Эффективность — не наша забота. Кто и зачем заставляет нас чувствовать себя ленивыми

На заре пандемии я получил электронное письмо от читательницы: ей понравилась моя книга про глубокую работу и минимизирование отвлекающих факторов, но при этом ее раздосадовало, что я использовал применительно к этой стратегии слово «продуктивность». В ответ я опубликовал на своем сайте краткое эссе, в котором выразил надежду, что этот термин все еще можно спасти, подкорректировав его определение. Принцип продуктивности имеет свои преимущества, написал я: например, если как следует организовать выполнение таких задач, как заполнение всевозможных формуляров и налоговых деклараций, можно сократить количество потраченного на них времени. Структурность и «продуктивность» в реализации важных проектов вовсе не означает бездушный подход. Как раз наоборот!

Но читатели не согласились с моим мнением. В комментариях они писали о своей ненависти к культуре продуктивности: «Продуктивность подразумевает не просто выполнение задач, а их выполнение любой ценой», — написал один пользователь.

Другой комментатор раскритиковал обилие бизнес-статей, появившихся в больших количествах после начала пандемии — в них работников призывали поддерживать «уровень продуктивности», несмотря на неожиданный переход на удаленку. «Истинный смысл подобных статей очевиден: не обращайте внимания на страх за свою жизнь и жизнь своих детей. Продолжайте зарабатывать деньги для акционеров!» — написал он. Другие, стремясь отделить смысл понятия «продуктивность» от коннотаций, которыми оно обросло, предлагали альтернативные термины, например, «время жизни» и «продуктивное творчество».

Отчасти такую резкую реакцию можно объяснить тяготами пандемии. Но это не единственная причина.

Многие из моих читателей явно устали от «продуктивности» — и они в этом не одиноки. За последние несколько лет вышло множество книг, посвященных данной теме.

В 2019 году художница и писательница Дженни Оделл положила начало тренду, опубликовав книгу «Как ничего не делать. Сопротивление экономике внимания», которая попала в список бестселлеров по версии «Нью-Йорк Таймс» и была выбрана Бараком Обамой как одна из лучших книг 2019 года. Весной следующего года вышла книга Селесты Хэдли «Искусство ничегонеделания. Как перестать слишком много работать, слишком много делать и слишком мало жить», затем «Как миллениалы стали выгорающим поколением» Энн Хелен Петерсен, а ранее в этом году — «Лени не существует» Девон Прайс. Хоть все эти книги и выдвигают разные идеи, их объединяет протест против культуры продуктивности.

Кроме того, в основе каждой из них лежит личный опыт. Вскоре после выхода книги Хэдли я взял нее интервью у и спросил, почему она выбрала эту тему. Она ответила, что после ставшей вирусной лекции TED о том, как научиться лучше разговаривать, ее завалили предложениями выступить или издать книгу. На первых порах она отвечала отказом, но со временем говорить «нет» стало сложнее. «Я была вся на нервах и постоянно болела, — рассказывает она. — Именно тогда я осознала, что что-то не так, ведь я обычно редко болею».

Хэдли пришла к выводу, что люди не приспособлены к постоянной интенсификации своей деятельности: к этому их вынуждает неестественная и нездоровая культура, безразличная к их интересам. «Сочетание капиталистической и религиозной пропаганды заставляет нас чувствовать себя виноватыми за недостаток продуктивности», — писала она.

Авторы вроде Хэдли и комментаторы на моем сайте сыты по горло культом продуктивности, и это неудивительно. Если мы постоянно чувствуем себя усталыми, то автоматически презираем то, что вгоняет нас в это состояние.

Но прежде чем поспешно отбрасывать понятие продуктивности, не помешало бы вкратце познакомиться с его историей.

Его использование в контексте экономики восходит как минимум ко временам Адама Смита, который употреблял этот термин в «Богатстве наций» применительно к труду, который повышает ценность предметов. По словам Смита, плотник, конструирующий из досок шкаф, занимается производительным трудом, так как шкаф стоит больше, чем груда досок.

По мере развития теоретической экономики слово «производительность» приобрело более конкретное значение — объем выработки на единицу временных затрат. Этот параметр особенно важен с точки зрения макроэкономики, так как повышение производительности труда ведет к увеличению прибавочной стоимости, что, в свою очередь, позволяет расти экономике в целом и уровню жизни в частности.

Повышение этого параметра особенно заметно на длинном отрезке времени.

В 1999 году теоретик менеджмента Питер Друкер написал, что производительность труда возросла в пятьдесят раз по сравнению с предыдущим веком. «Это достижение сделало возможными все экономические и социальные улучшения ХХ века», — подытожил он. Другими словами, именно благодаря повышению производительности труда большинство американцев имеют смартфон, тогда как еще столетие назад у них в домах не было уборной.

Если повышение производительности труда способствует всеобщему благополучию, то сразу встает вопрос о том, как это повышение достигается. До недавнего времени главным решением была оптимизация производственных систем. В XVII веке производительность сельскохозяйственного труда возросла благодаря внедрению последовательности севооборота «Норфолк», которая позволяла не оставлять поля невспаханными. В ХХ веке конвейерная линия Генри Форда произвела революцию в машиностроении.

Взаимоотношения между этими оптимизированными системами и задействованными в них людьми были сложными и неоднозначными. Внедрение сборочного конвейера, например, ускорило упадок квалифицированного физического труда и сделало рабочий процесс более однообразным.

Однако подобные способы оптимизации не нуждались в участии отдельных рабочих. Труд на конвейере Генри Форда был производительным вне зависимости от того, знали ли его работники что-нибудь о «привычках эффективных людей». Затем произошел подъем информационного труда. В 1959 году, когда был введен этот термин, центр тяжести американской экономики начал смещаться с полей и фабрик в сторону офисов. Сама офисная работа перестала подразумевать только монотонные канцелярские процедуры и стала более творческой и квалифицированной.

В экономике знаний задача увеличения выработки на единицу времени по разнообразным причинам стала решаться через оптимизацию не систем, а труда отдельных работников. Тогда впервые в истории современной экономики повышение продуктивности стало личным делом каждого сотрудника.

Не стоит недооценивать радикальность этой перемены. Со временем оптимизировать производственные системы становилось все труднее. Конвейер не появился в один момент. Его изобретению предшествовали многочисленные пробы и ошибки. Сначала Форду пришлось вложить огромную сумму в разработку новых машин, одна из которых была способна одновременно просверлить 45 отверстий в блоке цилиндров. Сегодня же от работников требуется самостоятельно оптимизировать свой труд — то есть одновременно и работать, и думать, как усовершенствовать рабочий процесс.

Особое беспокойство вызывают психологические последствия этого сдвига. Не существует верхнего предела выработки: чем больше, тем лучше. Но требование, чтобы отдельные люди занимались повышением продуктивности, порождает конфликт между их профессиональной и личной жизнью.

Повышение объемов выработки отбирает у нас досуг и общение с семьей. Но мы продолжаем делать вид, будто это требование естественно и нормально.

Здесь мы снова возвращаемся к вопросу о целесообразности использования термина «продуктивность». Не думаю, что мы можем позволить себе отказаться от этого слова. Экономическая характеристика, которую оно выражает, очень важна. Нам нужно измерять и повышать ее.

Это утверждение прямо противоречит позиции, в соответствии с которой капиталистическому императиву роста нужно сопротивляться. Я считаю, что не стоит заходить настолько далеко, ведь крупномасштабное замедление роста производительности труда приведет к рецессии, а вовсе не к утопии. Проблема не в самой продуктивности, а в том, каким способом мы пытаемся ее повысить.

Я убежден, что избавить работников умственного труда от постоянного изнеможения можно лишь одним способом: возложить ответственность за оптимизацию производства обратно на производственные системы.

В отдельных случаях так и происходит.

Как писал в своем бестселлере «Мифический человеко-месяц» (1975) Фредерик Брукс, к 1970-м годам проекты в области программного обеспечения стали слишком сложными и масштабными, чтобы их можно было осуществить при помощи существовавших тогда подходов. Выделение большего количества работников, писал он, перестало обеспечивать более быстрое выполнение работы. Для повышения эффективности требовались другие системы. Идеи Брукса позже легли в основу гибкой методологии разработки программного обеспечения — она преодолела многие из описанных им проблем. Повышение производительности в индустрии разработки ПО было достигнуто не повышением требований к разработчикам, а созданием более эффективной системы организации их труда.

Этот случай должен стать моделью для повышения производительности в области интеллектуального труда. Вместо того, чтобы требовать от отдельных сотрудников делать больше, следует разработать системы, позволяющие повысить продуктивность при том же количестве сотрудников.

Эта перемена может показаться незначительной, но ее влияние может быть огромным, так как она освобождает отдельных людей от необходимости самостоятельно искать способ увеличения выработки и позволяет избежать конфликта между личной и профессиональной жизнью.

Но не стоит рассматривать системный подход в радужном свете. Когда правила, которым вы вынуждены подчиняться, создает кто-то другой, эти правила вряд ли придутся вам по душе. Тем не менее, как показывает история трудовой политики в других секторах экономики, преимущество четко регламентированных систем в том, что мы знаем, чем именно мы в них недовольны.

Если бы решением проблем, на которые указал Фред Брукс, была система, где разработчики получали бы электрический разряд каждый раз, когда отвлекались, они подняли бы мятеж. Вот почему компании приняли на вооружение гибкие методы, которые были не только более эффективными, но и более популярными среди программистов (даже Генри Форду пришлось повысить зарплаты, чтобы компенсировать однообразие работы на конвейере).

Подобные компромиссы между менеджментом и работниками невозможны, когда каждый сотрудник сам отвечает за свою производительность. Если ответственность за повышение выработки лежит исключительно на вас, то любые попытки сократить нагрузку интерпретируются вашим менеджером как лень.

Чтобы разрешить эту ситуацию, мы должны ограничить значение слова «продуктивность» скоростью выпуска продукции. Обязанность повышать продуктивность я предлагаю переложить с отдельных работников обратно на системы.

Конечно, сотрудники должны выполнять свою работу хорошо. Большая часть литературы по профессиональному развитию, которая преподносится под вывеской «продуктивности», часто не имеет с ней ничего общего. В ней идет речь не столько о повышении производительности труда, сколько о снижении стресса, тайм-менеджменте и лидерских качествах. Все это оправданные цели (хоть грань между чрезмерным повышением продуктивности и разумным самосовершенствованием действительно может быть размытой).

Это хорошо видно на примере с разработкой ПО. Гибкие методы управления проектами не освободили программистов от обязанности совершенствоваться, но позволили им не беспокоиться о том, делают ли они достаточно.

Предоставить сотрудникам возможность сконцентрироваться на качественном выполнении своей работы, а задачу организации труда поручить системам — таков рецепт баланса, который обеспечивает рост выработки, не превращая труд в каторгу.

Наша главная проблема сегодня — это не повышение производительности само по себе, а выбор конкретных способов его достижения. Я по-прежнему предпочитаю использовать слово «производительность», говоря о секторах экономики, компаниях и системах, но я полностью на стороне моих читателей и авторов вроде Селесты Хэдли в том, что касается использования этого термина применительно к людям.

Мы должны стремиться к тому, чтобы выполнять свою работу хорошо. А если наш работодатель хочет повысить сумму выработки на единицу затрат, мы должны с уверенностью ответить, что это не наша забота.