«Дай мне напиться железнодорожной воды…» Путешествие на поезде как реинкарнация

Запах плацкартного вагона становится таким привычным, что его невозможно ни спутать с другими, ни разбить на составляющие. Коктейль: уголь для титана, дорожная пыль, забивающая щели, ковровая дорожка, многократно намокшая и высушенная, наслоившийся запах человеческого тела, несвежего белья и дорожной еды. Помните «бледную вареную курицу, завернутую в газету „Экономическая жизнь“»? Это бессмертные Ильф с Петровым. И кто только ни писал и ни пел о горьком вагонном чае — первым приходит на ум Виктор Робертович Цой. Дорогой руководитель Ким Чен Ир объездил Россию с ревизией на личном бронепоезде.

Михаил Булгаков прикинул дату своей будущей смерти, получив роковую телеграмму в купейном вагоне Москва — Батум. Военный подарил Чуку карандаш с наконечником из желтого патрона, пока они с Геком и матерью ехали в поезде в Синие горы, к отцу.

Прекрасный и тонкий Гена Шпаликов, влекомый, как магнитом, мог уйти из дома в тапочках с незнакомцами, чтобы трястись в вагоне куда глаза глядят. Как объяснить очарование путешествия по железной дороге?

Романтическое и роковое перемешано здесь для обычного гражданина, привыкшего к оседлой жизни.

Следующие несколько часов или суток он отдает свою жизнь работникам транспорта и волей-неволей должен им довериться. Представить, что кто-то из них плохо выполняет свои обязанности, — настоящий кошмар для параноика: их так много, от машиниста до путевого обходчика, и каждый обязан четко следовать инструкциям.

Особенно этот, обстукивающий колесные пары длинным молотком. Что, если он не услышит глухого звука треснувшего металла вместо положенного звонкого? Путешествие становится коллекцией «что, если?» и каждый из этих вопросов может свести человека с ума. Это касается самолетов даже в большей степени, чем поездов — отчего-то падать с десяти тысяч метров страшнее, чем быть раздавленным стенками вагона. А ведь многие путешествуют в автомобилях с пьяными друзьями за рулем! Вот настоящие смельчаки! Статистику они не читают, что ли? Но я отвлекся.

Как в тюрьме, от тебя здесь ничего не зависит: под потолком горит режущая лампа дневного света, пока неведомые боги не решат включить ночное освещение, желтое, словно пропущенное сквозь вазелин.

Тогда ты можешь наконец попробовать уснуть. Если кондиционер работает урывками, будешь всю ночь ворочаться на полке от жары или от холода, а равнодушная проводница нагло скажет тебе прямо в глаза: «Температура в пределах нормы». Как будто эту норму устанавливал эскимос или папуас, а не Пал Анатольич из Краснодара. А сколько слов сказано по поводу выставки дырявых носков в проходах плацкартного вагона — столько не сказано и о любви за всю историю мировой литературы. Не будем умножать печали.

Помните демотиваторы, с тепловозами ТЭП против буржуарзных bullet trains? Владимир Якунин приложил массу усилий для того, чтобы сохранить неизменным уникальный мир советской железной дороги. Именно в этом заключалась главная функция его жизни, понять которую по силам не каждому, особенно если пользоваться здравым смыслом. Он не допустил появления на наших дорогах скоростных поездов, лишенных души, чтобы следующие поколения тоже смогли почувствовать на своих шеях ледяной сквозняк из щели или одуряющую жару у плацкартного окна, навеки запечатанного «на зиму». А вагон, как кобель, все так же останавливается пометить каждый столб на перегоне около Джанкоя.

Оттого и не прижились эти стерильные составы, давно уже привычные в Европе и Азии — нет у них ни запаха, ни легкой тревоги расставания с родными местами, одна голая функциональность.

Сел, почитал электронную книгу, прожевал невкусный бутерброд, сходил в вакуумный туалет, и ты на месте. А как же сортир, в котором можно воочию наблюдать летящее внизу полотно дороги, услышать грохот колес и почувствовать дуновение морозного ветра? А? Чтобы поссать, там приходится держаться рукой за поручень, и если поезд в этот момент будет проходить стрелку — обольешь себе обувь. Отличная тренировка для вестибулярного аппарата. О позе орла в бешено мотающемся последнем вагоне помолчим. Даже чтобы попасть внутрь, сперва надо отстоять очередь из пузатых дядь и усталых теть, к которым жизнь оказалась так неласкова.

Каждый из пассажиров учится хитрой науке умываться, не теряя равновесия и не ушибаясь о твердые части. Умывание похоже на занятие с хулахупом — в тесном пространстве туалета человек энергично двигает тазом, пытаясь удержаться в центре и держит во рту зубную щетку. На подбородок ему ползет едкая пена.

О том, какое мастерство нужно, чтобы надеть там контактные линзы, можно сложить «Песнь о Гайавате». Крохотное вафельное полотенце придется экономно распределить на два умывания, ведь сушить его все равно негде.

Кто учил меня искусству устраиваться в вагоне на ночлег? Это было так давно, что я и не вспомню — папа или мама. Точно так же я передам это сакральное знание своему ребенку (не дай бог, ей доведется когда-нибудь вдохнуть запах шпалопропитки): стащить с третьей полки рулон матраца, который валится, как удавленник, раскрутить, достать тощую подушку, в которой осталось одно перо, отклеить влажные наволочки от полотенца, натянуть простыню, как саван. Сходить на поклон к проводнице и получить на руки колючее детдомовское одеяло.

Но как сладко пахнет холодный утренний воздух, когда выходишь из духоты на перрон, ощущая свое мятое спросонья лицо! Кругом гомон и звон поцелуев, запах только что прикуренной сигареты, перекошенные багажом фигуры и назойливые таксисты в поисках лихого заработка. Пусть над головой низкое небо, зато под ногами — надежный асфальт вместо шаткого пола.

Незнакомые люди, зато они не пьют теплую водку у тебя на глазах и не заводят разговоров, от которых сводит скулы — настолько они противоречат всему, что ты любишь и знаешь о жизни. Ты свободен уйти и оставить их умирать.

И главное — ты снова принадлежишь сам себе, жизнь опять линейна и вокруг открытое пространство, можно пойти куда вздумается, представляя систему координат вокруг. В вагоне же ты вечно едешь наобум, вперед спиной, иногда в направлении, не имеющем никакого смысла.

Путешествие в поезде похоже на реинкарнацию. Ты заходишь в него одним человеком, а выходишь другим, в чужой вселенной, к которой должен срочно адаптироваться, если не хочешь, чтобы она тебя прожевала и выплюнула. Поэтому приезжий так обостренно воспринимает окружающий мир. На какое-то время его органы чувств напряжены до предела, словно он выпил разом десять чашек кофе, принял в себя дух Брюса Ли или Фреда Астера и готов к любому вызову. Ради этого скоротечного чувства собственного могущества мы и едем в вагоне с дерматиновыми полками, предъявляем билетики по первому требованию и курим в заледенелом тамбуре, где вместо пепельницы вечная консервная банка, полная трупов сигарет.