Империи тут не место: путеводитель по роману «Марш Радецкого», в котором Йозеф Рот описал упадок и неизбежную гибель некогда несокрушимой Австро-Венгрии

1

Действие романа «Марш Радецкого» начинается 24 июня 1859 года. В самом тексте не приводится точная дата, но установить ее несложно. Книга открывается описанием битвы при Сольферино, в которой австрийская армия была разбита объединенными франко-сардинским силам. Это сражение стало ключевым событием Австро-итало-французской войны (1859), завершившейся победой Франции и ее итальянского союзника.

В ходе сражения пехотный лейтенант Тротта спас от верной смерти австрийского императора Франца Иосифа, приняв на себя предназначавшуюся для монраха пулю. Тротта получил ранение, но выжил. За свой подвиг он был повышен в звании, а также награжден орденом Марии-Терезии и дворянским титулом: «Отныне его звали: капитан Йозеф Тротта фон Сиполье».

По прошествии почти десяти лет Йозеф фон Тротта вышел в отставку и поселился в Богемии в имении своего тестя. Он настоял, чтобы его сын Франц выбрал не военную, а гражданскую карьеру. Не смея перечить отцу, тот отучился на юриста и стал окружным начальником в небольшом городке в Моравии. А вот сын Франца Карл пошел по стопам дедам: окончил кавалерийское училище и поступил на службу в уланский полк. Несколько лет спустя он перевелся в пехотное подразделение, расквартированное на восточночных рубежах Австро-Венгрии, где его и застало начало Первой мировой войны.

2

Йозеф Рот родился в 1894 году в еврейской семье, проживавшей в городе Броды на востоке Австро-Венгрии. Получать высшее образование он отправился в Вену, в этом же городе в 1918 году началась его журналистская карьера. В 1920 году Рот перебрался в Берлин, который, правда, не стал его постоянным местом жительства. В качестве корреспондента газеты Frankfurter Zeitung он проводил много времени в разъездах по Европе и, в частности, совершил в 1926 году длительную поездку по СССР.

«Марш Радецкого» был написан в начале 1930-х и увидел свет в 1932 году. К тому моменту Рот, в основном известный как журналист, уже опубликовал романы «Отель Савой» (1924), «Восстание» (1924), «Бегство без конца» (1927) и несколько других. Спустя год после выхода «Марша Радецкого» Роту пришлось навсегда покинуть Германию. Писатель, еще с 1920-х годов не питавший иллюзий относительно намерений национал-социалистов, уехал из Берлина в Париж 25 января 1933 года, за пять дней до того, как Гитлер стал рейхсканцлером Германии. В феврале того же года Рот написал Стефану Цвейгу, еще одному будущему эмигранту с трагической судьбой: «Приближается война. Не обольщайте себя. Ад пришел к власти».

Последующие годы Рот провел в Париже вместе с женой Фридерикой Рейхлер, страдавшей от шизофрении. Рот продолжал работать журналистом и писать книги — в их числе «Исповедь убийцы» (1936), «Гробница Императора» (1938) и «Легенда о святом пропойце» (1939), опубликованная после смерти автора. Терзаемый финансовыми проблемами, неустроенным эмигрантским бытом и страшными предчувствиями, Рот пристрастился к алкоголю, что сильно подорвало его здоровье. 25 мая 1939 года он узнал о самоубийстве своего друга Эрнста Толлера (бежавшего от нацистов в Нью-Йорк), почувствовал себя плохо и через несколько дней скончался.

3

Теоретик литературы Георг Лукач среди основных черт «классического исторического романа», начало которому было положено Вальтером Скоттом в первой четверти XIX века, называл «живое отношение [писателя] к современности»:

«Великое историческое искусство состоит в оживлении прошлого как предыстории настоящего, в художественном оживлении тех общественных и человеческих сил, которые… сформировали нашу жизнь такой, как она есть».

Если романы Рота 1920-х годов рассказывали о жизни Европы после Первой мировой войны, то в «Марше Радецкого» писатель обратился к той самой «предыстории настоящего».

Хронологические рамки романа почти совпадают с годами существования Австро-Венгрии, созданной в 1867 году в результате трансформации Австрийской империи в конституционную дуалистическую монархию и просуществовавшей до 1918 года. Всё это время многонациональную Австро-Венгрию (на территории которой проживали не только австрийцы и венгры, но также чехи, словаки, поляки, украинцы и представители других этнических и языковых групп) разрывали внутренние противоречия, которые и стали одной из основных причин ее распада в последние месяцы Первой мировой войны.

Исследовательница творчества Йозефа Рота Кати Тонкин рассматривает «Марш Радецкого» как попытку при помощи художественных средств осмыслить причины кризиса и последующего коллапса Австро-Венгрии, свидетелем которого стал писатель. Тонкин обращает внимание на то, что произведение Рота во многих отношениях соответствует модели исторического романа, предложенной Георгом Лукачем.

«Он изображает совпадение, взаимное переплетение большого общественного кризиса с кризисом в судьбах целого ряда отдельных людей», — эти слова Лукача, адресованные произведениям Вальтера Скотта, вполне применимы и к «Маршу Радецкого».

В аннотации к одному из русскоязычных изданий «Марш Радецкого» назван «историей трех поколений семьи Тротта», что верно лишь отчасти. Тротта-дед умирает еще в первой главе романа и в дальнейшем фигурирует исключительно в воспоминаниях членов семьи и знакомых — как символ далекого и славного прошлого. Основная часть повествования выстраивается вокруг историй Тротты-отца (Франца) и Тротты-сына (Карла Йозефа), представителей двух основных социальных групп, служивших опорой австро-венгерской монархии: бюрократии и армии.

4

Распорядок дня Франца фон Тротта расписан по минутам и состоит из повторяющийся действий: одни и те же фразы за обедом, одно и то же меню, одни и те же приказания прислуге. Отец и сын Тротта регулярно обмениваются письмами, состоящими из формульных фраз и больше напоминающими отчеты чиновников, чем переписку между двумя ближайшими родственниками.

В романе Рота повторяющиеся действия структурируют повседневную жизнь не только центральных персонажей, но и всего австро-венгерского общества. Один из ключевых таких ритуалов — исполнение марша Радецкого, написанного Штраусом-старшим в честь австрийского фельдмаршала Иоганна Радецкого и ставшего важным культурным символом монархии Габсбургов:

«Все плац-концерты… начинались с марша Радецкого. Хотя он и был так привычен оркестрантам, что они могли бы сыграть его среди ночи и во сне без дирижера, капельмейстер всё же считал необходимым каждую ноту читать с листа. <…> Суровые барабаны отбивали дробь, сладостные флейты свистели, заливались чудесные рожки. На лицах слушателей блуждала довольная мечтательная улыбка, в ногах быстро струилась кровь. Они стояли на месте, но думали, что уже маршируют. Девушки помоложе слушали, затаив дыхание, с полураскрытым ртом. Мужчины постарше опускали головы и вспоминали о былых маневрах. Пожилые дамы сидели в соседнем парке и трясли маленькими седыми головами».

Литературовед Маргарет Ландвер считает, что с помощью подобных ритуалов персонажи «Марша Радецкого» пытаются «упорядочить мир, который становится всё более хаотичным», создать ощущение стабильности в обществе, которое с каждым годом становится всё более нестабильным.

«Нарушение ритуалов, — пишет исследовательница, — подрывает иллюзию порядка».

Когда однажды утром Франц фон Тротта не обнаруживает на столе писем, которые окружной начальник привык читать за завтраком, его охватывает паника. Выясняется, что старый слуга Жак, приносивший корреспонденцию, заболел, что повергает Франца в еще большее уныние:

«И теперь окружному начальнику казалось, что только болезнь Жака открыла ему глаза на грозные перемены в существующем мире, словно смерть, присевшая на край постели старого слуги, угрожала не ему одному. Если Жак умрет, внезапно мелькнуло в голове окружного начальника, значит — как бы вторично умрет и герой Сольферино и, может быть, — здесь сердце господина фон Тротта на секунду перестало биться, — и тот, которого герой Сольферино спас от смерти».

Болезнь слуги вызывает у окружного начальника столь острую реакцию в том числе потому, что Жака на работу взял еще его отец Йозеф, память о котором составляет важную часть идентичности семейства. Но это память не о реальном человеке, а о легендарном «герое Сольферино», личность которого полностью слилась с совершенным им подвигом.

Подвиг Йозефа фон Тротта наряду с маршем Радецкого становится частью того, что Кати Тонкин называет «габсбургским мифом»: истории о великой империи, не боящейся внешних врагов и не знающей внутренних противоречий. О том, что эта история имеет мало общего с действительностью, красноречиво свидетельствует эпизод из первой главы романа. Однажды Тротте-старшему попадается в руки школьная хрестоматия, в которой его подвиг в битве при Сольферино сильно приукрашен: якобы он служил в кавалерии и спас монарха, перебив напавших на него всадников. Никто, кроме Тротты-старшего, не видит в таком искажении ничего страшного, в том числе и сам император:

— Видите ли, милый Тротта, — сказал император, — дело довольно неприятное, но нельзя сказать, чтобы мы оба много из него потеряли! Бросьте-ка эту историю!
— Ваше величество, — возразил капитан, — это ложь!
— Лгут вообще немало, — согласился император.

5

Карл Йозеф не застал деда при жизни и практически ничего не знал о нем. В кабинете окружного начальника висел потрет Тротта-старшего, но сколько молодой человек ни разглядывал изображение знаменитого предка, он так и не смог ничего выяснить: «Каждый год во время летних каникул происходили эти беседы внука с дедом. Ничего не выдал покойник». Слуга Жак, долгие годы работавший у Йозефа фон Тротты, тоже мало что мог сообщить любопытному внуку и из раза в раз пересказывал одну и ту же историю о жизни и смерти своего господина.

Тем не менее Карл Йозеф живет в тени деда. И отец, и офицеры в военном училище называют его не иначе как «внуком героя битвы при Сольферино». Начавший со службы в кавалерии, а потом перешедший в пехоту, Карл Йозеф словно бы последовательно примеряет на себя биографические траектории предка — как вымышленную (кавалерист), так и реальную (пехотный лейтенант). Что бы ни делал Тротта-младший, он постоянно ощущает присутствие деда:

«Как поступил бы герой Сольферино в подобном положении? Карл Йозеф ощущал повелительный взгляд деда на своем затылке. Герой Сольферино предписывал робкому внуку смелую решительность и храбрость».

Взор Карла Йозефа обращен в прошлое, которое одновременно задает модель для действий в настоящем и становится источником тревоги из-за невозможности соответствовать высокому идеалу, заданному предком. В таком же положении оказывается всё австро-венгерское общество, которое бежит от действительности и предается фантазиям о великом прошлом. Приехав в Вену, Карл Йозеф и его любовница фрау фон Тауссиг посещают парад императорской армии, который приводит их в детский восторг:

«Радостная и торжественная помпа парада сообщила и ей какой-то теплый и молодящий отсвет. С юных лет знала она, вероятно, не хуже, чем сам обер-гофмейстер, все законы, фазы и детали обряда, которыми отмечался день тела господня, подобно тому как старые меломаны знают все сцены любимых опер. Ее страсть к зрелищам не только не уменьшалась, но, напротив, возрастала от этого. В Карле Йозефе проснулись все давние детские и героические мечты, переполнявшие и осчастливливавшие его на балконе отчего дома под звуки марша Радецкого. Всё пестрое великолепие старинной империи шествовало перед его глазами».

Но пышные парады не в состоянии полностью заглушить тревогу, которую испытывают персонажи романа. После перевода на восточную границу Карл Йозеф встречает богатого землевладельца графа Хойницкого, который становится его другом. Хойницкий изрекает мрачные пророчества, предвещая скорый распад Австро-Венгрии. Он убежден, что за внешне безупречным фасадом империи Габсбургов протекают процессы, которые неминуемо приведут к ее разрушению:

«— Конечно, — возразил Хойницкий, — в буквальном смысле слова [монархия] еще существует. У нас еще имеется армия, — граф указал на лейтенанта, — и чиновники, — он указал на окружного начальника. — Но она заживо разлагается. Она распадается, она уже распалась. Старик, обреченный к смерти, которому опасен малейший насморк, удерживает старый трон благодаря тому чуду, что еще в состоянии на нем сидеть. Но как долго это может продолжаться? Время больше не хочет нас! Это время прежде всего хочет создать самостоятельные национальные государства! Никто больше не верит в бога. Народы больше не идут в церковь. Они идут в национальные союзы. Видно, бог оставил императора».

Хойницкий обращает внимание на слабость ключевых институтов монархии (армии, бюрократии и церкви) и отмечает стремление народов к национальному самоопределению. В другом месте граф подчеркивает, что центробежные тенденции сдерживаются только личной преданностью подданных стареющему Францу Иосифу:

«Не успеет наш император закрыть глаза, как мы распадемся на сотни кусков».

Это замечание весьма значимо для всего романа. И окружной начальник, и его сын Карл Йозеф воспринимают себя в первую очередь как слуг императора, с которым, благодаря подвигу Тротты-старшего, они ощущают непосредственную связь. В юности Карл Йозеф «чувствовал себя немного сродни Габсбургам, власть которых… представлял и защищал его отец… искренно любил своим по-детски преданным сердцем императора, который, как его учили, был добр и справедлив, бесконечно далек и очень близок и особенно благосклонен к офицерам своей армии. Лучше всего положить за него жизнь под звуки военной музыки и легче всего под звуки марша Радецкого». Со временем Карл Йозеф разочаровывается в военной карьере, но до самого последнего момента не решается оставить службу — единственный смысл своей жизни он видит в служении императору.

То же самое касается и Франца фон Тротта, на протяжении нескольких десятилетий безукоризненно исполнявшего обязанности окружного начальника в небольшом моравском городе. Он потрясен словами Хойницкого о скором распаде империи, но, как ни странно, готов согласиться с ним:

«Никогда он не думал, что найдется на свете человек, который скажет, что бог оставил императора. В продолжение всей своей жизни он предоставлял богословам заниматься делами неба, остальное же — церковь, мессу, страстной четверг и господа бога — считал насаждением монархии. И всё же ему показалось, что слова графа объяснили ему всю путаницу, которую он ощущал в последние недели, особенно же со дня смерти старого Жака. Да, господь оставил старого императора!»

Схожим образом реагирует на тирады Хойницкого и Карл Йозеф, «более впечатлительный, чем его товарищи, более меланхоличный и всегда слышавший в душе эхо шуршащих темных крыльев смерти». Что интересно, отец и сын Тротта почти не замечают противоречий австро-венгерского общества и воспринимают упадок империи так, словно он предопределен самой судьбой. Неудивительно, что социальные, экономические и политические конфликты уходят в «Марше Радецкого» на второй план. Тротта-отец по долгу службы должен бороться с панславистским и социал-демократическим движением, а Тротта-сын даже участвует в разгоне демонстрации рабочих, но оппоненты режима в романе либо не представлены вовсе, либо изображены крайне схематично и не тянут на роль полноценных антагонистов.

Вместе с тем в «Марше Радецкого» явно прослеживается конфликт между «новым» и «старым», но только «новое» в романе не воплощено в образах конкретных персонажей, оно — своего рода надличностная сила, угрожающая разрушить мир габсбургской монархии. Имя этой силе — современность.

Окружной начальник Франц фон Тротта никак не может привыкнуть к появившемуся в управе телефону и старается не использовать недавно вошедшие в обиход слова вроде «резолюции» и «революции». Чиновник видит в этих новшествах угрозу привычному образу жизни; того же мнения придерживается и Хойницкий, который сравнивает службу на благо империи с занятиями алхимией:

«Наше время — время не алхимии, а электричества. И химии тоже, поймите это! Знаете, как называется эта штука? Нитроглицерин. — Граф раздельно произнес все слоги. — Нитроглицерин, — повторил он. — А не золото! Во дворце Франца-Иосифа всё еще зажигают свечи. Понимаете? Нитроглицерин и электричество будут причиной нашей гибели! До нее осталось недолго, совсем недолго!»

Фатализм, которым Хойницкий заражает отца и сына фон Тротта, основывается на почти интуитивном ощущении несовременности и несвоевременности Австро-Венгрии, обреченной на исчезновение именно в силу своей анахроничности. Наступила эпоха национальных государств, и в ней нет места многонациональной империи, прозванной «лоскутным одеялом».

В этом смысле анахронизмом оказывается и само семейство Тротта. Йозеф фон Тротта по происхождению был словенцем, но посвятил свою жизнь службе Австрийской империи. По тому же пути пошли его дед и внук, всё сильнее и сильнее отрывавшиеся от корней, не знавшие даже языка предков. Семейство Тротта, как пишет Кати Тонкин, отказалось от своей словенской идентичности, чтобы стать частью имперской элиты.

Карл Йозеф будет убит в самом начале Первой мировой войны в бою с русскими. Несколько лет спустя умрет Франц фон Тротта — перед смертью он попросит принести портрет отца, легендарного героя Сольферино. В тот же день, когда перестанет биться сердце окружного начальника, будет предано земле тело императора Франца Иосифа, скончавшегося в возрасте восьмидесяти шести лет. Пройдет всего два года, и Австро-Венгрия исчезнет с карты Европы; Тротта связали свою судьбу с империей Габсбургов и разделили ее участь.

6

В работах, посвященных «Маршу Радецкого», нередко можно встретить утверждение о том, что в романе отражена ностальгия Йозефа Рота по Австро-Венгрии и его надежды на возрождение империи Габсбургов.

Действительно, к началу 1930-х годов политические взгляды Рота существенно изменились: из социал-демократа он превратился в монархиста. Столкнувшись в межвоенный период с подъемом национализма и фашизма в Европе, писатель начал идеализировать канувшую в небытие Австро-Венгрию, где представители разных национальностей относительно мирно уживались друг с другом. Как отмечает писатель Джозеф Эпштейн в статье «Йозеф Рот — оплакивая утраченную империю»:

«В империи Габсбургов Рот ценил подвижность ее подданных, которые могли путешествовать из одной страны в другую без паспортов или документов, а также неприязнь к национализму, что было на руку не имеющему собственного государства еврейскому народу. „Я люблю Австрию, — писал он в 1933 году. — Я считаю трусостью не воспользоваться моментом и не заявить, что Габсбурги должны вернуться“. В 1935-м он уверял Стефана Цвейга, что „Габсбурги вернутся… Австрия будет монархией“. Перед аншлюсом 1938 года Рот даже участвовал в попытках приближенных Курта Шушнига, федерального канцлера Австрии, восстановить монархию, посадив на пустующий престол Отто фон Габсбурга, наследника императора Франца Иосифа».

Вероятно, определенную роль в отходе Рота от социализма сыграло и его разочарование в СССР. Философ Вальтер Беньямин, встречавшийся с ним в Москве зимой 1926 года, записал в дневнике:

«Если выразить это одним словом: [Рот] приехал в Россию (почти) убежденным большевиком, а уезжает из нее роялистом. Как обычно, страна расплачивается за смену политической окраски тех, кто приезжает сюда с красновато-розовым политическим отливом (под знаком „левой“ оппозиции и глупого оптимизма)».

Но в самом «Марше Радецкого» мы видим гораздо более сложное отношение к габсбургскому прошлому. Автор касается многих отрицательных черт австро-венгерского общества — в частности, антисемитизма, с которым сталкивается полковой врач Макс Демант, друг Карла Йозефа. В произведении присутствуют идиллические описания повседневной жизни подданных империи, но они, как подчеркивает Кати Тонкин, призваны передать «субъективный и ограниченный опыт» персонажей романа («Карл Йозеф фон Тротта… воспринимал свой родной город как страну вечного лета; он был родиной лета, так же как и его собственной») и их ни в коем случае не следует принимать за точку зрения самого автора.

Вместе с тем отношение к Австро-Венгрии в романе проникнуто тем, что Георг Лукач в рецензии на «Марш Радецкого» назвал «сентиментальной грустью». Среди прочего это выражается в ремарках рассказчика, который время от времени пускается в пространные рассуждения о прошлом и настоящем:

«В те времена, до европейской войны, когда происходили события, подобные тем, о которых рассказывалось на этих страницах, еще не было безразлично, жив или умер человек. Когда угасал один из толпы смертных, другой не заступал тотчас же его место, спеша изгладить память об умершем. Напротив, там, где его теперь недоставало, зияла брешь, и все близкие, равно как и далекие свидетели его кончины, каждый раз, завидев эту брешь, торжественно умолкали. Когда огонь выхватывал дом из ряда домов, расположенных по улице, пожарище еще долго оставалось заметным. Ибо каменщики работали медленно и с прохладцей, а ближайшие соседи и случайные прохожие, увидев пустое место, не могли не вспоминать об общем виде и стенах исчезнувшего дома. Так было тогда! Всё, что росло, требовало много времени для произрастания, и всему, что разрушалось, требовалось долгое время, чтобы быть забытым. Зато всё существовавшее оставляло свой след, и люди жили воспоминаниями, как теперь живут уменьем быстро и навсегда забывать».

В этой почти социологической зарисовке рассказчик осмысляет изменения, происходившие в модернизирующемся европейском обществе начала XX века: разрушение традиционных социальных структур, кризис памяти и вытеснение смерти из публичного пространства. Он ностальгирует по «старым-добрым временам», хорошо понимая, что они ушли: водоразделом между прошлым и настоящим стала «европейская», то есть Первая мировая война. Всё что ему остается — это поведать читателям об исчезнувшем мире в надежде, что рассказ поможет примириться с утратой.

Философ Франклин Анкерсмит в книге «Возвышенный исторический опыт» так объясняет разницу между реакционером и консерватором: если первый надеется на возвращение к прежнему общественному устройству, то второй «понимает, что пропасть между двумя различными историческими или культурными идентичностями навеки разлучила его с прошлым. Поэтому его желание прошлого может быть только желанием знать. Ему известно, что его скромная, но благородная задача состоит в том, чтобы превратить бытие (прошлого) в знание о нем — или, как проникновенно в свое время выразился [историк культуры Якоб] Буркхардт… „то, что некогда было радостью и горестью, теперь должно стать знанием“…»

С таких консервативных позиций и написан «Марш Радецкого». Это книга о навсегда утраченном времени и осознании того, что возврат к нему — каким бы желанным он ни представлялся рассказчику или даже самому автору — невозможен.