На одни и те же грабли: что такое ретравматизация и как не получить на психотерапии повторную психологическую травму

Когда я получала оба своих психологических образования, преподаватели упоминали о ретравматизации лишь в узком контексте ПТСР (посттравматического стрессового расстройства). Но с годами практики становится всё очевиднее, что это явление гораздо более распространенное — о чем полезно помнить не только специалистам. Зачем? Чтобы вовремя распознать и, конечно, не допустить запуска этого процесса.

Немного странно, но монографий, посвященных ретравматизации, за исключением одноименной книги психологов Мелани Даквос и Виктории Фоллет (Melanie P. Duckworth, Victoria M. Follette), я не обнаружила. И даже эта книга до сих пор не переведена на русский язык. Впрочем, в специализированных изданиях какую-то информацию о ретравматизации найти вполне реально.

Опираясь на нее и труд Даквос и Фоллет, я хочу помочь читателю разобраться в этом вопросе. Но для начала, думаю, стоит разобраться в том, что представляет собой психологическая травма. Не имея хотя бы общих представлений об этом, понять феномен ретравматизации практически невозможно.

Травма в психологии

Когда болезненное переживание превращается в травму? Почему один человек за короткое время справляется с болью от разлуки с любимым, в то время как для другого она так и остается незаживающей раной? Неужели дело лишь в разной степени чувствительности?

Согласно метафорическому определению немецкого психотерапевта и психоаналитика Г. Фишера, травма — это панцирь, заковывающий душу и тело в замороженные слезы. Он образуется вследствие поломки защитных механизмов из-за переживания дисбаланса между неотвратимыми или угрожающими обстоятельствами и возможностью их преодолеть.

В картине активного переживания травмы обычно выделяют такие ощущения:

• тревога;
• покинутость;
• ощущение потери;
• беспомощность;
• длительное переживание дезориентированности;
• ощущение того, что существуют эмоции и чувства, которые выбиваются из общего фона, появляются непонятно откуда, как иногда говорят, «накрывают» неожиданно и не вовремя.

Большинство взрослых людей хотя бы раз в жизни испытывали что-то подобное.

Сложность в распознавании травмы состоит в определении того, какие чувства уже приняты: о них можно говорить — или по крайней мере вспоминать о ситуации без острых эмоций? Другими словами, не всегда понятно, какой отпечаток оставил на психике травматический опыт, как травма сказалась на нашей жизни. В попытке приблизиться к пониманию этого стоит поговорить о том, какие виды травм обычно выделяют психологи.

Какие бывают травмы?

Психологи выделяют несколько видов травм.

Социогенные, или социальные, травмы получают в результате военных или экстремистских действий, религиозных конфликтов. Обычно именно они попадают в фокус общественного внимания, хотя так было не всегда.

Сегодня социогенные травмы относятся к области психологии экстремальных ситуаций. Психологи работают с пострадавшими непосредственно после травмирующих событий, а также оказывают им поддержку позднее. Отмечу в скобках, что современная пандемия вполне подпадает под категорию социогенных травм. И ее последствия мы увидим только со временем.

Психогенные, или личные, травмы — травмы, с которыми чаще всего имеют дело психологи, работающие с насилием, абьюзом, депривацией. Такие травмы могут быть вызваны утратой близкого человека, предательством, изменой, разлукой и нередко переживаются очень долго. Для них характерна болезненность переживаний, изменение самочувствия, беспокойство за будущее, иногда фиксация на своем состоянии.

Ранние детские травмы (часто довербального периода) представляют особую сложность, потому что о них человек может ничего или почти ничего не помнить — но их влияние на жизнь весьма существенно. Об этом хорошо знают психоаналитики и детские психологи.

С описанными выше травмами всё более или менее понятно. Но существуют травмы, которые намного труднее обнаружить. К ним относятся так называемые трансгенерационные травмы, то есть передающиеся по наследству паттерны. Согласно психоаналитическому подходу Абрахама и Тёрёка, травматическое переживание такого рода может провоцироваться событиями, часто рассматриваемыми в культуре как постыдные: убийство, помещение в психиатрическую клинику и даже внебрачные дети. Вся сложность в том, что они могут передаваться из поколения в поколение, порой даже если на них стоит гриф секретности.

Коротко описать специфику разных видов травм в рамках небольшой статьи не представляется возможным. Для тех, кому интересно, скажу лишь, что трансгенерационными травмами занимается область знания, называемая эпигенетикой, а особое внимание им уделяется в рамках системно-феноменологического подхода.

Еще одна разновидность скрытых травм связана с так называемыми архетипическими бессознательными моделями. С такими травмами работают по большей части экзистенциальные терапевты и юнгианские аналитики. Околосмертные переживания, трансперсональный, а также необъяснимый с точки зрения рациональности опыт становятся объектами их рассмотрения. Это отдельная область, в которой психотерапия, пожалуй, предстает в виде искусства.

Как возникает ретравматизация

Процесс переживания любой травмы имеет определенную динамику и часто приводит к качественным изменениям — попросту говоря, человек меняется. Это происходит по-разному: иногда у человека меняется образ жизни, методы работы, он теряет друзей или приобретает новых, а порой изменения незаметны со стороны.

Один из моих преподавателей по психотерапии рассказывал о своих наблюдениях. Он с удивлением замечал, что женщины, подвергшиеся насилию или переживающие горе, нередко преображаются внешне, а иногда всем своим видом демонстрируют благополучие. Мне было сложно в это поверить, пока я не убедилась в этом на собственном опыте.

Часто незавершенное переживание замораживает чувства, что мешает переживать настоящее. Иногда это выражается в безразличии к тому, что раньше вызывало живой интерес и калейдоскоп эмоций, а порой напоминает бесконечное повторение одного и того же. Остаются одна-две эмоции, переключиться с которых на что-то другое крайне затруднительно.

На этом этапе возникает бессознательная потребность прожить травмирующее событие заново, чтобы отреагировать на него — включить в поле жизненного опыта. Хроническая форма проекции опыта травмы заставляет вновь и вновь обращаться к болезненному опыту, очень часто неосознанно.

Так, участники боевых действий бесконечно пересматривают фильмы и видео, связанные с тяжелыми для них событиями и местами, где им грозила опасность. Этот феномен распространен среди ветеранов военных конфликтов.

Потерявшая ребенка мать может месяцами пролистывать информацию о детских хосписах. Психика хочет исцелить себя, попробовав пережить невыносимый опыт.

Случается, что воспроизведение травмирующего события действительно позволяет преодолеть травму. Но часто возникает ретравматизация — состояние, при котором новое травмирующее переживание накладывается на предыдущее. И тогда без помощи специалиста справиться со всем этим становится если не невозможно, то крайне трудно.

Как понять, что происходит ретравматизация, и что делать в этом случае

Иногда о ретравматизации говорит навязчивое желание смотреть фильмы ужасов, сериалы со сценами насилия и другие угнетающие картины. Это может происходить у вполне благополучных на вид людей.

Когда мы обнаруживаем в себе что-то подобное, нужно понять, что нами движет: нет ли в этом на первый взгляд ничем не мотивированном интересе стремления заместить одно тяжелое переживание другим?

Ретравматизацию можно заподозрить, когда мы (или наши близкие) раз за разом попадаем в одни и те же неприятные ситуации. Кто-то жалуется на агрессивное поведение водителей на дороге, кто-то страдает от того, что окружающие пропускают мимо ушей всё, о чем он говорит.

Сложность в том, что иногда это напоминает неэффективные поведенческие стратегии (коротко их можно описать расхожим выражением: «Нельзя делать то же самое, надеясь на другой результат»). И действительно, выявить и отличить такие стратегии от ретравматизации бывает совсем не просто. Даже профессионалу требуется время, чтобы разобраться с этим, понять, что запускает данный процесс.

Ретравматизация на психотерапии

К сожалению, психотерапевты не всегда умеют работать с последствиями травмы, что приводит к повторной травматизации прямо на психотерапевтических сессиях. Приведу примеры из своей практики.

Успешный, состоятельный мужчина пришел с запросом на избавление от чувства одиночества. Отношения с женой, по его словам, любящей и гордящейся его достижениями, остаются прохладными, временами напряженными:

«Бывает, случается что-то невыносимое, и ты зовешь на помощь, просишь прийти, руками машешь. И никто не приходит. А когда уже выбился из сил, засыпаешь от изнеможения. И тут подходит друг или мама и спрашивает: „Ну что стряслось? Давай помогу!“ А ты устал, и сил отвечать нет. И слов нет. „Не хочешь говорить, а зачем тогда кричал?“ И уходит. Ты засыпаешь, а поутру понимаешь, что жить можно. Ну а если можно, зачем было кричать? Понимаешь, что звать бесполезно. Если и придут, то не вовремя».

В процессе терапии выяснилось: когда мужчина был ребенком, на его плач подолгу не реагировали. Нынешние обстоятельства жизни часто складываются так, что, когда клиенту нужна помощь (по его словам, это бывает не так уж и часто), рядом никого не оказывается. Здесь ретравматизация возникает как повторение детской (довербальной) травмы.

Работа этого человека с предыдущим терапевтом на определенном этапе сфокусировалась на выработке умения просить о помощи. Но она увенчалась провалом, когда однажды клиент, переживая сильное волнение, попросил о дополнительной сессии, а у помогающего специалиста не оказалось свободных часов для приема. Из-за этого терапия была прервана, после чего переживание одиночества и беспомощности значительно усилилось. Ретравматизация обрела выраженную форму.

В случае довербальных и скрытых травм психолог должен соблюдать еще большую осторожность, понимая, что может невольно стать источником ретравматизации.

Еще один пример связан с реакцией терапевта, которую ожидает клиент.

На приеме 40-летняя женщина рассказывала, как в 10-м классе заболела и, будучи круглой отличницей все школьные годы, сдала выпускные экзамены на «хорошо», а потому не получила золотую медаль. Мама не обращала внимания на страдания дочери, утверждая, что ничего страшного не произошло.

Предыдущий терапевт, которому она рассказала об этом событии, практически повторил реакцию мамы: «Ну вы же всё равно закончили школу». А муж, смеясь, говорил, что он закончил школу на тройки — ей-то из-за чего расстраиваться. Клиентка явно ждала и от меня похожих реакций. Обесценивание со стороны специалиста, к сожалению, отнюдь не редкость.

Лишь когда я сказала: «Да, это, наверное, было ужасно, могу себе представить», она разрыдалась, признавшись, что фраза «Ничего страшного не произошло» преследует ее всю жизнь. А как впоследствии выяснилось, страшного происходило немало!

Я хорошо помню, как клиентка на этой сессии всем своим видом показывала, что и сама воспринимает свои школьные страдания как что-то незначительное, не заслуживающее внимания. А за маской безразличия не всегда бывает просто различить боль.

Описанные примеры показывают, как, получая ожидаемую реакцию, человек травмируется снова и снова. Иногда это выглядит как самоисполняющееся пророчество. Первым шагом к исцелению становится признание того, что травма действительно произошла.

Ретравматизация в процессе терапии может проявляться в том, что клиент приписывает терапевту реакции, которых на самом деле не было. Помогающему специалисту требуется изрядная выдержка для того, чтобы суметь отделить себя от проекций клиента, сохраняя дружелюбие и участие. В этих случаях сопротивление клиента преодолевается безусловным принятием терапевта.

Думаю, значение ретравматизации в психотерапевтической практике недооценено. Ведь нередко именно в силу скрытых ретравматизаций клиенты прерывают терапию.

Самостоятельное предотвращение ретравматизации

Уже само понимание того, что тяжелые повторяющиеся ситуации в нашей жизни, возможно, связаны с ретравматизацией, может быть целительно.

Пытаясь изменить неэффективные стратегии поведения (к чему обычно призывает поп-психология и на чем делают акцент некоторые направления психологического консультирования), мы рискуем попасть в замкнутый круг ретравматизации.

Дело в том, что любая принятая нами стратегия была эффективна в тот момент, когда была выбрана: если бы этого не произошло, мы бы просто не выжили. Другое дело, что со временем эта стратегия могла стать неэффективной. Но когда-то психика нашла способ справиться с сильными деструктивными переживаниями — и с большим или меньшим успехом этот процесс продолжается и по сей день. В подавляющем числе случаев — неосознанно.

Поэтому первым шагом к тому, чтобы избежать ретравматизации, становится понимание того, как именно психике удалось справиться с травмирующим переживанием в прошлом. Можно начать с хотя бы поверхностного изучения собственных копинг-стратегий.

Упреки близких, друзей или терапевта в неэффективности нашего поведения, уличение в «неадекватных» эмоциях и преувеличенной реакции могут быть первым маркером ретравматизации. Распознав его, имеет смысл спросить себя: не происходит ли в этих ситуациях обесценивание наших переживаний? Обнаружив обесценивание, следует решительно пресечь его развитие: перестать обсуждать эту тему с близкими, обратиться к другому терапевту, предварительно обговорив с ним вопрос ретравматизации.

Работа с травмой в терапии

В консультативной практике существуют разработанные стратегии совладания с травмой.

Как было сказано выше, ретравматизацию бывает непросто отличить от повторяющихся паттернов поведения. Да и честно говоря, одно влияет на другое самым непосредственным образом. Так, например, несколько раз подряд выходившая замуж и разводившаяся через пару месяцев женщина вполне может как повторять паттерны ретравматизации, так и проигрывать сценарий неэффективного поведения, проявляя неуступчивость, невнимание к партнеру или выбирая в качестве партнера глубоко травмированного человека.

Чаще всего оба процесса сплетены в тугой клубок. Возможно, это и есть причина того, что поведенческая терапия оказывается бессильна в решении многих проблем. Поэтому, чтобы предотвратить ретравматизацию, психолог должен помочь прервать цепочку травмирующих ситуаций.

Цель так называемой парадоксальной интенции (термин В. М. Бехтерева) — разрыв круговых механизмов и паттернов реагирования, другими словами, разрыв цепочки «стимул — реакция». Это всегда непростая задача, так как она предполагает преодоление естественных защитных механизмов. И от специалиста в таких случаях требуется особая чуткость.

Один из самых сложных этапов психологической работы — отслеживание возможности повторения травмы на психотерапевтических сессиях. Именно ретравматизация часто становится поводом для прерывания терапии или тем, что заводит ее в тупик. Клиент просто уходит, понимая, что получил клубок новых проблем.

Эффективный способ избежать ретравматизации (как в повседневном общении, так и в процессе терапии) после перенесенных травм — восполнение утраченного в результате травмы смысла.

Согласно Виктору Франклу, смысл невозможно придумать, но его можно открыть внутри себя. Именно на этом фокусируются психологи и психотерапевты, имеющие дело со сложными травматическими переживаниями.

Например, человек, потерявший супруга, с которым его многое связывало, может обнаружить, что перестал видеть смысл в занятиях спортом или, например, танцами. До сих пор это было совместным времяпрепровождением, и без любимого человека такие занятия больше не приносят удовольствия. В таком случае чаще всего бесполезно пытаться возвращаться к прежним занятиям. Более того, попытка воскресить прежние смыслы может привести к ретравматизации. Выходом из сложившейся ситуации может стать поиск новых занятий, обучение тому, что человек до сих пор не пробовал делать.

В преодолении травмы смысл может достигаться несколькими путями. Это и попытка вспомнить об интересах, которые так до сих пор не удалось реализовать, и помощь людям, оказавшимся в похожей ситуации, и возможность творческой переработки травматических переживаний. Но цель всего этого, по сути, сводится к обретению контроля над травмой.

---

Я часто рассказываю своим клиентам о «эффекте тефлона», о котором пишут американские нейропсихологи, в частности Д. Сигел. Согласно ему, позитивная информация запоминается в пять раз реже, чем негативная. Если говорить языком науки, это объясняется тем, что миндалевидное тело в лимбической системе быстрее отвечает на реакции отторжения. Иначе говоря, мы запоминаем обиды и неприятности гораздо чаще, чем хорошие события.

Как показывает опыт, уже само понимание нередко позволяет снизить тревогу — ту самую, которая внушает подозрения о том, что «что-то со мной не так».

Когда человек вместе с кем-то из друзей и близких или терапевтом признает значимость травмирующих переживаний, осуществляется первый шаг на пути к исцелению. В то же время эти знания предотвращают обесценивание опыта (а ведь обесценивание — один из основных механизмов ретравматизации). Следующим шагом чаще всего становится припоминание позитивных событий, так или иначе имеющих отношение к травме.

Иногда в качестве упражнения я предлагаю своим клиентам нарисовать или описать словами людей, которые, по их мнению, время от времени запускают маховик ретравматизации. Это совсем не обязательно те, с кем, как нам кажется, у нас сложились «токсичные» отношения (честно говоря, я вообще не люблю это определение). Причины ретравматизации часто связаны с трансгенерационными программами, то есть передающимися из поколения в поколение семейными сценариями.

Кто предупрежден, тот вооружен. Этой фразой я хочу закончить свою статью, которая, как я верю, поможет распознать ретравматизацию и больше не наступать на одни и те же грабли.