«Никогда не думал, что сидеть вертикально — такое счастье»: как работали, жили и спасали жизни врачи в красных зонах
В издательстве «Олимп-Бизнес» готовится к выходу книга «Тридцать дней в красной зоне. Заметки врача». Ее автор, рентгенхирург одной из московских больниц Григорий Нарек, действительно целый месяц проработал в самом загруженном отделении и параллельно вел дневник о том, что происходило в сердце карантинного мира, но не попадало в новостные заголовки — о повседневном быте врачей и медсестер, которые не только спасали пациентов, но и сами порой нуждались в помощи. «Нож» публикует фрагмент из этой книги.
Из этических соображений автор изменил имена всех героев и перенес действие в Италию.
Как всегда, я заступил на смену в два часа дня. Впереди были первые часы пота, одышки, кашля, постоянного зуда в самых разных местах тела и т. п. Но накануне я получил сообщение от Камиллы: «Витторио перевели в отделение». Это была лучшая новость за последние две недели.
И сегодня я спешил в красную зону, чтобы сделать обход и, ненадолго оставив отделение на доктора Ламберти, подняться в другое отделение, к Витторио. Перед тем я несколько раз заглядывал в реанимацию, но он меня не видел. Теперь я предвкушал момент, когда мы сможем посмотреть друг в другу в глаза.
Я пошел одеваться. К этому времени механизм облачения в костюм был отработан — и, пожалуй, уместно его описать подробнее. В комнату надо входить в хирургической форме, надетой на голое тело.
Клиника закупила носки и медицинские сабо, которые подвергались стирке и дезинфекции после каждого выхода из зоны.
С нижним бельем дело обстоит сложнее, да это и понятно: если стерилизованные носки можно надеть без особых колебаний, то трусы или бюстгальтер, в которых побывали два с лишним десятка дорогих и любимых коллег, создают некоторый психологический барьер.
Тем не менее без белья тоже никак. На посту выдаются очки, респиратор, шапочка, носки, два комплекта бахил, две пары перчаток. Нужно заправить штаны в носки — в противном случае после надевания противочумного костюма можно обнаружить край штанины в подмышке.
Далее надевается слой за слоем вся амуниция воина добра и света: кольчуга, доспехи, перчатки. После чего нужно вернуться на пост, где медсестры обклеивают готового ратника специальным пластырем, устраняя мельчайшие лазейки для вируса.
Представьте, каких усилий стоило сотрудникам, работавшим на посту, на протяжении суток выдавать средства защиты, тщательно обклеивать швы и стыки, а затем проводить инспекцию, которая должна была исключить вероятность заражения. Тяжелейший физический труд, не менее утомительный, чем пребывание в красной зоне.
Кроме того, костюмы защиты имели разные размеры, в зависимости от производителей. С размерной сеткой европейских производителей (S, M, L, XL, XXL) всё было ясно. А китайские приготовили нам сюрприз.
Скажем, мне по европейским меркам полагается размер M. Но если бы я втиснулся в китайский костюм этого размера, то к моменту выхода из красной зоны превратился бы в облысевшего прыщавого уродца, залитого потом…
В зоне меня ждали очень хорошие новости. Ранее к нам поступила молодая женщина в очень тяжелом состоянии. В буквальном смысле слова не могла дышать.
У нее была огромная площадь — лучше сказать, огромный объем — поражения легочной ткани. Но самое страшное то, что заболела она спустя две недели после родов.
Читайте также
И мысль о ее двухнедельном ребенке не давала покоя ни мне, ни Андреа, ни Валентино, который, представляя мне ее, был в глубоко удрученном состоянии: я даже видел конденсат пота на стеклах его защитных очков. На этот раз Валентино встретил меня словами:
— Зайди к ней, посмотри, какая разница.
Стекла очков были чисты, маска слегка колыхалась — я, разумеется, не видел, но догадывался, что Валентино широко улыбается.
Да, женщина преобразилась. Это был совершенно другой человек. Ее доброе, спокойное лицо, казалось, не просто отражает солнечные лучи, но усиливает их яркий блеск.
— Как ты?
— Ой, доктор… Я так боялась. Мне действительно было нечем дышать. Когда температура уходила за 39, наступал полный кошмар. А сейчас — небо и земля.
Пульсоксиметр показывал 99%. На КТ пневмония тоже отступила. Кислород уже отключили. Отлично.
Банальный вопрос: что такое счастье? Когда у тебя много денег? А если легкие съела пневмония? Когда ты здоров? А если есть нечего? Когда ты сыт и здоров, или даже так: богат и здоров? А если одиночество гложет? И т. д., и т. п.
Я понял, что счастье — не длительное состояние, а те краткие мгновения, когда тебе абсолютно ничего не надо. Вообще ничего! Вот сейчас мы оба были совершенно счастливы. Ни она, ни я в эту минуту больше ни в чем не нуждались.
Сегодня, похоже, будет жарко. Изрядно припекает на улице, да и в самой клинике душновато. Я смог починить свою маску, нижний замок которой забарахлил во время прошлого дежурства. И Никола тоже. Позже мы заметили, что почти у всех начали портиться именно нижние замки.
Поступили новые больные. Один пациент выписывался. После начала работы нашего отделения, которое вообще-то считается отделением для тяжелых больных, мы вылечили двадцать человек. Я готовил очередную выписку и снова погрузился в цифры.
У выздоровевшего пациента при поступлении объем поражения легких — 56%. Через два дня поднимается до 100%, далее снова опускается до 60%, — а сейчас всё в норме, и мы, довольные им и собой, отправляем его домой.
Что такое 100% поражения? Полное воспаление ткани легких — оно дает ощущение тонущего человека, который захлебывается водой.
Выписался и физик. Я его не забуду, но сам у него в памяти не останусь — ведь я был для него время от времени появляющимися в поле зрения парой глаз за очками и приклеенным к моему костюму кусочком скотча с надписью: «доктор такой-то».
Прошло два часа дежурства, и в красной зоне началась настоящая жара. В герметично оклеенном противовирусном костюме и под маской, которая существенно затрудняет дыхание, — особенно если дело идет о счастливом обладателе такого носа, как у меня, — было очень неуютно.
На улице только 22 градуса тепла, но средняя нормальная температура тела — 36,6, а возможность теплообмена исключена. Надо поддерживать мыслительную деятельность, а то, что два часа назад было мозгом, теперь больше похоже на гамбургер. Что дальше?
Читайте также
Ваш врач — искусственный интеллект: как работает цифровая медицина
Через пару недель начнется тридцатиградусная, если не больше, жара, — но больные по-прежнему будут болеть, а врачи будут работать. Противочумный костюм станет не столько средством защиты, сколько инструментом самоубийцы. Лучше об этом не думать…
Сегодня мы еще и забрали к себе больного из отделения реанимации, где ребята продолжили творить чудеса медицины. Он был экстубирован после полутора недель нахождения между здесь и «никто-не-знает-где».
Подойдя к нему для первичного осмотра, я заметил небольшую рану с подсохшей корочкой. То был след от трахеостомы — микрооперации, во время которой делают разрез на шее и подключают больного к ИВЛ через трахею.
Вид этой ранки говорил о том, что он пролежал на ИВЛ не менее десяти дней.
Корка на ней показывала, что прошло еще дней пять после экстубирования (судебно-медицинский эксперт во мне никогда не умирал, лишь уволился по собственному желанию).
— Как вы себя чувствуете?
Этот стандартный вопрос в данном случае звучал не совсем обычно, ведь я задал его человеку, который только что вернулся оттуда.
— Хорошо, доктор. Никогда не думал, что сидеть вертикально — такое счастье.
— Понимаю, — солгал я, уже обрабатывая шею счастливца.
Во время этого дежурства меня преследовали два ощущения. С одной стороны, сегодня был необычайно радостный день. Еще бы: мы готовили к выписке молодую маму, физика, приняли в отделение пациента после дюжины с лишним дней на трубе, и — самое главное для меня — Витторио вернулся. Он вернулся!
Когда я зашел к нему, он не просто был в сознании, но уже ворчал, что его не переводят в отделение для менее тяжелых больных. (Хороший знак: гнев всегда лучше, чем отчаяние.)
С другой стороны, в моей адски раскаленной маске, видимо — так мне, во всяком случае, казалось, — застряла какая-то ворсинка или перышко. При каждом вдохе верхнюю губу щекотала невесомая, но ясно ощутимая хрень (иначе не скажешь), словно проверяя мою выдержку и терпеливость.
Я не поддался соблазну выкинуть респиратор в окно и как следует почесать губу. Но это не значит, что я соблазна не испытывал. При каждом вдохе я пытался думать о детях и жене, о пациентах, которые завтра собирались домой. Помогало? Если бы! И эта мука должна была продолжаться еще четыре часа.
А ведь мама мне говорила: стань пианистом…