Freedom ain’t free: как выжили и продолжают жить ветераны боевых действий в Рожаве и Израиле
На Ближнем Востоке война никогда не заканчивается, выбывших из строя сменяют новые бойцы. Как справляются с последствиями войн ветераны боевых действий одного из самых неспокойных регионов? Рассказывает ведущая телеграм-канала «Женщина, жизнь, свобода».
«О, счастливчик!»
Во время войны с ИГИЛ в северо-восточной Сирии раненых было много, а людей, умеющих оказывать первую медицинскую помощь, всего несколько на весь регион. Большинство раненных на поле боя умирали, не успев добраться до медпункта или больницы.
Бойцов, умерших по дороге в больницу, складывали в грузовик возле входа в приемное отделение. Иногда они оказывались еще живы и шевелением и стонами пугали санитаров, разгружавших трупы.
В военных госпиталях медработники с ворчанием выталкивали из дверей приемного отделения посетителей, принесших раненых — таких же бойцов, только более удачливых:
«Сюда нельзя с оружием! Не толпитесь! Дайте доктору пройти».
На соседних койках прямо в коридоре лежали женщины и мужчины в разорванном в клочьях камуфляже. В мирное время, говорят, такого нет: обычно в силу ближневосточных традиций женщин врачи принимают отдельно от мужчин.
Но мирного времени тут практически не бывает, и бесконечный поток раненых приходилось направлять в другие места, которые уже называются не госпиталями, а домами. Есть Дом раненых, где восстанавливаются бойцы после тяжелых ранений, и Дом ветеранов, где живут люди, которым не удается восстановиться в Доме раненых. Проще говоря, люди, которые не могут вернуться в общество.
«За годы войны я бы мог там оказаться много раз. Но мне везло. Я только недавно узнал, как жгут накладывать», — хвастался мой сопровождающий, боец Арнос, который приехал в Сирию из Турции семь лет назад воевать с ИГИЛ*, а потом остался воевать уже с Турцией.
Мы направлялись в Дом ветеранов — навестить сослуживцев Арноса.
«Хотя я тоже был ранен, но можно сказать, что это не считается. Я не как наши товарищи в Доме ветеранов — всё еще могу держать автомат и стрелять по цели, — продолжал он. — Врачи запретили мне делать МРТ. Говорят, из-за осколков в теле. Глупости какие-то».
От героев былых времен
В Доме ветеранов посетителям всегда рады. Нам с Арносом постоянно подливали чай.
«Это чтобы вы остались подольше с нами, — сказал мне постоялец дома Хасан, друг Арноса. В одной руке он держал чайник, а часть второй была аккуратно спрятана в рукав. — Мы отсюда почти не выходим. Только в больницу на машине, если кто-то заболел».
Все жители дома — бойцы, пострадавшие во время боевых действий. Джуди, например, молодой парнишка лет двадцати, потерял ногу в боях за Ракку. На костылях он управляется с подносом с чашками и кладет в каждую сахар. У Чекдара рука ампутирована по предплечье. При встрече он ее всё равно протягивает и товарищи пожимают предплечье или хлопают по спине. Почти у всех на лице шрамы разной величины. У одного парня нет части нижней челюсти.
Обычно все жители дома ходят в военной форме. Они в ней спят, посещают процедуры.
Но недавно турецкий беспилотник атаковал машину, припаркованную неподалеку, и для постояльцев ввели новое правило: снять уютный камуфляж и ходить в гражданской одежде, чтобы лишний раз не провоцировать турецкие военно-воздушные силы.
«Я вот снимать военную форму не хочу. Я боец, — объяснил мужчина без ноги в инвалидном кресле. На нем была новенькая военная форма курдских отрядов самообороны. — Я не боюсь быть убитым. Это они нас боятся. Если враг атакует Дом ветеранов, значит, он даже такими нас боится».
На диване у окна лежала парализованная женщина по имени Зилан. Повернув голову к нам, она рассказывала про свой последний бой с боевиками ИГИЛ:
«Мы стреляли, они стреляли. А потом бум!»
После «бум» Зилан очнулась уже в военном госпитале. Единственная из всей группы выжила, но больше не могла пошевелить ни одной частью тела, кроме головы.
Ей тогда было 19 лет. Несколько недель Зилан провела под наблюдением врачей. Почти каждый день в больницу привозили кого-то раненого, чаще всего это оказывались сослуживцы Зилан.
«Хорошо-о-о было на войне, как же хорошо было», — закрыв глаза, протяжно повторяла Зилан, а ее подруга рядом показывала нам на телефоне старые фотографии Зилан, где она с длинной косой и автоматом Калашникова.
Учеба, работа или Дом ветеранов
Заведующие дома уверяют, что его жителей обязательно пристроят на работу, которая им понравится: «Борьба продолжается во всех сферах жизни. Борьба не только на фронте».
— А тем, кто не может работать? Или не хочет, — спрашиваю у мужчины, который представился заведующим. — Что с ними?
— Можем отправить их на учебу.
Вдруг на пол упала чашка с чаем. Хасан, сидевший напротив меня, схватился одной рукой за стол и стал качаться из стороны в сторону, будто плыл на огромном корабле и начался шторм. Кто-то позади завыл. Парень без нижней челюсти быстро встал из-за стола, откуда-то достал швабру и совок и принялся убирать стекло. Другие взяли под руки Хасана, который зашатался над столом, и вывели из комнаты.
— Пойдем отсюда, — вдруг сказал мне Арнос.
По дороге из дома он рассказывал о случаях потери рассудка во время войны и о том, как его пытаются вернуть:
«Я не знаю, есть ли в регионе психиатрические клиники или помощь тем, кто потерял рассудок на войне. Видел много таких, кто сошел с ума на фронте. Я помню, как во время боев с ИГИЛ* в городе Кобани мой товарищ спал рядом со мной и вдруг вскочил и стал орать: „Они здесь, они здесь“. Но никого не было, а товарища пришлось с фронта увезти. Потом он уехал в Грецию, поселился на острове, стал играть на гитаре. Ему помогло.
Со мной, правда, всё нормально. У меня нет ПТСР. Только без света не люблю сидеть. Слишком долго во время войны нам приходилось сидеть без света. И каждый раз, когда вечером отключают электричество, я как будто снова на фронте».
Ведение войны в густых зарослях
В Израиле по закону все граждане, достигшие 18 лет, должны идти в армию. До армии Эли жил у отца в Индии и мог просто там остаться. Но парень мечтал служить:
«Я хотел пройти испытание. Наверное, думал, что, пройдя тяжелую службу, стану сильным и уверенным в себе мужчиной».
К началу войны Эли уже прошел семь месяцев тяжелой подготовки и отслужил полгода в палестинском городе Хеврон. Учил арабский, читал книги. Когда на границе боевики «Хезболлы» убили троих солдат и похитили двоих и началась война, Эли читал книгу. В ней бывший солдат рассказывал о своих военных и личных переживаниях, которые он испытал, находясь на опасной базе «Бофор» в Ливане.
«Помню, как сюрреалистично было смотреть, что происходит вокруг, и сравнивать это с тем, что описывалось в книге», — вспоминает Эли.
Его перебросили на север страны, который постоянно бомбили. Там он прошел быстрый подготовительный курс ведения войны в густых зарослях. На следующую ночь после окончания курса Эли отправили через границу на захват деревни Айта аш-Шааб:
«У меня ухнуло сердце во время перехода границы. Я понимал, что вышел из зоны относительной безопасности в зону опасной неизвестности».
Отряд шел всю ночь с очень тяжелым снаряжением, несколько часов армейские самолеты бомбили деревню, и лишь к рассвету они пришли к ней. Начались бои. Были раненые, погибшие. Потом бои стихли. Эли с товарищем взяли мертвого на носилках и со всеми ранеными пошли обратно. Дорога заняла много часов.
Заставили чистить туалеты после боя
«Я помню, когда вернулись с фронта, нам не дали отдохнуть: один из командиров, который остался в тылу, заставил нас чистить туалеты. Ему, наверное, было стыдно, что его товарищи воюют, а он нет, и он это на нас выплеснул», — рассказывает Эли.
Эли оставался на фронте до самого окончания войны. Были и ночные высадки на вертолетах, и гибель товарищей, и долгий поход по заминированной территории с 60-килограммовым рюкзаком за спиной.
Война для солдат вроде Эли закончилась не сразу:
«Мы перешли границу, и было уже время окончания войны. Потом несколько недель мы входили в Ливан, сидели там в кустах по несколько дней и возвращались».
Через какое-то время их полк вернули на посты в район палестинского города Шхем (Наблус), и жизнь пошла по-прежнему. Они возвратились на обычную службу, как будто ничего не произошло.
«Я помню речь нашего офицера, который сказал, что мы молодцы и что мы победили. Но ощущения победы особенно не было, — говорит Эли. — У меня было ощущение, что нас таскали по Ливану как пешек, без особого плана. Чувства победы или что я герой у меня не было. Ведь герой — это тот, кто берет свою судьбу в свои руки и побеждает, а у меня, значит, вышло наоборот».
«Раз жизнь — безнадежное поле боя, то с него надо бежать»
Эли так и не нашел себе места в армии. Друзей там у него не появилось, командиры были жестоки. Через несколько месяцев после окончания войны Эли решил уйти со службы, не дослужив три года.
Но и на гражданке у Эли жизнь не задалась:
«После того как ты побывал под обстрелом и ходил по минному полю, тяжело беззаботно гулять по жизни. Ощущение, что неверный шаг может тебя „подорвать“, никуда не уходит, мозг не может так легко понять, что обстановка изменилась. Мне несколько лет после войны было тяжело учиться, а это чувство очень угнетает. Знать, что способен, но не выходит, видеть, как другие, даже менее способные люди продвигаются по жизни, радуются, заводят семьи, свободно живут».
В Израиле часто происходят войны и теракты, так что у многих людей ПТСР на этой почве. Хотя говорить об этом как-то не принято. В апреле прошлого года бывший солдат ЦАХАЛа Ицик Саидиан с ПТСР поджег себя в знак протеста из-за того, что Минобороны Израиля отказало ему в повышении уровня инвалидности.
«Для государства такие люди с ПТСР — потеря денег, а многие из них просто не могут работать и вернуться к обычной жизни. Но государство во многих случаях не воспринимает их всерьез», — объясняет Эли.
После войны и демобилизации Эли ощущал внутреннюю тревогу и беспокойство. Ему постоянно что-то мешало, но он не понимал, что это. Он стал медитировать, ушел в аскезу:
«Наверное, я подсознательно чувствовал, что раз жизнь — безнадежное поле боя, то с него надо бежать!»
Эли пытался облегчить душу изматывающей физической работой, пробовал учиться, но и это не пошло, в итоге начал пить и употреблять тяжелые наркотики. Но он справился. Занялся спортом, даже стал чемпионом по тайскому боксу. Нашел психотерапевтку. Постепенно к нему возвращается чувство уверенности в себе.
«Я выхожу из жуткого болота. Больше воевать я не собираюсь, не хочу быть пешкой в руках людей, которым на мою жизнь наплевать», — решил для себя Эли.