Прокляты географией: территориальное неравенство российских университетов
В российской академии региональные университеты занимают особое место. Практически все программы федерального финансирования науки и образования так или иначе ставят своей целью стимулирование развития вузов за пределами двух столиц. Ценой значительных денежных вливаний правительство пытается уменьшить неравенство между центром и периферией. Сама по себе стратегия оправдана: сохранить квалифицированные кадры, чтобы не допустить гиперцентрализации и экономического «опустынивания» в регионах. Тем не менее ситуация, в которой потенциальные абитуриенты, выбирая между университетом в Томске и Москве, предпочтут первый, до сих пор остается утопичной, редкие исключения воспринимаются как невероятные победы, а значительные инвестиции в развитие региональных университетов не приводят к эффективным результатам. Почему массовая поддержка региональных университетов привела к тому, что изначально успешные вузы продолжили становиться богаче, а отсталые — беднее? Разбираются философ, руководитель отдела культурно-просветительских проектов и программ ЦУНб им Н. А. Некрасова Александр Вилейкис и социолог, научный сотрудник лаборатории TANDEM СПбГУ Максим Ни совместно c Synopsis.group.
Необходимо описать экономику регионального вуза, чтобы понять, как финансирование влияет на его развитие и почему в большинстве случаев не приводит к повышению качества образования.
Крупные региональные университеты не испытывают недостатка в абитуриентах и практически всегда полностью закрывают набор не только на бюджетные, но и на платные места. Являясь наиболее значимым игроком в сфере образования на локальном рынке, вуз аккумулирует вокруг себя студентов всего региона, которые решаются переехать в локальный центр, но не могут перебраться в столицу (по личным или конкурсным причинам).
Читайте другие тексты серии
Монастырь, корпорация, тиндер. Три модели университетского образования в современной России
Абитуриент, решивший остаться на рынке труда внутри региона, испытывает потребности в локальных связях, социальном капитале и формальном дипломе, которые ему может обеспечить местный вуз. Не стремясь к переезду в столицу, человек может комфортно существовать, окончив региональный вуз, избегая издержек переезда в мегаполис и кардинальной смены образа жизни. Кроме того, наиболее крупный локальный университет является опцией «по умолчанию» для поступления, что само по себе становится мощной причиной притока абитуриентов. Исключение до определенной степени представляют вузы депрессивных регионов, где большая часть населения стремится к миграции в поисках лучшей жизни, например Мурманская область. Впрочем, даже такие университеты комплектуются за счет жителей небольших населенных пунктов региона.
Практически все местные выпускники 11-х классов стремятся поступить именно в крупнейший региональный вуз, за исключением небольшого числа тех, кто решает перебраться в одну из столиц. Однако именно они являются потенциально лучшими студентами — победителями олимпиад, высокобалльниками, бакалаврами и магистрами, активно участвующими в университетской науке.
Заинтересован ли местный вуз финансово в том, чтобы конкурировать со столицей за наиболее перспективные кадры?
Как показывает экономическая реальность — нет.
Экономика большинства российских университетов устроена так, что основным источником дохода является государство (за исключением буквально нескольких вузов, таких как ЕУСПб — частный бутиковый университет, существующий за счет поддержки со стороны бизнеса, фондов и исследовательских грантов, а также ВШМ СПбГУ, ставшая активным игроком на рынке консалтинговых услуг).
Государственное финансирование осуществляется через три основных канала:
- средства, выделяемые на обучение студентов и оплату труда преподавателей (базовый капитал);
- исследовательские гранты;
- программы федерального финансирования (сверхдоходы).
На какие ключевые показатели влияют студенты?
Базовое финансирование определяется количеством студентов. Качество же находится далеко не на первом плане, так как бонусы, получаемые за студентов с высоким баллом ЕГЭ или олимпиадой, незначительны по сравнению с потенциалом других источников финансирования. Среди абитуриентов высоко ценятся платники, так как их наличие повышает доходы университета напрямую (средства, получаемые благодаря обучению одного платного студента, выше, чем бюджетные ресурсы). Кроме того, в глазах руководства именно платные студенты считаются показателем «прикладной» ориентированности вуза, способного продавать свои услуги на реальном рынке труда.
В большинстве случаев платные студенты отличаются по качеству от бюджетных в худшую сторону, так как это обладатели низких результатов школьного образования, стремящиеся «купить» университетский диплом.
Большой приток абитуриентов уже обеспечен региональному университету исходя из его институциональных условий и не требует практически никаких дополнительных действий. Флагманский вуз региона фактически является монополистом на переполненном рынке тех, кому необходимо формальное высшее образование.
Наиболее значимой частью доходов университета является как раз не «база» от оплаты обучения студентов, но «сверхдоходы» грантов и программ федерального финансирования. Последние выгодно отличаются от первых тем, что могут быть потрачены практически на любые цели, а не исключительно на несколько регламентированных статей (например, проект «5-100» давал возможность университету распоряжаться полученными средствами совершенно свободно при условии выполнения KPI). Неконтролируемые деньги интересуют руководство университета намного больше, даже если опустить разговор о банальной коррупции (которая, очевидно, имеет место). Вливания позволяют открывать новые образовательные программы, лаборатории, заключать контракты с ведущими университетами и учеными, что в совокупности позволяет эффективнее выполнять KPI и выигрывать больше средств.
Являются ли федеральные программы финансирования университетской науки стимулом для повышения качества подготовки студентов?
В большинстве случаев — нет.
KPI, лежащие в основе данных программ, построены с целью подъема показателей российских университетов в мировых рейтингах (которые, согласно недавним исследованиям, ориентируются не только на отзывы экспертов и количественные показатели публикационной активности, но и на самую банальную коррупцию). Система оценивания вузов внутри рейтингов строилась на идеале американской образовательной системы, в которой нет необходимости стимулировать университеты к повышению качества собственных абитуриентов, так как от этого вузовские доходы уже зависят напрямую.
Большая часть бюджетов американских университетов формируется из платы за обучение, работы лабораторий и эндаумент-фондов (создаваемых бывшими выпускниками). В США успешное трудоустройство напрямую зависит от места обучения, в отличие от России, где в большинстве случаев важен факт наличия диплома, а конкретный вуз значения не имеет. В западных странах университет являлся источником технических инноваций, ориентировался на будущее развитие производств и рынка труда. Для стимуляции промышленного роста во второй половине XIX века создавались вузы нового типа, тесно сотрудничающие с рынком труда, как в США, так и в Великобритании (краснокирпичные университеты) и Франции (нормальные школы). Поэтому образовательные программы изначально разрабатывались в тесной кооперации с корпорациями, а результаты студенческой науки одновременно становились показателями научного потенциала университета, на которые ориентируются как абитуриенты, так и наукоемкие компании. В американской академической системе существует прямая связь между количеством публикаций/патентов и качеством специалистов, выпускаемых вузом.
Основные критерии международных рейтингов ориентируются на наукометрические показатели исходя из описанной логики, так как измерить образовательный потенциал можно таким образом. В системе, где публикации являются следствием развития вузовской науки, а не ее причиной, подобное измерение позволяет отразить реальное положение дел.
В России каузальной связи между этими показателями нет.
Университет может быть успешным с точки зрения наукометрии и одновременно неудачным в плане обучения и трудоустройства студентов.
Почему так происходит?
Потому что наукометрические показатели выполняются с помощью привлекаемых извне экспертов, специальных коллективов по производству статей, разнообразных методов обмана институционального дизайна, о которых мы писали ранее. Фактически участие студентов никак не поощряется, и это приводит к тому, что университет рационально движется по пути наименьшего сопротивления.
У региональных вузов нет финансовой мотивации к развитию качества образования, зато есть значительные препятствия, которые замедляют даже «естественные» темпы роста качества образования. Существует значительный перевес в сторону науки, которая вытесняет образование на второй план.
Город кормит
Знания и навыки, полученные в российском университете, далеко не так эффективны, как заработанный во время обучения социальный капитал. Карьерная траектория выпускника, особенно когда речь идет об успешных случаях, зависит от знакомств, приобретаемых в ходе обучения, — не только с другими студентами, но и с преподавателями, являющимися потенциальными источниками возможностей для трудоустройства.
В некоторых областях производства, таких как химическая, фармакологическая промышленности, отсутствует конкурентный рынок образования как таковой. Основными каналами трудоустройства являются контакты между университетом и компаниями, представители которых зачастую преподают и таким образом ищут потенциальных сотрудников.
Попасть на работу в ведущую корпорацию, если студент не получает образование в одном из наиболее престижных вузов (которые находятся в столице), практически невозможно. Подобный канал трудоустройства характерен для рынка труда в целом, но именно в высокотехнологичных отраслях носит тотальный характер.
Кроме того, крупный город открывает намного больше возможностей для заработка и карьерных траекторий. Подобное явление изучено достаточно широко, и большинство исследователей доказывает, что миграция в столицу через университет, скорее всего, принесет значимые финансовые и социальные преимущества студенту. Поэтому, когда речь идет о перспективном абитуриенте, нацеленном на построение карьеры, региональный центр будет всегда проигрывать одной из столиц.
Отставание усиливается не только «снизу», но и «сверху». Одним из источников сверхдоходов академических институций в России является грантовая система. До недавнего времени она состояла из фондов РФФИ и РНФ, но после слияния остался единственный распределитель государственных исследовательских грантов — РНФ. О принятии решений по грантовым заявкам мы писали ранее, но если коротко, то ключевым фактором является мнение внутренней комиссии фонда, которая и есть окончательная инстанция одобрения или отказа финансирования. Формально, конечно, имена экспертов остаются неизвестными, но в реальности у представителей университетов складывается примерный пул специалистов, которые могут быть причастны к процессу принятия решений. Проблема в том, что это ведущие специалисты, большинство из которых сконцентрировано в столицах.
Для построения успешной исследовательской карьеры жизненно важно постоянное присутствие в одних сетях с другими исследователями, часть из которых окажется значимой для дальнейшего получения грантов. Речь не идет о прямой коррупции, скорее о быстром и эффективном накоплении социального капитала и публичного веса, когда специалист присутствует в столице и обладает возможностью быстрой аккумуляции собственных ресурсов путем публикаций, проведения публичных мероприятий, участия в большом количестве конференций.
Пока мы говорим о личном выборе между миграцией в столицу и работой в домашнем регионе, заметно, что плюсы, которые производятся исключительно географическим положением, не перевешиваются дотациями из федерального бюджета, а наоборот — их направленность и созданная система KPI зачастую только усугубляют ситуацию, делая столичные вузы более развитыми по сравнению с региональными коллегами. Кроме личного выбора на уровне студента или исследователя существует еще один пласт неравенства — взаимодействие вузов с реальным сектором экономики.
«Работодатели»: формальные и реальные
Важным является и отсутствие адекватной возможности для кооперации между университетом и бизнесом в региональной среде. Критерии федеральных программ финансирования нацелены на создание кооперации между университетами и бизнесом, но при этом KPI не отмечают, каким именно образом данное взаимодействие должно происходить.
Наиболее распространенной связкой между вузами и бизнесом является долгосрочное стратегическое партнерство в областях, в которых они сотрудничают десятки лет. В первую очередь речь идет о крупных отраслях промышленности, таких как добывающая отрасль, металлургия, химическая, фармакологическая промышленность и другие подобные сектора экономики. У университетов заказывают геологическую разведку, проведение разнообразных анализов и исследований на лабораторном оборудовании. Проблема с данным взаимодействием заключается в том, что оно не затрагивает инновационный кластер. Вуз выполняет техническую часть производства и не стремится сделать данный сектор более эффективным, как и сама компания. Географическое проклятье проявляется в том, что регионы почти всегда лишены инновационного кластера. Обычно наиболее крупной и влиятельной компанией является индустрия с собственной развитой инфраструктурой, которая либо перераспределяет вузу технические задачи, либо ограничивает свое взаимодействие поиском новых кадров для трудоустройства.
Крупный региональный бизнес действительно заинтересован в том, чтобы создавать совместные программы с университетами, но речь идет не об инновационных производствах, а исключительно о способах эффективного поиска новых сотрудников.
Поэтому большинство партнерских проектов замыкается на вовлечении в образовательный процесс потенциальных «работодателей», стремящихся таким образом привлечь потенциально лучших сотрудников.
«…мы приходим к вузам, не они к нам. Стараемся что-то сделать, я, правда, не помню, чтобы ко мне вуз хоть раз обратился и сказал, что давайте вместе создадим программу. Когда не хватает персонала, у вас новая установка, в конце концов, может, вам нужны будут новые специалисты. Это мы ходим, мы назначаем встречи, мы просим у них встречи, объясняем, что нам необходимо сейчас. Понимаете, да и иногда кажется, что эти все переговоры сводятся либо к новой лаборатории, либо к новому какому-то финансовому участию компании в жизни вуза…»
Руководитель крупной региональной компании в области добывающей промышленности
«…Я бы сказала, что это обоюдная заинтересованность. Что получаем мы? Мы получаем потенциальных студентов, которые знают нас, которые пишут свои работы конкретно по нашим продуктам с наставниками и с коллективом. Что имеет институт? Институт имеет возможность финансирования, модернизацию лабораторной базы, своего рода поддержку в лице крупнейшего налогоплательщика города как организации, которая может представлять их интересы на уровне администрации, министерства образования и т. д.».
HR региональной компании в области химической промышленности
Что мешает региональному университету стать инновационным кластером?
В первую очередь — отсутствие спроса. Федеральные программы финансирования, как, например, проект «5-100» или «Опорные университеты», действительно требовали от университетов создания кластеров технологического роста. Более того, данные работы были проведены, создавалась сеть новых лабораторий, технопарков, стартап-инкубаторов. Большинство проектов кажутся успешными, по крайней мере со стороны, у них красивые новые здания, много проектных партнеров. Только большая часть контрагентов — другие университеты и лаборатории.
Крупный региональный бизнес совершенно не заинтересован в инновационном производстве, потому что его преобразования упираются в path dependence («эффект зависимости от пути») — в экономике термин, описывающий ситуацию, в которой каждое последующее решение определяется предыдущими институциональными выборами, которые делают переход к новой модели нерентабельным с точки зрения затрат.
Классическим примером является колейность железных дорог. В России и Европе у железных дорог разная колея (в Европе — узкая, в России — широкая). Это приводит к тому, что на приграничных станциях поезда тратят время на перестройку с одного пути на другой. Несмотря на то, что унификация рельсов позволила бы сэкономить время в каждом конкретном перегоне, она подразумевает под собой полную замену железнодорожного полотна в России или в Европе, что само по себе стоит астрономических средств. Впрочем, возможно, за последние полтора века эксплуатации временные издержки уже превысили стоимость унификации железнодорожного полотна. В аналогичной ситуации находятся, например, крупные добывающие компании. Так как текущие инфраструктуры — начиная от материальной основы (вышки, логистические маршруты, вахтовые поселки) и заканчивая нанятыми сотрудниками, законодательными актами и должностными инструкциями — существуют на протяжении нескольких десятилетий, радикальный переход к более современным способам добычи (использование данных спутниковой разведки или, например, постройка «номадических» баз вместо монументальных городов, как в Канаде и Норвегии) требует слишком много ресурсов, то компенсация затрат ожидается в лучшем случае через несколько лет, что при нынешних горизонтах планирования становится крайне отдаленной перспективой. Поэтому крупный бизнес и заинтересован исключительно в новых сотрудниках, а не в инновациях.
Например, Тюменский государственный университет и НИУ ИТМО. Оба входят в программу «5-100». Оба укрупняются за счет нерентабельных университетов в своих городах. Однако ТюмГУ находится в изначально невыгодном географическом положении. С одной стороны, в Тюмени есть офисы крупных ресурсодобывающих компаний. Можно было бы выстраивать тесное взаимодействие с ними, совместно проводить крупные и значимые НИОКРы. Однако подобный тандем не возникает. Большая часть заказов от «Газпрома» — это геологическая разведка на местности и образовательные услуги. «Газпром» — слишком крупный игрок, ему хватает собственных исследовательских мощностей, поэтому ресурсы университета используются лишь частично. Крупных компаний иного профиля, нуждающихся в научных исследованиях, поблизости просто не оказывается.
В свою очередь, ИТМО располагается в Санкт-Петербурге, городе с более диверсифицированным производством. Не секрет, что основной ресурс университета — команда сильных программистов и аналитиков данных. Это достаточно новые области знания, чтобы бизнес не успел обогнать косные академические структуры в их освоении. Поэтому ИТМО, привлекая лучших специалистов из РАН и СПбГУ, набирает потенциал для полноценного сотрудничества с IT-индустрией. В этом плане выбор в городе крайне широк. Есть «Яндекс», JetBrains, Wrike, Veem. Все они заинтересованы в трансляции «академических» наработок в свою сферу. Более того, можно не ограничиваться только IT. К примеру, в городе функционирует крупный кластер пищевой промышленности.
Некоторые области внешнего сотрудничества вообще закрыты для большинства университетов. К примеру, аналитические центры принятия решений на базе университетов в России возможны только при совпадении политического и академического капиталов (ВШЭ и РАНХиГС).
Кроме больших компаний существуют еще и частные ниши, в которые как раз может попасть университетский инновационный кластер. Проблема с подобными продуктами заключается в том, что сам по себе регион зачастую не готов к инновационному производству сам по себе. В нем отсутствуют развитая инфраструктура и объем потребителей для возникновения технической инновации. Поэтому большая часть подобных проектов может эффективно встраиваться только в столичную экономику, где для этого есть все условия, но не приживается в региональной среде.
Российскую модель стимулирования развития университетов копировали с американской, проблема заключается в различии условий. США могли бы обладать схожей проблемой географии, вот только американская экономика не боится размещать офис компании в одном регионе, производство в другом, а применять продукт в третьем. В российском гиперцентрализованном контексте на такое пока что способны только наиболее крупные добывающие компании, где головной офис с исследовательским центром находится в столице, местное руководство в одном из региональных центров, а сама добыча происходит на Севере. Остальные компании редко диверсифицируют свои офисы и стараются локализовать основные ресурсы и аналитические центры в одном городе.
Когда на российский контекст накладывается американская логика, он начинает ломаться и создавать институциональные ловушки вместо эффективного развития.
Современные университеты в России находятся в стадии цифровизации. Этот процесс не был вызван пандемией, ковид стал исключительно катализатором реформы, разрабатываемой последние несколько лет. Вопрос: сможет ли цифровизация сгладить неравенство между университетами — остается открытым.