Естественность или материализация: что значит иметь право

Что такое человек?

Как бы мы ответили на этот вопрос? Платон, например, выдал восторженной публике такое определение человека: «двуногое без перьев». Звучит правдоподобно, потому что у нас действительно две ноги и нет перьев. Толпа была в восхищении, возможно, от мудрой простоты ответа. Но вот незадача: Диоген из Синопы решил ощипать курицу и бросить ее перед толпой. И еще прикрикнуть: «Вот вам человек Платона!»

Благодаря Диогену определение было пересмотрено:

«Человек — это двуногое без перьев, с плоскими и широкими ногтями».

Права человека предполагают его определение. Диоген показывает, что такие определения порой не могут удовлетворительно отличить человека от других животных. Конечно, определений человека существует много, но сами по себе они не могут охватить многогранную человеческую природу. А когда определения человека берет на вооружение политика, они начинают играть исторически важные роли.

Нацистская Германия, например, использовала расовые теории, чтобы лишить целые группы людей человеческого статуса, что привело к холокосту.

А философы эпохи Просвещения, в свою очередь, утвердили идею, что человек обладает неотъемлемыми, естественными правами, заложенными в самой его природе, такими как право на жизнь, свободу и собственность. Эти идеи стали основой для многих демократических конституций, включая Декларацию независимости США и Декларацию прав человека и гражданина во Франции.

Идея, что права человека естественно вытекают из его природы, прошла через века исторических испытаний и теоретических размышлений. Как развивается научная мысль сегодня?

Что такое «иметь право»?

Что значит иметь право? Сходу ответить не так-то просто, как и на вопрос «Что такое человек?». Фредрик Джеймсон попытался ответить с помощью семиотического квадрата. Это схема противопоставления значений для выявления новых смыслов. Схема такая: из означающего S можно вывести сначала простой противоречащий концепт неS и противопоставить S второму S’, из которого также можно вывести противоречащий концепт неS’. Такая схема может помочь уловить значение, отталкиваясь от его противоположности.

В случае с состоянием «есть право» противоположным будет ситуация отсутствия права, «нет права». Чтобы представить это во всей красе, Джоэл Файнберг подхватил идею и устроил мысленный эксперимент с воображаемым городом. Его жители понятия не имеют, что такое право: там его не существует.

Как будет выглядеть разрешение споров в таком городе? У горожанина могут что-то отобрать, например. В ответ он не будет расправлять плечи, высокопарно заявляя о своих правах: ведь он о них не имеет ни малейшего понятия. Но желание постоять за себя у него никуда не денется. Значит, горожанин наверняка прибегнет к ответной силе или хитрости. У этих людей нет понятия о правах, поэтому они не требуют, прежде чем взять, — они просто берут.

Значит, акт требования (claiming), возможно, сидит в узле смысла «иметь право». Значит, право можно представить как вид притязания. Тогда притязание — это утверждение права. Право и притязание начинают зацикливаться сами на себе: оба концепта идут в плотной сцепке.

Но отношения между правами и притязаниями не настолько прямолинейны, потому что на одно право могут притязать сразу несколько его потенциальных обладателей. То есть проблема проявляется тогда, когда два разных субъекта претендуют на один и тот же объект. В этом случае оба обоснованно претендуют на что-то, но только один из них имеет реальное право в споре. Именно по этой причине и существует система правосудия, без которой правовая система не имела бы смысла. Если бы притязание было равно праву и не было бы споров, сама идея права была бы настолько очевидной, что казалась бы бессмысленной.

Право иметь право и эффект домино

Как быть, когда право иметь право становится предметом спора? Проблема начинает есть себя за хвост. В этом кроется загвоздка споров о правах человека на практике — в требовании возможности требовать.

Теперь представим, что требование возможности притязать становится универсальным благодаря декларациям. Такое требование возможности требования срабатывает как домино, или, как выразилась Линн Хант, каскадом.

Когда одна группа получает свои права на основе универсалистских требований, другие группы подтягиваются в прокачке таких же прав для себя.

Этот процесс можно было наблюдать после революций XVIII века. Например, Американская революция привела к созданию Декларации независимости США, где утверждалось право на жизнь, свободу и стремление к счастью. Примерно через полвека после этого состоялась первая конвенция по правам женщин, на которой была принята Декларация чувств. В ней эхом повторялось утверждение прав на жизнь, свободу и стремление к счастью — для женщин. То же самое случилось и с французской декларацией. После утверждения Декларации прав человека и гражданина во Франции увидела свет Декларация прав женщины и гражданки. Любые совпадения в названии не случайны.

Иметь право (сверху вниз)

Само название документа — Декларации прав человека и гражданина — уже содержит в себе противоречие: в сопоставлении понятий «гражданин» и «человек». В ней утверждаются права, по идее присущие всем людям по их природе, вне зависимости от установленного властью порядка. Но просачивание понятия «гражданин» в само название декларации как будто намекает, что права гарантируются в полную силу только в рамках определенного государства.

Противоречие человека и гражданина в отношении права можно свести к такому семиотическому квадрату:

Левая сторона (иметь права + быть человеком) — это универсальная атрибуция прав человека, близкая к их представлению как естественных и неотъемлемых. Правая сторона (быть гражданином + требовать права) подразумевает вписанность в конкретный правовой порядок, где права человека связаны с осуществлением политической воли. Чтобы выбрать: просто быть человеком и иметь права или быть гражданином и иметь реальную возможность требовать права в случае их лишения?

По мнению Ханны Арендт, провозглашая «естественность» прав человека, люди приняли их независимость от власти. Призрачность этой независимости аукнулась людям без гражданства — апатридам. После Второй мировой войны многие европейские евреи не имели гражданства и были лишены защиты со стороны какого-либо государства.

Получается, потеря гражданства может превратиться в потерю человечности, если мы говорим о правах человека. Либо человек — гражданин, наделенный всеми правами, соответствующими его человечности, либо он — просто человек, негражданин, не имеющий на практике вообще никаких прав.

Поскольку права человека были провозглашены «неотъемлемыми», несводимыми к другим правам или законам, для их установления не требовалось никакого авторитета и власти. Сам человек был их источником и конечной целью. На живом массовом примере Арендт показала, что этого источника оказалось недостаточно — необходим социальный институт, который мог бы стать гарантом прав подобного рода.

Ханна Арендт видит права человека как политическую конструкцию. В своем труде «Истоки тоталитаризма» она подчеркивает, что права человека становятся реальными и защищенными только в рамках политических сообществ. Арендт скептически относится к концепции естественных прав, которые существуют независимо от политических структур.

Она считает, что холокост и другие выходки ХХ века продемонстрировали, насколько уязвимы такие права, если за ними не стоят конкретные политические механизмы защиты. Сама Арендт была еврейкой немецкого происхождения и лично испытала на себе гонения нацистского режима.

Для Арендт права человека существуют только тогда, когда они гарантируются политической структурой в пользу человека, принадлежащего к этой структуре, то есть сверху вниз. Право иметь право обязано охраняться своими политическими гарантами, чтобы стать реальностью, а не просто декларацией.

Иметь право (снизу вверх)

Жак Рансьер так описал онтологическую ловушку прав человека:

«Во-первых, права гражданина — это права человека, а права человека — это права неполитизированного человека, или права тех, у кого нет прав, то есть они ничего не значат; во-вторых, права человека — это права гражданина, права, связанные с фактом принадлежности к тому или иному конституционному государству, то есть это права тех, у кого есть права, и в итоге мы приходим к тавтологии. Итак, либо права человека — это права тех, у кого нет прав, либо это права тех, у кого права есть. Либо пустота, либо тавтология, и в любом случае — обманчивый трюк».

Рансьер уверен, что вместо того, чтобы осуждать права человека за их парадоксальность, мы должны ее признать и просто принять. Права не исчезают, когда отрицаются, — наоборот, мы воспринимаем их как «отрицаемые» именно потому, что мы уже признали их существование. Они никуда не исчезают: с ними нужно просто что-то сделать, чтобы они материализовались.

Рансьер ставит проблему не в наличии или отсутствии права, а в политическом действии, связанном с притязанием, требованием этого права. По его мнению, права человека нужно понимать не просто как институциональные рамки, как это видела Арендт, а как политический проект. Он считает, что права появляются в результате актов политической субъективации, то есть когда исключенные группы отстаивают свои права и заставляют политическое сообщество признать их. По Рансьеру, права не предоставляются установленной властью, а реализуются в ходе политической борьбы. Эта точка зрения смещает акцент с подхода защиты прав человека «сверху вниз», как это видела Ханна Арендт, на процесс утверждения прав «снизу вверх».

Центральная часть взглядов Рансьера на вопрос о правах человека заключается в том, что их нельзя мыслить отдельно от политики или, тем более, правительства.

Одно из ключевых понятий у Рансьера — это идея «разногласия»: политическая жизнь начинается тогда, когда люди, не обладающие официальной властью, выдвигают требования и борются за признание своих прав и интересов. Только в этом случае срабатывает подлинная политика, которая формирует и укрепляет права человека.

Идея прав человека как универсальных и неотъемлемых вызывает сложные вопросы, особенно когда дело касается их признания и защиты в реальных контекстах. Арендт акцентирует внимание на важности структур и институтов, которые должны обеспечить защиту прав человека. Рансьер же видит в институтах потенциальную угрозу для прав человека, считая, что истинная демократия и защита прав проистекают из гражданских инициатив. В любом случае — права человека связаны с понятием притязания, поэтому они не становятся реальностью сами по себе, но только тогда, когда общество их требует и организует механизмы их защиты.