music Society — абсолютно сумасшедшая тусовка, которая образовалась после первого альбома Residents (это моя самая любимая группа): они все послушали его и решили организовать художественную тусовку в духе всего этого музыкального дадаизма. Из этой тусовки, например, вышел Бойд Райс. Из самых известных у нас, кроме него, вышли еще Smegmа и куча неизвестных проектов, которые и в США мало известны. Например, братья Rick Potts и Joy Potts, у них был невероятный сборник ID Art № 2, я одно время дрочил на него.

Этот сборник 1976 года — чтобы вы понимали, как это сложно было записывать, — состоит из коротких треков от 30 секунд до минуты, которые записывали их друзья, не имевшие никакого отношения к музыке.

То есть они просили людей записывать поэзию или пук какой-нибудь, создали из этого огромный сборник, который очень наивен: ты слышишь, как человек серьезно к этому относится: он не просто пукает, как сейчас это можно сделать в mp3 и слить в itunеs, он пукает с другим выражением, потому что это огромный процесс выпуска пластинки. Совсем другое настроение у этого было. Я написал главному мужичку из Smegmа — его зовут Айс Форд, — он ответил, что у него есть материал. К моему удивлению, он ничего не попросил, кроме авторских копий.

Они все в татуировках, с бородами, половина из них бомжует по Лос-Анджелесу. В смысле музыкального подхода мне всё это очень нравится, потому что вклинивается в жизнь. Это круто, когда нет определения.

Когда меня спрашивают, чем я занимаюсь, я не знаю, что ответить. Просто живу.

Я делаю всё, что мне подворачивается под руку, стараюсь делать всё, что мне нравится, потому что я люблю жить. Группа Smegma в этом плане абсолютно такая же, как мы. Они прислали записи, и всё это вышло на уже какой-то международный уровень: мне стали писать японцы, американцы, которые хотели покупать уже не по одной копии, а по 10, стали писать магазины. Я подумал, что это интересная тема, что надо развить издательство до более масштабного уровня. Но всё равно это всё делается по интересу, здесь нет монетизации, в первую очередь мне интересно, насколько всё это может далеко зайти. Мне очень нравится говорить о себе: я продаю кассеты, потому что люди сразу начинают думать — а на что я тогда живу? Неподготовленный слушатель не понимает, как это всё можно делать, а у меня получается. Я хочу узнать, насколько далеко можно с этим зайти.

После группы Smegma встал вопрос о том, что делать дальше, потому что надо прыгать выше головы и идти дальше. Тогда уже появилась группа Sun Сity Girls, контакты которой я очень долго искал: мне очень повезло, потому что, когда я на них вышел, их менеджер был в отпуске, и мне ответил их гитарист, который сразу сказал — выбирай любой альбом. Это группа уже мирового уровня, контрактная группа. Тут стоит отметить, что все андеграундные группы делятся на две категории: просто группы и группы с контрактами, которые от среднего уровня лейблов получают деньги за концерты и альбомы, то есть у них есть ежемесячные выплаты.

Sun Сity Girls относятся ко второму типу, они уже тридцать лет делают свое дело, и только сейчас стали востребованными в США и Европе. До этого они были фриками, которые записывали стендап. Кстати, они в этом плане были одними из первых. Я помню прекрасно первую кассету Sun City Girls, а познакомился я с ними благодаря видеокассете: я увидел красивую обложку, где люди стоят в марроканских костюмах и играют на гитарах, и подумал, что это может быть интересно. Но когда я поставил кассету, то увидел стендап на тему содомии, чертей и мифологии. На концертах они просто импровизируют и кидают фруктами в зал, зал отвечает им тем же (а иногда и стульями). Тогда я познакомился с диалогом между музыкантом и зрителем. Оказывается, зритель может быть наглее, чем музыкант, а у нас, как правило, принято считать, что музыканта надо уважать, он немного выше, чем слушатель. Здесь всё было иначе: ты наглый, и я наглый, ты кидаешь, и я кидаю, ты орешь, а я могу выйти и набить тебе морду.

— Думаю, это история о попытке уйти от одиночества. Всё это распространение кассет и концертные выступления нужны для того, чтобы появился круг общения. Тут неважно, будет ли это стул в голову или гневная рецензия — так или иначе, это лучше, чем сидеть одному.

— Конечно, друзья по переписке. Всем этим занимаются глубоко одинокие люди — это факт. Просто недолюбленные дети, которые пытаются компенсировать это чем-то. Здесь я и про себя говорю. Есть еще одна интересная вещь: в современном мире молодежь компенсирует этот недостаток за счет дружбы на гендерной почве или на почве каких-то психических заболеваний, а тогда все дружили за счет того, что им нравятся музыка и кассеты. Сейчас это просто перешло в другую плоскость, а люди такие же одинокие.

Продолжу про Sun Сity Girls. Я выбрал, естественно, самый плешивый, никому не известный альбом.

В результате он оказался моим самым успешным релизом, потому что в 2019–2020 годах продать свыше 800 кассет одного исполнителя практически нереально, а с Sun Сity Girls получилось. Оказалось, что это гипервостребованная группа именно в таком формате. С точки зрения коммерции, то есть с точки зрения взрослого человека, это для меня было открытием. А у меня есть и такая сторона характера: чтобы просто понимать, что жрать завтра, я включаю такого человека, который ведет бухгалтерию. Чтобы понять, о чем я, можешь заглянуть в холодильник — увидишь там один огурец и одно пиво.

— И то это пиво мое.

— А огурец я есть не буду.

— Помимо релизов твоего лейбла ты часто продавал разнообразную другую продукцию, которая приходила к тебе обменом. Например, диск Лизы Карвер.

— Исключительно обменом. С Карвер я вообще очень классно заобщался, у меня есть ее прекрасные поэтичные письма, которые можно было бы выпустить отдельно, но я, к сожалению, потерял пароль от старой почты. Она описывала мне свои фантазийные представления о России, что выглядело как пушкинская херня. Никакого намека на ее прошлое там не было, да и выглядело достаточно интересно именно в контексте ее прошлого: сейчас она поэт, прозаик, умеет работать со словом, а до этого она была ближайшей подругой Джи Джи Аллена, она бывшая жена Бойда Райса и бывшая жена Костеса.

— Это была единственная женщина, которую Джи Джи Аллен любил.

— Да, но потом появился Костес — сумасшедший идиот из Франции, с которым Лиза записала альбом в 1988 году. Он значится как альбом Костеса, но там поет Лиза в основном, и это просто пьеса о том, как они будут убивать Джи Джи.

— Сложно разобраться в дискографии Костеса, потому что у него огромное количество материала, выпущенного на физическом носителе, а в интернете ничего практически нет.

— То же самое с дискографией Карвер. У них много совместных видеокассет, которые не были оцифрованы и не выпускались на CD, а покупать за 200 евро видеокассету я не готов. Но это огромный пласт культуры, потому что они занимались перформанс-артом. Я Лизу выпускал просто, чтобы должное воздать — в плане аудиоматериала там нет ничего.

— Эти перформансы, на мой взгляд, — продолжение перформансов P-Orridge, когда они обменивались кровью. Только у Костеса и Лизы это что-то более постмодерновое.

— Так надо же всегда идти вперед и еще сильнее поражать публику. Они делали максимум, имея минимум выразительных средств: вдвоем рисовали эти непонятные декорации, писали сценарий. Если открыть ютуб и вбить «Саддо Костес», то можно увидеть, как это происходит: из реквизита у нас кошачий лоток, соответственно, вся пьеса у нас будет построена на том, как Костес потерял кошку, а кошка ходит и писает, всё заканчивается тем, что все пьют из лотка. Они выжимают максимум из минимума средств — это важно. Когда у тебя переизбыток материалов, ты теряешься как артист. Возвращаясь к лейблу — третий достаточно важный артист, на которого я вышел, — это Сан Ра, сумасшедший фри-джазист.

Сан Ра участвовал в куче различных сект, это черный мужик, который в начале 1950-х годов топил за истребление белых.

Потом он вышел на более или менее вменяемый джаз, за который его гнобили все черные одно время, потому что считали его джаз слишком белым, а потом он максимально сошел с ума и сказал, что будет играть фри-джаз. В конце 1960-х он записал очередной альбом в клинике для душевнобольных. Есть история анекдотичная: на его концерте присутствовала женщина-аутист, которая не говорила более тридцати лет. Она после концерта подошла к нему и сказала: вы называете это музыкой? Мне кажется, что это очень хороший анекдот по поводу фри-джаза в целом. Я большой фанат Сан Ра, не помню, как мне пришла идея его переиздать, потому что это нереально. Все права на его музыку давно скуплены миллиардерами, теперь это считается элитной музыкой, а раньше он был никому не нужен, все думали, что это черный фрик, который несет бред о том, что он с Сатурна.

Из его интервью можно узнать, что в скором времени космические корабли будут работать на вибрациях, то есть в корабле нужно ставить кассету в кассетник, и корабль полетит.

Теория классная, потому что движение происходит за счет вибраций, а музыка — это самые разжатые вибрации. Можно сказать, что стены, бетон — это сжатые вибрации, а музыка — это разжатые вибрации, то есть она может приводить в движение много чего.

— Что на данный момент представляет собой лейбл? Как распространяется продукция, есть ли мероприятия, на которых возможно ее приобрести, как это всё выглядит?

— Сейчас очень сложная позиция у российского слушателя, который максимально не заинтересован в происходящем. В основном всё, что мы выпускаем, — это зарубежные, достаточно известные там артисты. Распространение происходит исключительно через зарубежные магазины, то есть это уже всё вышло на крупные оптовые поставки, когда ты делаешь релиз тиражом 40 экземпляров и он распродается. В случае с Сан Ра я сделал тираж 200 экземпляров, и мне еще в руки не успели попасть эти кассеты, а они уже все были проданы. Крупные магазины рвутся распространять и покупать наши издания, а это магазины Японии, США и Европы.

В России большая проблема с этим: человек не готов, не хочет, откладывает. Очень много проблем с российскими заказчиками, которые требуют трек-номер уже через час, то есть они пекутся из-за 200 рублей, которые они уплатили, а товар не пришел еще, их не устраивает доставка. Я стараюсь выглядеть как человек, которому делают одолжение, покупая продукцию, а не наоборот. Это мне нравится. Это ушло, но раньше было примерно так: я стоял за дистростолами и расписывал, как это всё охренительно и круто, почему ты до сих пор об этом не знаешь?

Русский человек не хочет выглядеть дураком, когда ты ему говоришь о том, чего он не знает, он чувствует себя неестественно, поэтому ему надо сделать что-то из разряда «ок, я научусь» или «я это знаю, я это возьму».

Именно так строятся коммерческие отношения по продаже кассет. Это ужасно, мне это очень надоело. Сейчас мне не приходится в это играть, потому что основной заказчик с Запада, и он всё прекрасно знает: понимает, как работают маленькие лейблы, понимает, почему ты отправляешь ему посылку в течение месяца.

— Вы сидели со своей продукцией на блошином рынке на Уделке, насколько я знаю?

— Да, были покупатели, на удивление. Именно на нашу продукцию и были покупатели. За футболками Сан Ра, которые очень быстро разошлись, приходили. Помню, подошел молодой человек с мелким сыном и спросил: это футболки Сан Ра? Я ему сообщил, что они бракованные, а мы исключительно такие и продавали.

Тогда он сказал: мне футболку и моему пиздюку тоже — взял и тут же нарядил его в эту футболку.

Как правило, барыги и коллекционеры проходят мимо, их не устраивает цена, потому что они рассчитывают на перепродажу. Но были случаи интереса к самодельным примочкам, которые я там выставлял. Причем когда я говорил, что это самодельная примочка, мужчина сказал, что он именно такие и любит, купил. Его не смутила цена в 1,5 тысячи, он даже не торговался, как и мужичок с футболками. На любом блошином рынке можно открыть дистрошоп, я считаю.

— Что бы вы посоветовали приобрести человеку с тростью, в прыщах, с гитлерюгенд-прической и значками аниме, который пришел в ваш дистрошоп?

— Смотрите, у нас есть прекрасный джапанойз.