Семья в поисках звероящера. Супружеские пары исследователей: от камчатских путешественников XVIII до искателей комет XX века

В июле 1997 года на одном из австралийских шоссе произошла автокатастрофа. В ней погиб человек, который когда-то по лунной программе тренировал астронавтов среди земных вулканических ландшафтов и комментировал в прямом телеэфире миссии «Аполлон». Сам он мечтал не просто слетать на Луну, но стать первым лунным геологом. В аварии серьезно пострадала и его жена: вместе они охотились на звездных скитальцев — искали кометы и астероиды, вместе исследовали кратеры, оставленные на Земле метеоритами. Собрав десятки престижных научных наград и премий, эта чета, будто в насмешку над канонами карьерных траекторий исследователей, торила свой, крайне интересный, путь в науку: Юджин был геологом, который решил изучать небо и заложил основы космической геологии в США, а Кэролайн — по основному образованию учительница истории и английской литературы — пришла в астрономию в возрасте 51 года, чтобы открыть сотни ранее неизвестных объектов.

Шумейкеры — фамилия супругов — сегодня известны всему миру. За три года до автокатастрофы, впервые в истории науки, человечество «вживую» наблюдало столкновение небесных тел в Солнечной системе — в Юпитер врезались фрагменты кометы Шумейкеров — Леви 9, которая за год до этого была совместно открыта супругами и их коллегой Дэвидом Леви.

Юджин и Кэролайн, конечно, не были первыми супругами-астрономами. Еще в XVII веке совместными исследованиями звездного неба и систематизацией данных занимались Мария Куниц и ее муж (последнему упорно, злонамеренно или ошибочно, приписывали авторство книги Urania Propitia — если не первой, то одной из первых работ по астрономии, написанной женщиной, в которой Мария предложила ряд улучшений научных результатов, ранее полученных Кеплером).

Большую работу по каталогизации известных к середине XVII века звезд, причем без использования телескопа, проделали Ян Гевелий и его жена Елизавета-Маргарита. Это был и научный, и супружеский подвиг: в 1679 году почти все результаты их труда уничтожил пожар и всё пришлось начинать с начала, а заканчивала работу Елизавета-Маргарита, оставшаяся через восемь лет вдовой, в одиночку.

В конце XVII — начале XVIII века астрономией страстно занимались не только сами супруги Готфрид и Мария-Маргарита Кирх, но и их дети. Оставшись вдовой и не имея возможности из-за своего пола войти в состав Прусской академии наук, Мария решила помогать сыну, ставшему со временем крупным исследователем звезд. Сама она вошла в историю астрономии как автор астрономических календарей и материалов по аэрологии.

На рубеже XIX и XX веков в Московской обсерватории Лидия и Витольд Цераские реализовали широкую и новаторскую программу астрономического фотографирования (начавшая как помощница Витольда, формально Лидия не была профессионалом, но это не помешало ей открыть более двухсот переменных звезд и получить широкое признание среди коллег). Когда муж тяжело заболел, Лидия Цераская приостановила научную деятельность, а после его смерти вернулась к работе в обсерватории: то, что было начато из желания помочь супругу, переросло в потребность и дело жизни.

Астрономия, конечно, не единственная отрасль естествознания, в которой проявили себя семейные союзы. В Новое время для проникновения в «исконно» мужские сферы деятельности женщины-одиночки часто выдавали себя за мужчин. Эта тактика использовалась для того, чтобы отправиться на войну, опубликовать в печати свое произведение или пойти в морской поход. Замужние женщины для вторжения в мужской космос выбирали другой вариант — они действовали инкогнито. Так поступила Татьяна Прончищева, отправившись с мужем во Вторую Камчатскую экспедицию (1733–1743). Это грандиозное исследовательское предприятие (семь отрядов, каждый со своей задачей) нужно рассматривать как постскриптум к Великим географическим открытиям, и Прончищева — одна из немногих женщин, чье имя связано с экспедициями этой эпохи: оно стоит в одном ряду с именами Беринга, Челюскина и братьев Лаптевых и увековечено на географических картах в нескольких топонимах.

Только-только поженившись, Прончищевы отправились через всю Сибирь в Якутск. Их медовый месяц, растянувшийся на полтора года пути по сибирским трактам, был омрачен тем, что супругов обокрал денщик. Оставить жену на берегу — означало для флотского лейтенанта Василия Прончищева оставить ее без средств к существованию. В Якутске Татьяна тайно поднялась на борт экспедиционного дубельт-шлюпа, чтобы разделить с мужем и командой полярную непогоду, борьбу с обледенениями и течами, голод, грозящий цингой, малокомфортные условия каюты и береговой зимовки. Всё это — ради картографирования арктического побережья, промеров глубин и открытия нескольких островов. Через год с небольшим после выхода из Якутска Василий Прончищев получил травму и вскоре скончался. Двадцатишестилетняя вдова пережила его лишь на две недели.

В литературе есть сведения о том, что руководитель Второй Камчатской экспедиции Беринг знал и не возражал против участия женщины в плавании. Татьяна Прончищева является, по-видимому, первой в мире высокоширотной путешественницей, и хотя в этом предприятии она больше занималась хозяйственными, а не научными делами (всё же оказывая существенную помощь мужу в ведении записей), Прончищевы стали своеобразным символом исследовательской супружеской пары.

Спустя столетие, по примеру Татьяны, в экспедиции мужа по исследованию Дальнего Востока приняла участие Екатерина Невельская. Впрочем, самостоятельной научной работы она также не вела.

В 1875 году в районе устья таймырской реки Оленек, при ее впадении в Северный Ледовитый океан, могилу путешественников-супругов Прончищевых нашел геолог Александр Чекановский. Крупный исследователь Сибири, он оказался здесь не по своей воле. Как участник Польского восстания 1860-х годов, в Сибирь он был отправлен в качестве политического ссыльного. Его ученик Ян (Иван) Черский — тоже политический ссыльный и известный исследователь Сибири — женился в ссылке на крестьянской девушке Мавре, которая до знакомства с Черским была неграмотной, но под его влиянием усиленно занималась самообразованием и вскоре стала оказывать мужу посильную помощь в исследованиях: принимала участие в экспедициях, где они вместе занимались геологическими, метеорологическими и зоологическими наблюдениями, делали этнографические описания.

После смерти мужа в Колымо-Индигирской экспедиции (в ней принимал участие также одиннадцатилетний сын путешественников — Александр, будущий видный орнитолог и натуралист), Мавра самостоятельно продолжила выполнение научной программы: брала образцы почв и окаменелостей, фиксировала в дневниках гидрографические и метеорологические данные. Она сумела довести дело до конца и представила итоговый отчет в Восточно-Сибирский отдел РГО. История Мавры Черской стала широко известна современникам еще и потому, что в последней совместной с мужем и сыном экспедиции она официально была назначена Академией наук ученым секретарем и зоологом. Узнав о смерти географа Ивана Черского, люди с разных концов империи организовали сбор пожертвований в пользу его вдовы, но Мавра передала все средства для помощи неимущим студентам.

Две другие знаменитые супружеские пары натуралистов и путешественников XIX века — это Ольга и Алексей Федченко и Александра и Григорий Потанины. Первые познакомились в связи с общими научными интересами. Это могло произойти, вероятно, в Обществе любителей естествознания, антропологии и этнографии (ОЛЕАЭ), поскольку оба были в числе его основателей. Вскоре после того, как в 1867 году они заключили брак (свадебное путешествие по Скандинавии органично включало в себя сбор антропометрического материала), ОЛЕАЭ была организована Туркестанская экспедиция — в края, которые всё еще оставались terra incognita, и оба супруга приняли в ней равноправное участие.

По итогам экспедиции был получен огромный и ценнейший научный материал. Ольга Федченко отвечала за его ботаническую составляющую. А скоро они вновь отправились в Центральную Азию, примкнув к экспедиционному отряду генерала Абрамова (в регионе было неспокойно и случались боестолкновения с местным населением). Супруги отыскали сотни ранее неизвестных видов насекомых и растений, сделали несколько географических открытий. Этот семейный союз просуществовал недолго: в 1873 году Александр Федченко, готовясь к восхождению на Памир, уехал тренироваться в Альпы, где погиб при восхождении на Монблан. Надолго погрузившись в обработку совместно полученного материала и в работу по его изданию, в будущем Ольга Федченко совершила еще несколько ботанических экспедиций с сыном: на Кавказ, в Крым и снова в Туркестан — на Тянь-Шань и Памир (и, конечно, Борис Александрович Федченко не мог не стать географом и ботаником).

История Потаниных началась в городе Никольске Вологодской губернии, куда Александра приехала навестить сосланного брата-революционера. Здесь она познакомилась с другом брата — тоже политическим ссыльным, — уже известным естествоиспытателем Григорием Потаниным (кстати, в меру возможностей он покровительствовал Ивану Черскому). Завязалась переписка (любопытно, что импульсом к ней стало обсуждение организации метеорологических наблюдений в Никольске), и через год там же — в месте ссылки — Александра и Григорий обвенчались, чтобы в течение следующих двадцати лет вместе идти по научным и жизненным тропам.

Григорий Потанин широко известен как географ, зоолог, этнограф, но и Александра сумела стать крупной исследовательницей и путешественницей. Она вела экспедиционные дневники, занималась сбором естественнонаучных коллекций, делала натурные рисунки флоры, писала научные очерки (несколько из них вошли в авторский сборник «Из путешествий по Восточной Сибири, Монголии, Тибету и Китаю»), хотя всю свою работу и привыкла рассматривать как вспомогательную по отношению к трудам супруга.

Александру Потанину, одну из первых женщин в России, приняли в Русское географическое общество. Вместе с мужем она участвовала в четырех исследовательских путешествиях, включая две знаменитые экспедиции 1870-х в Монголию, исследования на Тибете и в Туве, переход через пустыню Гоби (и она, очевидно, первая европейская женщина, побывавшая во многих районах Центральной Азии).

Тяжело заболев в одной из экспедиций, Александра умерла, хотя реальный шанс выздороветь у нее был: нужно было только остаться в Пекине, как рекомендовал русский посольский врач. Путешественница посчитала это недопустимым по отношению к мужу и к экспедиции. Не пожелав хоронить супругу в чужих краях, Григорий Потанин добрался с телом до бурятской Кяхты, где и сегодня стоит памятник первой русской путешественнице — исследовательнице Центральной Азии.

Переплетение концепций революционного преобразования общества и идей женской эмансипации (и вообще освободительных идей) неслучайно и неудивительно. Это закономерно. В начале XX века на Русском Севере за революционную деятельность отбывал ссылку будущий прославленный полярный исследователь Владимир Русанов. Подрядившись на работу в земской статистике, Русанов начал свой путь географа-исследователя, еще пребывая в статусе политссыльного, а как только ему представилась возможность, уехал на учебу в Сорбонну. В свое последнее полярное путешествие, чтобы бесследно исчезнуть в арктической пустыне, он отправился вместе с невестой — штатным врачом экспедиции и геологом Жюльеттой Жан Сессин.

Своим родителям Русанов писал:

«До сих пор еще ни одна женщина во всей Франции не делала доктората по геологии — моя жена будет первая. Таким образом, мне судьба дала очень ученую, красивую и молодую жену-француженку… И при всем том она нисколько не избалована и умеет работать… Франции я обязан всем: она мне дала знания, научила работать, и, наконец, теперь она мне дала одну из лучших дочерей своих».

Русанов не был авантюристом или неопытным мечтателем, из эгоизма не пожелавшим оставить возлюбленную на берегу: за его плечами уже были экспедиции в Арктику, а ранее — подпольная деятельность в организации большевиков. В том же письме он крайне высоко оценивал именно научную важность его союза с Жюльеттой. У него было достаточно времени, чтобы оценить потенциал невесты: в Сорбонне они часами вели научные диалоги, поражая друг друга начитанностью, смелостью исследовательских замыслов и интеллектом.

Разумеется, феномен супругов-естествоиспытателей проявлялся в разных социальных стратах и уголках планеты. Одна из самых известных пар — Мария-Анна Пьеретта Польз и Антуан-Лоран Лавуазье. Выйдя замуж, тринадцатилетняя Мария-Анна сразу стала помогать супругу: выучила английский язык, чтобы переводить для него англоязычные работы, брала уроки по химии у своего брата и у друга мужа, благодаря чему переведенные ею работы издавались с ее же квалифицированными комментариями. Супруги Лавуазье проводили совместные лабораторные опыты.

Ввиду занятости мужа Мария-Анна взяла на себя переписку с учеными. После его казни (Лавуазье был связан с фискальными органами монархии, что во времена Великой французской революции оказалось смертельно опасным, и хоть безуспешно, но Мария-Анна пыталась спасти его), лишившись имущества, женщина нашла в себе силы заняться публикацией научных трудов супруга.

Ограниченным в доступе к образованию и публичной научной деятельности вплоть до первой четверти XX века, женщинам часто только и оставалось, что становиться мужьям ассистентками и помощницами. Жадно самообразовываясь, имея статус любительниц, они нередко достигали уровня, который признавался и профессиональными учеными.

Обойтись без покровительства мужа или родственников-мужчин женщинам удавалось крайне редко. Такие исключительные случаи очень интересны, и один из них — история англичанки Мэри Эннинг. Ее стартовые возможности были не самые лучшие: родилась в предвикторианской Англии, в бедной плотницкой семье, да еще и принадлежала к диссентерам-конгрегационалистам (протестантское течение, представители которого находились в меньшинстве по отношению к англиканам и пресвитерианам). Семья жила на берегу моря, и ее отец из-за нехватки средств к существованию искал и продавал окаменелости, что и пробудило у юной Мэри интерес к палеонтологии. За свою жизнь она отыскала несколько скелетов ранее неизвестных доисторических существ и прояснила некоторые теоретические проблемы науки о древней жизни. Отринув снобизм, некоторые ученые-палеонтологи обращались к Мэри Эннинг за консультациями.

Окаменелостями, найденными Мэри Эннинг, не просто интересовался, а буквально вдохновлялся Гидеон Мантелл — крупный естествоиспытатель своего времени, один из первых охотников за динозаврами и открыватель игуанодона. В истории науки до конца не поставлена точка в споре о том, кто в действительности нашел в Западном Суссексе кости древней рептилии: он или его супруга — Мэри Эннинг Мантелл. Весьма вероятно, что всё-таки это сделала Мэри, которая плодотворно занималась поиском следов древней жизни и зарисовывала находки для книг мужа. Если Гидеон Мантелл и не приписывал исключительно себе все сделанные совместно с женой открытия, то предпочитал недоговаривать: в своей последней крупной научной работе об окаменелостях (1851) Мантелл о заслугах Мэри умалчивает, чему причиной послужил, возможно, и разрыв между супругами в 1839 году.

В отечественной истории палеонтологии тоже есть примеры совместной работы супругов. Особенно интересно, когда они смогли выступить пионерами и методологами науки о древних позвоночных в России. Открывателями всемирно известных северодвинских звероящеров стала чета Владимира и Анны Амалицких. С 1890 года — почти со дня свадьбы — они вместе выезжают на раскопки, работают в музеях и университетских лабораториях. В честь жены и талантливой соратницы Владимир Амалицкий дал название нескольким вновь открытым родам и видам ископаемых.

Как пишут об Амалицких А. Г. и Е. А. Сенниковы, «трудно переоценить важность союза этих двух людей для понимания того, что они смогли сделать вместе в дальнейшей жизни… Таланты, энергия и устремления супругов гармонично, взаимодополняюще объединились, и все дальнейшие открытия и достижения с полным правом следует считать плодами их совместных усилий».

После смерти мужа Анна Амалицкая взяла на себя колоссальный труд по сохранению его научного наследия, а кроме того, продолжила организацию раскопок на Северной Двине, не раз выезжая непосредственно «в поле». Когда в Геологическом музее Петрограда появилась северодвинская галерея (позднее перемещенная в Палеонтологический музей АН СССР), она стала ее бессменным хранителем и экскурсоводом.

Амалицкие не были единственной российской семейной парой геологов и палеонтологов того времени. Мировую известность получили, например, профессор Алексей Павлов и его жена, выпускница Сорбонны Мария Павлова (в начале XX века этой женщине было крайне непросто получить в России оплачиваемую научную должность по специальности, и даже разрешение на неофициальную работу с коллекциями геологического кабинета Московского университета стало возможным для нее только благодаря протекции мужа и В. И. Вернадского; и хотя еще в 1887 году она выпустила первый печатный труд об эволюции копытных, была принята в научные общества, бывала с супругом на международных конгрессах и изучала с ним коллекции естественнонаучных музеев мира, настоящее признание заслуг ученой пришло только после 1917 года). Супруги-академики Павловы известны как основатели геологического музея и московской научной школы геологов и палеонтологов.

Один из учителей Владимира Амалицкого в науке — геолог Василий Докучаев. Он известен как создатель отечественной школы почвоведения. Немалую поддержку в своей деятельности он находил у супруги Анны, которая обрабатывала научные материалы и делала переводы статей, ездила с ним в экспедиции, а также вела коммуникацию с ученым сообществом. Возглавляя женский пансион, Анна Докучаева переструктурировала его учебную программу так, чтобы максимально расширить цикл естествознания. Супругов вообще волновали вопросы женского высшего образования и популяризации науки в России. Пережив жену на несколько лет, оценивая появление в России нового геологического направления, сам Докучаев отмечал, что это в значительной мере произошло благодаря Анне Докучаевой и что ее, несомненно, нужно считать первой русской женщиной-почвоведом.

Нельзя не вспомнить и о супружеском научном дуэте Марии Склодовской и Пьера Кюри — исследователях, которые перекроили все представления ученого мира о материи-энергии, и первой в истории науки паре, удостоенной Нобелевской премии (любопытно, что второй такой парой стали их дочь Ирэн Жолио-Кюри с мужем).

Пьер и Мария поженились без религиозного церемониала, без колец, белых платьев, фраков и после «медового» велосипедного путешествия принялись за исследование радиоактивности. Их свадьба могла бы и не состояться, если бы руководство Краковского университета не было настроено так надменно по отношению к женщинам-ученым и не вынудило Марию, искавшую применения сил и знаний в родной стране, вернуться во Францию, где она ранее получала высшее образование.

Используя прибор для измерения слабых электрических токов, сконструированный Пьером Кюри и его братом, Мария подтвердила наблюдения Беккереля и его первичные выводы о том, что излучение урана не зависит ни от его твердого или измельченного состояния, ни от влажности, ни от воздействия света или тепла. Мария шагнула дальше Беккереля: задумавшись о том, как урановые лучи могут стабильно существовать без всяких затрат энергии, она предположила, что излучение может быть атомным свойством самого элемента урана. Пораженный этой гипотезой, чувствуя назревающую революцию в науке, Пьер Кюри присоединился к исследованиям супруги (до этого он занимался кристаллами и магнетизмом). Разделив между собой задачи, супруги Кюри усиленно работали и в июле 1898 года в совместной статье объявили миру об открытии в составе висмутовой фракции нового элемента — полония, а в декабре того же года во фракции бария — элемента радия.

К супругам Кюри быстро пришло признание. Вместо термина беккерелевы лучи в науке прижилась предложенная Марией радиоактивность. Ученая успешно защищает в Сорбонне докторскую (в 1906 году она станет первой женщиной-профессором этого университета), а незадолго до получения Нобелевской премии Лондонское королевское общество присудило Пьеру и Марии высшую британскую научную регалию в области химии — медаль Дэви. Хотя эти награды существенно поддержали семью Кюри в финансовом отношении, извлекать прибыль из своих исследований они принципиально не стали: мировой рынок в начале XX века оценивал грамм радия в 750 тысяч французских франков, и чтобы обогатиться, Кюри достаточно было запатентовать свои открытия, чего они делать не захотели, стараясь никак не препятствовать развитию новой отрасли физики. Пьер и Мария были вообще непритязательны: совместные исследования, на которые часто приходилось тратить личные средства, начинали в заброшенном сарае Школы промышленной физики и химии, а позднее переоборудовали под лабораторию неотапливаемое подсобное помещение медицинского факультета, в котором раньше студенты препарировали трупы.

В 1906 году Пьер Кюри трагически погиб, и лучшее, что Мария могла сделать в его память, — продолжать следовать в науке и жизни совместно выработанным ими принципам. К 1914 году был достроен Институт радия в Париже, созданию которого Мария отдала немало сил и энергии. Начавшаяся Первая мировая война резко перекроила ее планы: рвущиеся к Парижу немецкие войска вынудили ученую поместить имеющийся запас радия в свинцовый контейнер и отвезти его в Бордо (там он был размещен в банковской ячейке). Стремясь стать максимально полезной в борьбе Франции с агрессором, Мария Кюри возвращается в Париж и на короткое время усиленно погружается в изучение рентгенологии и анатомии, ее цель — создание мобильных рентгеновских установок для помощи врачам в обнаружении пуль и осколков у раненых солдат. Французское военное министерство неохотно финансировало эти работы, и скорое появление рентгеномобилей оказалось возможным благодаря поддержке Союза женщин Франции.

Мария не ограничилась решением технической стороны проблемы создания мобильных рентген-установок (она немало сделала и для появления стационарных радиологических кабинетов), параллельно она активно включилась в работу по обучению персонала из женщин-добровольцев, которые должны были эксплуатировать новые машины, и сама овладела навыками водителя и автомеханика. Всего ученая подготовила для фронта 150 специалисток для работы на «маленьких Кюри», среди которых была и ее дочь-подросток Ирэн.

Видимо, чрезмерное воздействие рентгеновского излучения стало причиной смертельного заболевания Марии Кюри. Вскоре после смерти матери в 1934 году Ирэн Жолио-Кюри с мужем Фредериком получили Нобелевскую премию за открытие явления искусственной радиоактивности (синтез новых нейтронно-протонных комбинаций — радиоактивных изотопов, не существовавших ранее в природе).

Эта семейная пара исследователей (оба — профессора Сорбонны и члены множества мировых научных обществ, без работ которых невозможно представить современную физику и химию) всю жизнь придерживалась антифашистских и антиимпериалистических взглядов. В годы Второй мировой войны они активно действовали во французском Сопротивлении. Фредерик использовал свою лабораторию для подпольной фабрикации взрывчатых веществ и сборки радиостанций.

В послевоенное время супруги были организаторами антивоенного движения: Ирэн участвовала в конгрессах сторонников мира, а Фредерик с 1949 года возглавлял Всемирный совет мира, выступив одним из первых ученых в мире (вместе с Эйнштейном и Расселом) против ядерной войны. Его перу принадлежит знаменитое Стокгольмское воззвание, в котором ООН было предложено объявить атомное оружие на Земле вне закона и рассматривать любое правительство, которое первым применит его против кого-либо, как совершившее преступление против человечества (вслед за автором под воззванием оставили подписи Луи Арагон, Марк Шагал, Томас Манн, Илья Эренбург, Пабло Неруда, Дмитрий Шостакович, а всего документ подписали 273 млн человек).

Как и мать, Ирэн Жолио-Кюри расплатилась за свое страстное служение науке жизнью, скончавшись от лучевой болезни в 1956 году. Муж заменил ученую на посту директора Института радия, но пережил ее только на два года.

Открытия ядерной физики нашли применение во многих медицинских отраслях (известно немало супружеских союзов медиков-исследователей, а в 1947 году еще одной семьей нобелевских лауреатов стали Герти Тереза и Карл Кори — первопроходцы в некоторых областях физиологии и медицины) и, например, в хронологии — в методах датировки материальных объектов.

Измерение возраста орудия или кости является важнейшим этапом работы археологов и антропологов, и в области антропологии тоже есть всемирно известная пара исследователей — это Луис и Мэри Лики, которые пополнили генеалогию рода Homo множеством находок и сдвинули начало антропогенеза вглубь на миллионы лет.

С первой женой Луис Лики познакомился на раскопках в Восточной Африке. Подготавливая в Англии книгу по палеоантропологии, он привлек к работе в качестве иллюстратора девушку-археолога Мэри Никол — правнучку одного из основателей британской археологии Джона Фрера. Может быть, друг другу они понравились авантюристской косточкой: занудой-заучкой никогда не были ни Луис (однажды, выступая в Кении против женского обрезания, он подрался с будущим первым президентом этой страны), ни Мэри (ее отчислили из монастырской школы за устроенный в химкабинете взрыв), но между исследователем и его помощницей завязались отношения.

Разрыв с женой, которая месяц назад родила сына, и свадьба в 1936 году с Мэри могли поставить крест на научной карьере Луиса (Кембридж лишил финансирования его экспедиции, а поселившиеся в лачуге с керосиновым освещением молодожены подверглись общественному порицанию). Фактически же это стало началом блестящего научного взлета, который в истории антропологии и приматологии устойчиво ассоциируется с династией Лики (в дальнейшем супруги приобщили к исследованиям и своих детей, а их сын Ричард и его жена Мив тоже стали семейной парой палеоантропологов).

Мэри и Луис Лики много работали вместе — большая часть прославивших чету исследований выполнены в Олдувае (здесь были найдены кости и каменные орудия, изучена стратиграфия знаменитого ущелья). Помимо совместных находок, были у супругов и индивидуальные. Например, в литературе честь открытия зинджантропа — парантропа Бойса — чаще всего отдают одной только Мэри, а открывателем в 1948 году останков проконсула — древнейшей человекообразной обезьяны указывают и Мэри, и Луиса.

Лики были не только самостоятельными исследователями, но и по-разному смотрели на некоторые политические вопросы: протестуя против политики апартеида, Луис отказался от звания почетного профессора Йоханнесбургского университета, тогда как Мэри приняла его.

И всё же, начав с астрономии, вряд ли мы найдем другую область естествознания, в которой бы больше проявили себя семейные пары. Открытия в физике XX века не могли не революционизировать исследования звезд. Элеонора-Маргарет и Джеффри Бербидж совместно изучали процессы термоядерных реакций внутри светил. Позднее они занимались определением масс галактик и изучением квазаров.

Астрофизики Цецилия Пейн и Сергей Гапошкин познакомились в 1932 году, уже будучи практикующими исследователями с сформировавшимися интересами, но дальше в науке решили идти рядом. Их совместные исследования гармонично перемежались художественным творчеством и общественной деятельностью (во время Второй мировой войны, например, супруги купили ранчо, на котором планировали разместить беженцев из Европы). Они и сами были эмигрантами: Цецилия уехала в США, не видя для себя образовательных и карьерных перспектив в Великобритании, а уроженец Евпатории Сергей приехал работать в Гарвардскую обсерваторию, имея за плечами опыт работы садовником у персидского шаха, а еще раньше — службу в Добровольческой армии Деникина.

В какой-то степени осуществились и мечты Юджина Шумейкера. Изучая лунные кратеры по высококачественным фотографиям, он, как ему и хотелось, стал геологом и картографом нашего спутника. И несмотря на заболевание, не позволившее ему пройти отбор в отряд астронавтов, космогеолог и астроном всё-таки попал на Луну — он первый человеком, чей прах был доставлен на ее Южный полюс. На мемориальной капсуле, кроме прочего, была изображена комета Хейла — Боппа — последняя небесная скиталица, которую Юджин и Кэролайн Шумейкеры наблюдали вместе.

Семья всегда продукт своей исторической эпохи. В XVIII веке Татьяна Прончищева могла сопровождать в экспедиции мужа только инкогнито. В середине XIX веке Гидеон Мантелл предпочитал умалчивать о роли жены в его изысканиях, и в целом женщины долго довольствовались ролью «невидимых» помощниц и ассистенток мужей, вынужденно скрывали свой реальный вклад в исследования природы. В эмансипированном ХХ веке могло уже случиться так, как у супругов Жолио-Кюри: на момент свадьбы Ирэн имела докторскую степень, а Фредерик был еще только лаборантом-препаратором.

И, конечно, ученые — не сверхлюди. Хотя многим из них узы Гименея не мешают расширять горизонты познания, они не заключают идеальных браков и сталкиваются со всем репертуаром проблем обычных семей. Тем больше вдохновляют истории людей, срежиссировавших совместную жизнь так, чтобы брак и научные занятия стали элементами одного творческого проекта; людей, сумевших стать друг для друга стимулом и условием самоактуализации.