Постирония: почему мы разучились говорить прямо

От мема к мировоззрению: как ирония стала культурным кодом

Мы разучились выражать свои чувства. Вместо этого мы зашифровываем их в картинки, намеки и ироничные замечания. Фраза «Я чувствую себя подавленно» звучит слишком уязвимо, а вот мем «Я в полном порядке» с изображением плачущего кота кажется идеальным способом коммуникации. Честность превратилась в социальный риск, а многослойная уклончивая шутка стала новой вежливостью. Все дело в том, что мы выбрали своим языком постиронию. Что это такое? Объясняем на простом примере.

В классической иронии за «отлично» скрывается «ужасно», а в постиронии «ужасно» может значить и «очень плохо», и «смешно», и «все равно», и «я люблю тебя» одновременно. Граница между шуткой и честным высказыванием полностью стирается.

Постирония стала первым языком, рожденным в цифровой среде метамодерна, где комическое выступает как первичная единица смысла, а не дополнение к нему. Его ключевая характеристика — семантическая неопределенность. Одна и та же фраза может быть и криком о помощи, и шуткой, и маркером «свой — чужой». Элементарный пример — новый цифровой этикет. Прямые сообщения без эмодзи, скобочек или мемов теперь воспринимаются как агрессия. А если в конце предложения добавить точку, можно и вовсе обидеть собеседника. Мы смягчаем и обесцениваем свои слова, чтобы оставаться в безопасном поле возможной шутки, — высмеиваем уязвимость, при этом отчаянно желая ее.

Черный юмор после трагедии, мемы на военных снимках, абсурдные комментарии под трогательными видео — все это проявление постиронической культуры. Мы перестали смеяться над происходящим, теперь мы смеемся сквозь него. Вместо добрых чувств, которые дарит нам классический юмор, мы получаем лишь эмоциональное онемение, замаскированное под остроумие. Чем это грозит?

Кризис смыслов: что стоит за нежеланием говорить «в лоб»

Основатель психоанализа Зигмунд Фрейд писал, что юмор — это защитный механизм. Он считал, что смех помогает человеку справляться со страданиями, гневом или страхом, переводя все негативные чувства в шутку и ослабляя их разрушительное влияние на психику. В эпоху социальных сетей юмор окончательно перестал быть просто источником улыбки — он превратился в нашу броню. Медиа создали среду, где искренность часто наказывается хейтом или троллингом, в то время как многозначные высказывания остаются безопасной территорией. Это порождает кризис смыслов, который медленно разъедает общество.

Уже несколько лет мы страдаем от «отравления иронией» — состояния, когда постоянный самоанализ и сарказм делают нас бесчувственными. Впервые об этом феномене написала газета The New York Times в 2018 году. Молодое поколение, выросшее среди пандемий, войн, климатической тревоги и неопределенности, осознало, что все потрясения судьбы легче воспринимать через призму юмора. Он стал иллюзией смысла, из-за чего шутки теперь все сложнее отделять от реальных убеждений. Злоупотребление иронией привело к развитию эмоциональной безграмотности — неспособности понимать и интерпретировать свои переживания и настроение окружающих. В результате нам становится сложнее выражать свои чувства и мысли.

Вот и главный парадокс: стиль общения, созданный, чтобы оставаться в «безопасной зоне», привел к эпидемии одиночества. Мы привыкли притворяться, что все хорошо, даже когда это не так.

В кабинетах психологов все чаще звучит: «Я не умею говорить прямо». Люди описывают однотипные ситуации — они не могут попросить о повышении, выразить обиду или сказать: «Мне нужна помощь». Вместо этого они переводят все в шутку. Психотерапевты буквально учат клиентов заново пользоваться простыми фразами вроде «Я расстроен» или «Мне это не нравится», как если бы разучившийся ходить человек пробовал заново сделать первые шаги.

Что кроется за всеобщей утратой прямого языка? Травматичный опыт поколения, выросшего под аккомпанемент глобальных кризисов и социальных сетей, где любое откровение может быть использовано против человека. Мы создали культуру, где искренность существует только в закодированном виде. Проблема в том, что шифр постепенно становится настолько сложным, что даже «свои» перестают понимать друг друга.

В 1993 году американский писатель Дэвид Фостер Уоллес опубликовал эссе «Из одного — многие», в котором назвал иронию «монстром, который пожирает все, в том числе себя». Он первый заявил, что юмор больше не помогает нам мыслить — он учит прятаться. В ответ на возникший кризис смыслов Уоллес придумал «новую искренность» — движение, пропагандирующее уход от постмодернистской иронии и цинизма и возврат к честности. Оно обрело популярность в нулевые, но пока так и не смогло победить эпидемию постиронии, которая уже пустила корни в культуру и искусство.

От саундклауд-рэпа до ИИ: искусство, рожденное из мема

Искусство всегда отражает дух своего времени. Постирония породила целые культурные пласты, в которых эстетика намеренно ущербна, а граница между высоким и низким, искренним и фейковым окончательно стерта. Посмотрите на работы британского художника Дэвида Шригли. Он создает грубоватые, почти детские рисунки с мрачно-ироничными подписями. Они выглядят как стеб над современным искусством, но почти всегда затрагивают темы экзистенциального ужаса, одиночества и абсурдности бытия.

Хотя порой вовсе невозможно определить, что художник имеет в виду. На картине I will fix your computer (2022) изображена обезьяна с надписью «Я починю твой компьютер». Где здесь смысл? Вероятно, его нет — в этом заключается концепция постиронии.

В музыке смешение серьезности и нелепости проявляется особенно ярко. Саундклауд-рэп вроде творчества Lil Peep, Playboi Carti, Madk1d и Fortuna 812 строится на нарочитой картонности. Автотюн используют не для улучшения вокала, а чтобы создать эффект искусственности. Тексты представляют собой коктейль из поп-культурных клише, где невозможно отделить стеб над жанром от самого жанра. Слушатель постоянно задается вопросом: это пародия на коммерческую музыку или ее новая форма?

Гиперпоп доводит эту логику до абсурда. Артисты вроде Charli XCX или 100 gecs собирают свою музыку из обломков цифровой ностальгии — мелодий из тамагочи, звуков ошибок Windows, семплов из рекламы девяностых. Получается какофония, которая одновременно и ностальгирует по поп-культуре прошлого, и издевается над ней. Это стиль, который осознает свою нелепость и делает из этого главную художественную стратегию.

Стремительное развитие нейросетей больше всего поспособствовало продвижению постиронической культуры. Так появилось направление под названием «брейнрот» («гниение мозга»). Оно объединяет ИИ-контент низкого качества, который кажется бессмысленным, но при этом увлекает пользователя. Вы наверняка видели несчетное количество сгенерированных роликов про котов с тяжелой судьбой или «итальянские мемы» про Балерину Капучино. Это симулякры — копии без оригинала, шутки без автора, доведенные до абсурда и вызывающие самые противоречивые эмоции. В 2024 году Оксфордский словарь даже назвал «брейнрот» словом года — настолько сильно оно повлияло на общество. Это еще одно доказательство, что мы достигли точки, где цифровое искусство постепенно становится вечным эхом без первоисточника, а здравый смысл уступает место абсурду.

За последние десятилетия мы сделали юмор частью нашего мировоззрения, а язык постиронии стал одновременно и спасением, и ловушкой. Защищаясь от тревожной реальности, мы создали культуру, где шутку сложно отличить от искренности. Но выход из этого шаткого положения кроется не в тотальном отказе от скрытых смыслов, а в обретении гибкости. Умение говорить прямо в эпоху симуляции стало навыком, который нужно развивать. Возможно, следующей ступенью станет «постискренность» — осознанный выбор быть понятым после прохождения через все круги ироничного ада.