Как убедить всех во всём: уроки античной риторики

Коракс и Тисий

Начнем с Коракса и Тисия, ораторов V в. до н. э. и отцов-основателей риторики. В тех учебных пособиях, которые они составили, были собраны так называемые общие места, или топосы (от греч. τόπος — место), о которых мы скажем ниже, а также была изложена структура, по которой должна выстраиваться всякая речь: она должна иметь вступление, или так называемый проэмий (греч. προοίμιον), середину и заключение, или эпилог (ἐπίλογος). Cередина в свою очередь делилась на два отдела — повествование, или диегезис (διήγησις), и спор (ἀγών). В повествовании излагаются события и факты, в споре опровергаются доводы оппонента и доказывается правота оратора. Последнее было особенно важно в практике народных судов, возобновивших свою работу после долгого перерыва, связанного с тиранией. Поскольку греческое судопроизводство не знало института адвокатуры и презумпции невиновности, изобретенной позже римлянами, то, выступая в дикастерии (греч. δικαστήριον — суд присяжных) перед судьями, человек, во-первых, должен был сам себя защищать от истца, а во-вторых, будучи обвиненным, он уже как бы априори считался в некотором роде виновным. Защитительная речь (или апология) в случае успеха либо освобождала его от этой вины, либо, в случае провала, лишь подтверждала эту вину постфактум. Целью судебного красноречия, таким образом, была одна простая вещь: убедить судей в невиновности, если ты подсудимый, или, наоборот, в виновности, если ты — истец. Речь в защиту называлась апология, обвинительная — категория (греч. κατηγορία — обвинение).

Еще одним важным изобретением этой сицилийской парочки была концепция риторической вероятности, или правдоподобия (εἰκὸς). Вот как определяет эйкос спустя сто лет, то есть примерно в cередине IV в. до н. э., Аристотель в своей «Риторике» (1402 b20):

«Правдоподобие (εἰκὸς) есть нечто такое, что бывает не всегда, но по большей части».

А вот что пишет о правдоподобии за пару десятилетий до Аристотеля Платон, презирающий риторическое искусство, а значит и Коракса с Тисием, в диалоге «Федр» (273с):

«Вот какой случай Тисий, по-видимому, умно придумал и искусно описал: если слабосильный, но храбрый человек побьет сильного, но трусливого, отнимет у него плащ или еще что-нибудь, то, когда их вызовут в суд, ни одному из них нельзя говорить правду: трусу не следует признаваться, что его избил один человек, оказавшийся c храбрецом. Тому же надо доказывать, что они встретились один на один, и напирать на такой довод: „Как же я, вот такой, мог напасть на такого?“ Сильный не признается в своей трусости, но попытается что-нибудь соврать и тем самым, возможно, даст своему противнику повод его уличить. И в других случаях бывают искусные речи в таком же роде».

Здесь, как всегда у Платона, иронии не воз, но целый обоз, однако суть риторического правдоподобия изложена абсолютно точно, особенно если учесть, что это древнейшее из сохранившихся письменных свидетельств о деятельности Тисия.

Правдоподобие является проблематичным концептом в том отношении, что, ассоциируясь исключительно с риторикой, оно противопоставляется истине и ее поиску как неотъемлемым атрибутам философии. Поэтому Платон и иронизирует, высмеивая Тисия и его ученика Горгия, о котором говорит (Федр, 267 b):

«Тисий же и Горгий пусть спокойно спят: им привиделось, будто вместо истины надо больше почитать правдоподобие; силою своего слова они заставляют малое казаться большим, а большое — малым, новое представляют древним, а древнее — новым, по любому поводу у них наготове то сжатые, то беспредельно пространные речи».

Протагор

Перейдем к Протагору, оставшемуся в веках благодаря своей сентенции «Человек есть мера всех вещей, существующих, что они существуют, несуществующих, что они не существуют», о которую сломало зубы не одно поколение философов. Не вдаваясь в детали того, что это высказывание может означать — ибо это скорее дело философии, нежели риторики, — примем самый очевидный вывод, который из него следует.

Раз человек есть мера всего, то нет ничего вне человека, а следовательно, нет и Истины, независимой от человека, а значит, нет и абсолютного знания, но есть только относительное знание. Последнее же суть не знание, но мнение, или, как говорили греки, докса (δόξα).

Истина, таким образом, заменяется вероятностью, а знание — мнением. Таким образом, в этом высказывании риторическая практика — не только античная, но и современная, — обрела свое теоретико-философское обоснование. Однако Протагор известен не только этим. Аристотель (Риторика, 1407b 7) сообщает, что Протагор «разделял роды имен на мужские, женские и средние» и, следовательно, заложил основы будущей грамматики как науки. В уже упоминавшемся платоновском диалоге «Федр» (267с) Сократ говорит, что Протагор изобрел «учение о правильности речи», или орфоэпию (ὀρϑοέπεια), под которой сейчас понимается раздел языкознания, изучающий нормы литературного произношения, в отличие от орфографии — правильного письма, а во времена Протагора, скорее всего, понималось некое использование речи, приличествующее образованному человеку. Так, Аристотель в «Поэтике» (XIX, 1093) сообщает, что Протагор критиковал Гомера за то, что тот в начале «Илиады» обращается к богине, используя повелительное наклонение, а именно: «Гнев, богиня, воспой, Ахиллеса, Пелеева сына». То есть, по мнению Протагора, приказывать божеству — негоже. К сожалению, Аристотель не сообщает, предлагал ли Протагор какую-то корректировку знаменитой строки. Так или иначе, крайне забавным было бы предположить, что Протагор «облагородил» эту строку примерно вот так: «Не соблаговолишь ли, богиня, воспеть гнев Ахиллеса, Пелеева сына?» Диоген Лаэртский рассказывает, что Протагор «выделил четыре вида речи — пожелание, вопрос, ответ и приказ, …назвав их основами речи», а также «первый стал пользоваться в спорах доводами». Из этих доводов впоследствии родится силлогизм, то есть такое рассуждение, у которого есть две посылки, средний термин и заключение (например: Все жидкости — мокрые, вода — жидкость, следовательно, вода — мокрая), а из силлогизма родится энтимема, или риторический силлогизм, о котором мы скажем ниже в связи с Аристотелем. Итак, как любил повторять последний, об этом, пожалуй, сказано достаточно.

Горгий

Обратимся к Горгию, имя которого уже в Античности было освящено ореолом риторической и софистической святости. Так, Флавий Филострат сообщает (Жизни софистов 1,9,1), что искусство риторов и софистов восходит к Горгию «как к отцу». Тем не менее Горгий вошел в историю в первую очередь благодаря философскому прозрению из «Трактата о небытии», где говорится:

«Ничего нет. Если что-то и есть, то оно непознаваемо. Если же оно есть и познаваемо, то его нельзя сообщить другим, ибо мы сообщаем не вещи, но слова, которые от вещей отличны».

Примерно две с половиной тысячи лет философы бились над этим высказыванием и сломали о него зубов не меньше, чем о Протагора. Одни говорили, что Горгий просто пошутил, другие — что обезумел, третьи — что это просто упражнение в искусстве спора, или эристике, в которой софисты были впереди ойкумены всей. Так или иначе, серьезно к этому всему отнеслись только в XX в., как бы «переоткрыв» Горгия заново.

Оказалось, что Горгий этим своим высказыванием заложил теоретическую основу для своей — полностью перформативной — риторики: он постулировал примат слова (логоса) над всеми другими видами бытия.

Но поскольку дальнейший разговор об этом неизбежно уведет нас в темные недра философии, лучше сосредоточиться на том, что Горгий сделал конкретно для риторики. В своей речи «Похвала Елене» (8) он говорит, что «Слово есть великий властелин, который, обладая весьма малым и совершенно незаметным телом, совершает чудеснейшие дела. Ибо оно может и страх изгнать, и печаль уничтожить, и радость вселить, и сострадание пробудить». Но не всякая речь может быть столь всесильной, а лишь та, которая построена по строгим правилам с применением специальных риторических приемов, которые сам Горгий систематизировал и ввел в широкий оборот. Вот самые существенные из них: 1) тропы, то есть слова, используемые в переносном значении, к которым Горгий отнес а) метафору и б) сравнение; 2) антитезы — противопоставление предметов и понятий; 3) аллитерации — повторение созвучных согласных («В Питере пить»)); 4) ассонансы — повторение созвучных гласных («…дико, например, мы курим дико, например…»); 5) исоколон — равенство речевого периода (период — длинное сложноподчиненное предложение с развернутой мыслью и завершенной интонацией; 6) гомеотелевт — рифмовка окончаний последних слов в предложении; 7) анадиплосис — повтор последней фразы или слова предыдущего предложения в начале следующего.

Все эти приемы с течением времени стали назваться горгианскими фигурами«, а их использование создавало не просто риторическую прозу, но прозу, которая уже граничила с поэзией, оказывая тем самым на слушателя мощнейшее воздействие. От Горгия, помимо злополучного «Трактата о небытии» (который сохранился только в пересказах более поздних философов), до нас дошли три целиком сохранившиеся речи: «Похвала Елене», которая относится к жанру эпидейктических, или похвальных, речей, «Защита Паламеда» — апология и «Надгробное слово в честь афинян» — эпитафия.

Существенным вкладом Горгия также является разработка понятия кайрос (καιρός) — это подходящее время, удобный случай или обстоятельство для импровизированной активизации речи в ходе выступления.

В структуре кайроса принято выделять три момента: 1) то, что предшествует речи (осознание оратором удобного момента для импровизации); 2) то, что способствует достижению ораторской цели (позитивная реакция публики, когда удается ее убедить); 3) сумма первого и второго, то есть маркировка времени при помощи речи. В этом отношении кайрос выходит далеко за пределы какого-либо лингвистического инструментализма и предстает в качестве события, или чистого речевого перформанса, когда речь способна изменить состояние наличного бытия. Именно кайрос позволяет оратору обращать небытие в бытие, невероятное в правдоподобное, возможное в действительное или невозможное в возможное, другими словами, кайрос — это средство преодоления бинарных оппозиций или противоречий, которые сами по себе полностью исключают друг друга.

Таким образом Горгий предвосхитил многие теоретические построения философов XX века — от Витгенштейна и Хайдеггера до Лакана, Делеза и Деррида. Возможно, именно поэтому философию так называемого постмодерна, или постструктурализма, иногда называют третьей софистикой.

Исократ

Дальнейшей разработкой столь важного понятия, как кайрос, занялся Исократ. Однако если у Горгия кайрос и его применение базировалось скорее на интуиции и вдохновении, то Исократ низводит кайрос до вполне прагматической трактовки, превращая его в инструмент речи. Другими словами, кайрос становится формальным принципом организации речи, то есть той формой, в которой и осуществляется риторический канон (инвенция, диспозиция и элокуция), о котором будет сказано отдельно. Философскую истину Исократ сознательно отвергает и заменяет ее правильным мнением, или доксой, поскольку считает, что философская истина не только недостижима, но и не нужна, а то и вовсе вредна. Правильное мнение, согласно Исократу, является не только целью оратора, но и практическим образом действия всякого разумного существа, предпочитающего синицу в руке журавлю в небе.

Аристотель

Итак, перейдем к Аристотелю. Его сочинение «Риторика» из трех книг раньше состояло из двух книг, а третья представляла собой отдельное сочинение «О стиле». А еще раньше это были просто конспекты лекций Аристотеля, которые, как и в случае «Метафизики» и других трактатов, были систематизированы, отредактированы и изданы Андроником Родосским в I в. до н. э., то есть спустя триста лет после смерти великого философа.

Риторика для Аристотеля — дисциплина сугубо практическая в отличие от умозрительных философии, математики и тогдашней физики, не знавшей экспериментов. В этом отношении риторика родственна этике и политике.

А вот как Аристотель определяет риторику исходя из ее главной цели: «Итак, пускай риторикой будет способность по поводу каждой вещи обнаруживать подходящий способ убеждения (Риторика, 1355b25)».

Он выделяет три вида речей: совещательные, судебные и эпидейктические (показательные: похвала и хула). Аристотель, величайший аналитик и систематик Античности, их не придумал, но детально разработал и систематизировал. Также он ввел три фундаментальных технических способа убеждения, отличающихся от нетехнических (свидетели, документы, показания, данные под пыткой), на которых базируется сама возможность риторики как дискурса: 1) этос (ἦθος — нрав) — то, что при помощи речи вызывает расположение аудитории к оратору, так что в итоге последний кажется хорошим и заслуживающим доверие человеком; 2) логос — рациональное доказательство при помощи силлогизма или энтимемы (нужно отметить, что риторика Аристотеля в отличие от других моделей красноречия, бытовавших в то время, очень рациональна, и есть все основания предполагать, что эту практическую рациональность философ усвоил, пробыв недолгое время учеником Исократа — а может, от своего отца Никомаха, который был придворным врачом у македонского царя); 3) пафос (πάθος — страсть, эмоциональное возбуждение) — продуцирование у аудитории при помощи речи определенных эмоциональных состояний, в которых она может принять то решение, которое нужно оратору. В связи с последним фактором во второй книге «Риторики» Аристотель предпринял беспрецедентную по своей глубине и обширности попытку исследования и классификации человеческих эмоций.

В сравнении с этой главой современные учебники по психологии эмоций с их извечными «фрустрациями», «прокрастинациями», «амбивалентностями» и «личностными мотивациями» выглядят как детский лепет недоучившихся школяров.

Также в этой главе Аристотель разбирает понятие энтимемы, или риторического силлогизма. Энтимема отличается от силлогизма тем, что целью первой является убеждение, а целью второго — логическое доказательство. Под энтимемой подразумевается такой силлогизм, в котором опущена либо одна из посылок, либо заключение, однако опущенное тем не менее подразумевается. Вспомните наш пример с водой и почувствуйте разницу. Силлогизм: 1) все жидкости мокрые (большая посылка); 2) вода — жидкость (меньшая посылка); следовательно, 3) вода — мокрая (заключение). Энтимема: «Вода, ты жидкость, значит, ты — мокрая» (пропущена большая посылка), либо: «Вода — ты мокрая» (пропущены обе посылки), либо: «Вода — ты жидкая» (пропущено заключение и большая посылка). Таким образом энтимема, в отличие от строгого силлогизма, предоставляет гораздо больший простор для смысловых манипуляций. Также Аристотелю принадлежит каноническое определение столь фундаментального — не только для риторики, но и для языка вообще — явления, как метафора:

«Метафора — перенесение слова с измененным значением из рода в вид, или из вида в род, или из вида в вид, или по аналогии».

Не будем вдаваться в детали, читатель сам может обратиться к оригиналу, где Стагирит в изобилии приводит соответствующие примеры, добавим лишь, что в современной теории метафоры принято выделять два компонента: 1) ядро (то, что переносится) и 2) периферию (то, на что переносится). Пример из Бродского: «и удивленно поднятая бровь [ядро], как со стекла автомобиля дворник [периферия]». Процесс перехода от ядра к периферии называется сигнификацией, или означиванием.

Помимо «Риторики» и «Поэтики» Аристотель написал трактат под названием «Топика» с первой теоретической систематизацией общих мест, столь важных для риторики.

Выше мы уже коснулись этого, когда говорили об учебниках Коракса и Тисия, в которых приводились примеры ready-to-go топосов, однако отсутствовало их теоретическое обоснование. Хотя «Топика» имеет непосредственное отношение к риторике, она входит в «Органон» — корпус логических сочинений Аристотеля. Связано это с тем, что в трактате обсуждаются основные правила логического мышления, и кроме того «Топика» — это пособие по ведению дискуссии, а риторическое выступление чаще всего монологично. Некое подобие диалогического измерения риторическая практика получает тогда, когда есть оппонент, выдвигающий контраргументы, которые, в свою очередь, должны быть опровергнуты. Таким образом, в топике риторическое правдоподобие может встретиться с диалектической истиной, восходя от риторических вероятностных аргументов к истинам аподейктическим (доказательным) и, следовательно, необходимым (если последние вообще существуют).

Попробуем наконец разобраться, что же это такое — топос. Окончательного определения топоса нет, да и, пожалуй, не может быть, поскольку это всеобъемлющее мыслеречевое явление, и втискивать его в одну-единственную понятийную форму не только сложно, но, пожалуй, даже не нужно. Можно сказать, что топосы — это некие смысловые поля или модели, в которых зарождается сама возможность мысли и, следовательно, ее дальнейшего словесного (письменного, музыкального, живописного и т. д.) воплощения. Речь идет о неких фундаментальных категориях, позволяющих мыслить и говорить. Например, общее — частное, части — целое, время — пространство, воздействие — претерпевание, добро — зло, род — вид, причина — следствие, единое — многое, пример, имя, авторитет, цитата и т. д. Любое человеческое высказывание может быть связано с целым набором топосов, которые выстраиваются в последовательность, начиная с полной абстракции и заканчивая конкретикой (пространство → место → планета → страна → город → улица и т. д.).

Топосы потому и зовутся общими местами, что предельно обобщают содержание высказывания, распределяя все его компоненты по местам, примерно как флажки на карте. Можно сказать, что топика — это своего рода картография речи, ее аэрофотосъемка.

Теофраст

Обратимся к Теофрасту (III в. до н. э.), ученику Аристотеля. Как мы уже говорили, чаще всего в Античности ссылались на его сочинение «О стиле», где Теофраст выделяет четыре, как он говорит, силы (позже названные «добродетелями стиля»): правильность, ясность, уместность, украшение. Так, Деметрий пишет, что «Теофраст считает красивым слово, которое радует наше представление и слух или указывает на возвышенную мысль, заключенную в нем» (О стиле, 173). Также он написал интересное сочинение «Характеры», где подробнейшим образом разобрал отрицательные человеческие качества и продолжил исследование психологии эмоций, начатое Аристотелем во второй книге «Риторики». «Характеры» давали богатый материал для риторической аргументации — например, чтобы очернить оппонента.

Также Теофраст разработал теорию произнесения речи, завершив тем самым ряд «инвенция (изобретение), диспозиция (расположение), элокуция (создание текста высказывания), мемориа (запоминание) и акцио (произнесение)». В разработке этой теории он пользовался опытом актерского искусства греческого театра.

Гермагор

Во II в. до н. э. греческий ритор Гермагор из города Темнос разработал теорию стасиса (στάσις — точка разногласия, первоначальная точка дискуссии).

Стасис относится к основному обсуждаемому оратором вопросу и изначально применялся в юридической области. Это тот ключевой момент, при обращении к которому происходит поворот дела, а стороны, будучи в чем-то согласными, вступают в полосу разногласий.

Если оратор умеет определить момент равновесия, когда силы еще не столкнулись окончательно, ему легче достичь своей цели. В политической сфере, например, определить стасис политического вопроса и сосредоточиться на соответствующих аргументах нужно для того, чтобы было больше шансов убедить или разубедить соответствующую аудиторию.

Уже цитировавшийся ранее Деметрий (I в. н. э.) написал сочинение «О стиле», опираясь на одноименное сочинение Теофраста и третью книгу «Риторики» Аристотеля. Большая часть его труда посвящена литературе, но она важна и с точки зрения риторики, поскольку стилистическая техника у них одинаковая. Основа стилистики Деметрия — учение о четырех стилях: простом, возвышенном, изящном и сильном.

Среди остальных авторов новое слово в теории риторики сказали Дионисий Галикарнасский (сер. I в. до н. э., «О соединении слов»), а также Псевдо-Лонгин («О возвышенном»). В первой работе углубляется теория трех стилей, изучаются звуковые свойства языка, разрабатывается теория ритмов, выдвигается идея о том, что красивая мысль с необходимостью должна облекаться в красивые слова, а план содержания и план выражения едины. Во втором трактате, «О возвышенном», исследуются патетические стороны речи и категория возвышенного, которое является «вершиной и высотой словесного выражения».

Эффекту убедительности способствует гармоничное соединение слов. Их гармония и благозвучие гораздо важнее, чем гармония звуков, ибо в словесной гармонии рождается бесконечное многообразие представлений обо всем, что нас окружает.

Что касается двух величайших римских риторов, Цицерона и Квинтилиана, то о них достаточно сказано в предыдущей статье, к которой мы и отсылаем читателя. Добавим лишь, что они разрабатывали, усложняли и уточняли то, что уже было придумано греками задолго до них.

Итак, мы познакомились с основами риторической теории, а теперь обратимся непосредственно к разбору риторического канона.

Риторический канон (идеоречевой цикл)

Всё, что может быть сказано в рамках любой риторической практики, охватывают следующие элементы риторического канона:

Инвенция — invenire quid dicas (изобрести то, что нужно сказать).

Диспозиция — inventa disponere (расположить изобретенное).

Элокуция — ornare verbis (украсить словами).

По сути, это и есть риторика как таковая — три риторических кита, на которых покоится весь этот дискурс. Теперь скажем о каждом из них подробнее.

1. Инвенция

Как отмечал Аристотель, под изобретением понимается поиск таких средств для убеждения, которые содержали бы в себе объект речи. Инвенция имеет уже знакомую нам трехчастную структуру (см. выше): этос, логос и пафос. Также к инвенции примыкает использование топосов (общих мест). Таким образом, мышление говорящего в момент инвенции действует одновременно в трех регистрах: говорящий думает о собственных нравах (этос) и том впечатлении, которое он окажет на слушателя, затем оценивает адресата и те эмоции (пафос), которые вызовет его речь и его нравственный облик, а также размышляет непосредственно о самих аргументах (логос), отбор которых производится через систему общих мест. В результате к концу инвенции у оратора в голове складывается готовый мысленный образ, некая речевая субстанция, нуждающаяся в упорядочивании. Так заканчивается первый этап и происходит переход к следующему.

2. Диспозиция

На этом уровне происходит расположение и упорядочивание пока еще находящегося в достаточно хаотическом состоянии мысленного материала. Именно к этой части относятся уже упомянутые нами структурные составляющие речи: вступление, середина (изложение), заключение. Вступление, в свою очередь, бывает трояким. Простое вступление (principium) спокойно вводит слушателя в тему. Косвенное вступление (insinuatio) используется тогда, когда аудитория враждебна к оратору и сразу перейти к развертыванию темы невозможно, поэтому приходится поначалу ходить вокруг да около. И еще бывает вступление ex abrupto (внезапное), когда речь начинается непосредственно с волнующей оратора темы. Повествование, или наррация, включает изложение фактов, связанных с темой.

Наррация должна вестись «по делу», в связи с лицами, имеющими непосредственное отношение к теме речи, допустима акцентуация описаний фактов, дабы возбудить больше интереса и придать живости повествованию, но при этом желательно не растекаться мыслью по древу.

Далее следует конфирмация (подтверждение), которая заключается в детальном развертывании аргументации с целью доказательства истинности положений, высказанных во вступлении. Здесь собираются воедино все доказательства с использованием так называемого гомеровского правила: сильные аргументы выводятся в начале, затем идут средние доказательства, а в конце приводится один ударный аргумент, самый сильный. За конфирмацией следует заключение, которое содержит резюме аргументации с обращением к эмоциям слушателей. Здесь желательна точность и стилистическое богатство изложения вкупе с эмоциональным напором. На этом этап диспозиции заканчивается.

3. Элокуция (текстообразование, не путать с actio — произнесением)

Речь в сознании человека не имеет линейной структуры, скорее, она фрагментарная и дискретная. Сначала на уровне инвенции происходит отбор мысленных форм, которые на уровне диспозиции упорядочиваются и на этапе элокуции выражаются в словах. Так отбираются речевые единицы, соединяющиеся с уже приготовленным и упорядоченным мысленным материалом, после чего происходит переход непосредственно на речевой или письменный уровни соположения речевых объектов. Всё это, повторюсь, существует еще до произнесения речи, в сознании оратора. На этом этапе происходит отбор слов с использованием тропов и фигур речи, определяется ритм, интонация и всё то, что образует в итоге стиль.

4. Запоминание (memoria)

Тут всё понятно: заготовленный мыслеречевой материал запоминается либо с использованием специальных мнемотехник, либо без них.

5. Произнесение речи (actio, pronunciatio)

На этом этапе используются все экстралингвистические средства — мимика, жестикуляция и т. д. Также именно на этом этапе важна своевременность произнесения речи — кайрос, поэтому данный этап требует от оратора максимального напряжения и собранности, готовности к возражениям, контраргументам и мгновенному запуску нового идеоречевого цикла, который лежит в основе не только богатой и помпезной речи, но и самой короткой и невзрачной реплики, не только в основе длинного и страстного любовного письма, но и в основе нескольких фраз, брошенных в мессенджере или твиттере, не только в основе последовательности кадров сложнейшего артхаусного кино, но и в основе наших повседневных селфи. Связано это с тем, что идеоречевой акт, или риторическое высказывание, является всеобщей формой выражения для любой знаковой системы — музыки, литературных текстов, формальных языков, живописи и скульптуры, компьютерных игр и т. д. Одним словом, Жак Лакан был прав, когда сказал: «Вселенная — это цветок риторики… и я сам тоже всего лишь цветок риторики».