«Ребенок нарисует лучше»: детское творчество и современное искусство

Нересторан

Говорят, что, в отличие от взрослых, все дети — гении. Возможно. У меня не так много знакомых детей, чтобы судить наверняка. А с теми, с которыми удается поддерживать отношения, мы почти не говорим об искусстве. Все больше о погоде да о политике.

Недавно я достал из шкафа коробку со своими старыми детскими рисунками. Решил провести эксперимент: выбрал одну из картинок (самую, как мне показалось, странную), сфотографировал и отправил Алеку Петуку с просьбой «дать экспертную оценку работе неизвестного анонимного творца».

Получив композицию без названия (для удобства назовем ее «Нересторан»), Алек ответил:

По одной этой работе тяжело что-то сказать. Не в том смысле, что современное искусство требует контекста — это не так. Я вот о чем: этот лист позиционируется здесь как часть какого-то проекта, часть от целого? Или его следует рассмотреть отдельно, в рамках автономии произведения? Это важно, чтобы сделать следующий шаг в понимании того, что перед нами.

Да кто ж теперь скажет: проект это или не проект? Я в детстве и слов таких не знал.

Правда, как создавался «Нересторан» я помню. Это была такая игра. Сначала я нарисовал нижний этаж: получился маленький домик. Потом стал неторопливо пририсовывать следующие этажи, воображая, что хозяин достраивает дом, расширяя жилплощадь. Когда здание стало совсем большим, жилец даже открыл в нем ресторан. Но прошло еще какое-то время, многоэтажка обветшала, ресторан закрылся, а окна заколотили досками крест-накрест. А дальше я перечеркнул весь «Нересторан» целиком, помял бумагу, оторвал от нее кусочек. Мог бы и вовсе уничтожить картинку, но, видимо, стало жалко.

Короче говоря, я отправил Алеку еще несколько работ, выполненных в схожей манере.

И тут Алек сказал, что для полного исследовательского счастья ему необходимы имя автора и год создания. В общем, все пошло не по плану. Ну и ладно. Я решил не тянуть интригу за хвост и честно все объяснил. Алек сказал, что он так и думал.

В детстве все талантливы

— Мне сорок лет, у меня нет детей, — стал рассказывать Алек — но у моих друзей они начинают появляться. Когда я навещаю друзей, то рассматриваю детские рисунки, и они мне очень нравятся эстетически. Более того, они завлекают меня как современного художника. При этом у таких рисунков чаще всего нет места — в прямом смысле, их негде хранить. Детских рисунков же, как правило, очень много, ребенок года в четыре может изрисовать альбом за двадцать минут. И всё это беспорядочно складируется, а потом, может быть, даже выбрасывается.

Существует расхожее мнение, что современное искусство возвращает человека в некий рай детства. В детстве все талантливы. То, что ты прислал — это довольно неплохие работы. Особенно первая — она довольно радикальна. Может быть, не столь графична, но тем не менее видно, что у ребенка есть внутреннее эстетическое чувство.

Взрослое детское искусство

А что же про известных художников, писавших «как дети»?

В истории искусства детскость отрефлексирована тремя позициями. Первая — американский абстрактный экспрессионизм и конкретно Сай Твомбли. Вторая — неоэкспрессионизм 70-х — 80-х годов, прежде всего Жан-Мишель Баския. Третья позиция связана с тем, что называют «плохой живописью». В первую очередь она связана с выставкой Bad paintings в нью-йоркском The New Museum of Contemporary Art, прошедшей в 1978-м под кураторством критика Марсии Такер. Это важнейший проект для понимания и расширения прекрасного во второй половине XX века.

Твомбли и Баския работают с детскостью в живописи, но делают они это по-детски серьезно. Можно сказать «рефлексивно», но эта рефлексивность, она именно в эстетике находится. И они разносят вот этот детский граффитизм, непосредственность линий, на большие холсты. Если у Баския это просто большой формат и «серьезные» материалы, краски и кисти, то Твомбли форматирует элементы детского граффитизма, зумирует отдельные части, раскрывает для нас легкость и одновременно сложность свободного штриха, — это видно в его работах.

Если говорить о том, что происходило после 1989 года, от которого часто отсчитывают именно современное искусство, то в первую очередь здесь следует назвать Томаса Хиршхорна. Если смотреть на его отдельные графические работы, то можно подумать, что их создал ребенок. При этом Хиршхорн занимается, что называется, ангажированным искусством и за его проектом всегда присутствует то или иное сообщество. О его работе нельзя судить, исходя из того, что ты видишь — надо изучить весь проект.

Другой важный здесь для нас западный художник, известный в России — Йонатан Мезе. Его работы тоже похожи на детские рисунки, но он скорее является противоположностью Хиршхорна, продолжателем западно-европейской живописной традиции. Если Мезе сам играет в ребенка, то Хиршхорн делает это в рамках социальных проектов, где неумелый жест связан скорее с отчуждением труда.

Лечить рисунками

А что, если взять и выставить детские рисунки в галерее, оформив это как кураторский жест?

Я сейчас представил себе, как всех своих друзей обхожу, собираю у детей по 10-20 работ и выставляю в «ГЭС-2» или в «Гараже». На самом деле, пока что нет на это ни запроса, ни сил, но интересный был бы проект. Заново переоткрыли бы эту эстетику в современном искусстве. И как раз за счет выставочного оформления, диалогов с самими авторами рисунков (например, если записать серию интервью) можно придать их усилию некоторый масштаб и серьезность, подчеркнуть, как профанное способно перерегистрировать само себя и оказаться в центре внимания. Здесь можно добавить, что фигура куратора в современном искусстве, как правильно подмечает философ Борис Гройс, связана с фигурой лекаря (от англ. cure — лечение), который призван придать витальности работам художников.

Последнее, что я помню из интересных проектов, связанных с детьми — это «Пространство „Молодых взрослых“» в «ГЭС-2». Молодые люди 16-17 лет нарисовали детскую комнату так, как они себе ее представляют. А потом к ним присоединились взрослые специалисты, фактически целое архитектурное бюро, и они эту комнату совместно воплотили, уже как работающий проект. Там были такие странные объекты, которые поместили на входе в здание, чтобы взрослым можно было там оставлять детей, и они бы там играли, бесились. Интересно, что в какой-то момент эту игровую комнату ограничили и стали пускать туда только в определенное время и только под присмотром, потому что дети стали слишком сильно беситься и получать травмы. Такая вот диалектика детского.

Каждый сам себе художник

Еще по поводу того, что ты прислал. Повторю свой тезис, что все дети талантливы. Но нельзя сказать, что взрослые неталантливы. Я тут скорее согласен со знаменитым высказыванием Йозефа Бойса: «Каждый человек художник». Другое дело (я замечаю это, работая над своими художественными проектами), что взрослые часто, так скажем, придавлены этой жизнью. А каждый ребенок самодостаточен и сам в себе уверен, на уровне какого-то внутреннего «аутизма» и при этом не претендует на какую-то позицию, а рисует, потому что рисует. В этом смысле у тебя интересен «Ресунак невышал», потому что это более глубокая рефлексия, которая обычно появляется гораздо позже.

Хотя дети, помню, тоже говорят: «Ой, вот здесь не получилось, а вот здесь получилось». При этом они могут говорить это про какие-нибудь загогулины, которые тебе кажутся совершенно одинаковыми. То есть, у детей есть внутренняя система координат, что правильно, а что нет, — при этом она не связана с чем-то внешним, это внутренняя имманентная система. Когда ты прислал мне рисунки, это было самым сложным — то есть, я сразу понял, что это рисунок ребенка, но откуда у него такая понимаемость на уровне современной поп-концептуалисткой живописи, когда в саму работу вкладывается суждение о ней, — это очень интересно.

Картинки с буквами и русская традиция

Дети часто вписывают слова в свои рисунки. Насколько это характерно для современной живописи?

Текст активно проявляется внутри картины в модернизме, там он постепенно набирает все большую силу и начинает играть главенствующую роль. Вспомним, например, «Вероломство образов» Рене Магритта. В концептуализме текст уже получает полную автономию и иногда полностью подменяет собой образ или изображение.

В советско-российской ситуации текст и картина главным образом связаны с московским романтическим концептуализмом. В первую очередь, тут следует вспомнить Илью Кабакова, Эрика Булатова и «Коллективные действия».

Но я бы отметил, что сегодня этот прием, наличие текста внутри пластической композиции, как будто инфантилизировался. В первую очередь с этим работают художники связанные так или иначе со стрит-артом. Например, Кирилл Кто и Валерий Чтак, недавно ушедший из жизни. Мне кажется, их метод работы с текстом очень близок твоему «Ресунак невышол». Здесь присутствует нечто мимолетное и понятное в данную секунду именно самому автору, а мы как зрители попадаем под это настроение художника. Текст этому сопутствует и задает необходимую атмосферу.

Еще я бы выделил то, как с текстом и изображением работает Дмитрий Гутов. В его искусстве, в целом, присутствует это профанное, близкое детскому состоянию души.

Есть еще такой расхожий профессиональный мем, распространенный в художественной среде, что Россия связана прежде всего с литературной традицией, и для нас важен прежде всего нарратив, а визуально-оптическое скорее вторично. Это спорное утверждение, но часть правды в нем, как мне кажется, присутствует. В общем, ты со своей работой попал здесь в нашу русскую традицию.