Запись зеленых жаб, шум трубочных камер и правила помоечных раскопок: интервью с Романом Вороновским, мастером аналоговых модуляций

— Привет. Расскажи, как появился твой лейбл 24919 Records.

— Два, четыре, девять, девятнадцать — так правильно произносится.

— Это скорости на катушечнике.

— Все читают по-разному, но правильно все же так, как я сказал. Это было взято из стандартных скоростей катушечного магнитофона. Я занимался различными поисками до 2006 года, после чего вернулся к своим начальным экспериментам. Это было вроде реинкарнации всего, чем я занимался в 1990-е, ренессанс такой. Стал выступать и развивать свой проект в этом направлении, и для этого мне нужны были разные кассетники, катушечники. Однажды мне попался немецкий портативный магнитофон UHER на сайте «Молоток». Я его купил и выяснил, что это очень классная штука. Продавцом был чувак из закрытого НИИ, который распродавал списанную из его института аналоговую звуковую технику. Поначалу он не разбирался в торговле, продавал это все за копейки, и я купил у него с десяток магнитофонов UHER.

Тогда же у меня возникла идея сделать лейбл. У меня был неудачный опыт продюсирования собственного проекта, меня как-то не раз кидали: обещали издание, диски, а потом ничего не было. В итоге решил выпускать свою музыку сам. Однажды я разглядывал магнитофоны и увидел цифры 2, 4, 9, 19. Так и родилось название, емкое и совершенно непонятное для тех, кто не в теме.

— В чем заключались твои эксперименты с пленкой: создание бобинных петлей, какое-то искажение магнитного слоя?

— Эксперименты были прежде всего со скоростью. Мне казалось, что изменение скорости — самый мощный смысловой момент в этом процессе. Когда меняются скорости, меняется впечатление, все звуковое пространство внутри музыки. То есть нормально сыгранная запись в замедленном виде становится тяжеловеснее, загадочнее, как будто тебя окружает огромное пространство. Наоборот, если ускорять, все уменьшается. Тут даже логика прослеживается: чем медленнее, тем кажется больше пространство внутри музыки, чем быстрее — тем оно меньше. В этом была у меня основная фишка. Почему мне эти катушечники понравились? Потому что там было четыре скорости, каждая из которых замедляла или ускоряла предыдущую в два раза. Можно было записать музыку на самой высокой скорости и замедлить ее примерно в девять раз, проиграв потом на самой медленной скорости.

Параллельно с этим были еще эксперименты с пленкой. Я понимал, что вся музыка, которая на катушечной пленке записана, проматывается прямо перед тобой в реальном времени. Фактически можно было остановить пленку, взять руками тот кусок музыки, который в данный момент играет, а дальше уже все, что придет в голову… Я пробовал резать пленку и склеивать ее в другом порядке, а потом слушал, что получается, или переворачивал ее, чтобы посмотреть, как она будет играть в обратном направлении. Очень большой объем всяких возможностей, которые хотелось попробовать.

Я научился работать не только с катушечной пленкой, но еще и с кассетной. У меня стали получаться кассетные петли. Кассетная пленка в два раза меньше по размеру и тоньше катушечной, поэтому было сложно ее склеивать, но тем не менее получилось. В итоге я стал играть и выступать используя именно кассетные петли — реальные кольца пленки внутри кассетного корпуса. Ну и катушечная пленка тоже присутствовала в записях и на концертах. Пленку, конечно, я тоже сцарапывал — это было любопытно. Потом мы экспериментировали с Михаилом Гусенковым (Razxca). Сматывали пленку, сильно мяли, потом прочищали влажной тряпкой, чтобы счистить осыпающиеся фрагменты, заматывали ее обратно на катушку и слушали, что получалось. Цель была такая: я Мише давал его запись, он должен был ее резать, как-то рандомно собирать, а потом мы должны были ее послушать. То есть тут был элемент игры, загадка. Он делал это, совершенно не представляя, что получится.

— А сам этот захват в пленочное рабство, эффект завораживания, проявился благодаря UHER, или до этого ты игрался с какими-то другими пленочными девайсами? Собственно, что было до создания лейбла?

— Я бы не сказал, что это пленочное рабство, я это нисколько не воспринимал, как обузу или что-то негативное. Нет. Этому предшествовало много всяких поисков себя, я разбирался, в какой форме музыки мне интересно было бы работать.

Первым звуковоспроизводящим прибором, который у меня появился, был ламповый катушечный магнитофон «Комета», старенький коричневый ламповый магнитофончик с оплывшими краями. Я им заинтересовался лет в пять и поначалу воспринимал его на физиологическом уровне: когда он разогревался, начинал пахнуть какой-то пылью, какими-то старыми деталями электрическими. Ламповая техника сильно греется из-за того, что внутри стеклянные лампы с тлеющими огоньками. Сам процесс, когда я его включал, он начинал разогреваться, слушал музыку, запускал родительские пленки — это меня сильно захватывало. Было похоже на игру с живым существом.

Так продолжалось года до 1984-го, когда бабушка подарила мне на день рождения кассетник с двумя кассетами и микрофоном.

Присутствие микрофона во всем этом было, пожалуй, решающим. То есть бабушка, сама того не осознавая, подвигла меня к звукозаписи. Мне дико понравилось записывать на кассеты с помощью микрофона шумовые постановки. Посмотрев по телевизору какие-то приключенческие фильмы, я начинал их воспроизводить на кассете своим голосом, как битбокс, звуки погони, стрельбу, какие-то крики, а в конце все это обязательно заканчивалось ядерным взрывом, все взрывалось. Вот эти кассеты я постоянно гонял по кругу, две несчастные кассеты, перезаписывая их. Жалко, что у меня было их всего две, поэтому первые материалы, записи 1984 — 1985 годов, бесследно исчезли.

Позже были эксперименты, когда я брал кассетник со своим микрофоном и шел на дискотеку в Жуковском. Ну, такой десятилетний пацан. Конечно, меня на дискотеку никто не пускал, но я записывал все окружающее: стоял с сумкой под забором дискотеки и записывал.

Однажды даже подошли какие-то мужики и говорят: «Чего ты, мальчик, записываешь тут все? Иди домой!»

То есть они каким-то чудом распознали, что у меня в сумке магнитофон на записи стоит. Но я не подал виду и продолжил запись. Часть этих записей даже сохранилась небольшими фрагментами. То есть вот так, потихонечку, накапливался материал, и мне это нравилось. Я даже не осмысливал, не анализировал — зачем я это делаю, какая в этом цель, ради чего это все? Просто мне нравилось это делать.

Естественно, раз у меня сложился с детства такой опыт обращения с кассетной и катушечной техникой, дальше я его и использовал. В начале 1990-х у меня появился катушечный магнитофон «Астра», и первым делом я переписал все свои старые кассеты на него, тем самым создав архив. Увлекся темой хронологии… Мне уже было лет шестнадцать, и я более системно стал к этому подходить: делал список записей на обложках, пытался вспомнить, в каком году и при каких обстоятельствах они были сделаны и что на них можно услышать.

Где-то в 1992 году я стал экспериментировать с пианино. У меня дома стояло пианино, но музыкального образования не было. Когда я учился в первом классе, меня попробовали записать в музыкальную школу — ничего не вышло. Походил на два или три занятия, учитель меня че-то как-то покритиковал, и я понял — все, нельзя ходить туда, потому что меня критикуют. Я не выдерживал никакой критики, мне казалось, что это вообще нереально. Это же музыка, это счастье, это должно приносить радость, а если тебя критикуют, ругают — значит, вообще не сработало. Никакого музыкального образования у меня поэтому не было, и я еще лет десять после этого боялся музыку делать сам. А потом, с начала 1990-х, меня понесло. Однажды я открыл нижнюю крышку у пианино и понял, что там длиннющие струны. Первые мои опыты музыкальной звукозаписи были такие: я вытаскивал эту нижнюю крышку, залезал под пианино, зажимал педаль, чтобы освободить струны, и, как на арфе, совершенно хаотично, не понимая, какие ноты звучат, записывал странные, гудящие пьесы на этих струнах. Это первые мои записи. И, конечно, потом возникла идея как-то это все собирать, возникла идея альбомов. Вот так дальше все это и выросло в полноценный проект.

— А сколько внутри тебя живет людей: кто такие «Ромбикс», «Форхазис», кто такой «Чизофил», «Плохой пальчик целлофанчик»?

— Проекты стали появляться уже в 2000-х. До этого меня вообще не волновала разница в моих образах, у меня был один проект, которым я подписывал все свои альбомы. Он назывался по инициалам имени, фамилии и отчества, VRD латинскими буквами. Я так это и подписывал: VRD Records или VRD Productions. Первый проект, Rombix, появился в 2001 году. Моя супруга Мадина называла меня в шутку Ромбик. Потом в конце концов, я уже не помню как, это выросло в Ромбикс, а потом я начал думать — а что это такое? Придумал, что это сочетание моего имени, а также слов «ромб» и «микс». Я тогда отправился в Питер, собирался там купить советский синтезатор и ехал к чуваку, который работал на студии, а у меня были записи. Хотел ему их отдать послушать и, чтобы не ударить в грязь лицом, придумал по-быстрому проект. Когда я приехал, у меня был диск с записями, там красовалась надпись Rombix. Чувак остался доволен, так это и стало дальше использоваться.

— А в чем отличие «Ромбикса» от твоего же проекта «Форхазис»? Если я правильно понимаю, «Форхазис» — это более перформативный и шумовой проект, который появился позднее.

— Все эти образы и названия были нужны, чтобы под одним проектом не выступать слишком разнообразно, чтобы не перемешивалось одно с другим. Под проектом «Ромбикс» я хотел выпустить свои архивные альбомы, которые записывал во второй половине 1990-х и которые я считаю самыми лучшими моими экспериментами, а также работать в подобном направлении и дальше, выступая и записывая что-то новое. Это мой корневой проект. Второй мой проект — «Форхазис», название происходит от неправильного английского «For Haze Is». Он сформировался на волне увлечения шумовой музыкой. Вскоре после того, как я выступил на фестивале «Блуднок в Верее», в гараже Дениса Алексеева…

— Расскажи, пожалуйста, подробнее об этом фестивале и других подпольных мероприятиях, которые ты застал.

— Собственно, «Блуднок в Верее», декабрь 2007 года. Приехали мы туда немного опоздав, но с первых секунд, как я зашел в этот гараж, почуял особый дух дичайшего подпольного веселья и совершенно открытый, свободный и искренний настрой всех, кто там был в тот момент. Там я познакомился с Филом Монополькой, получив в подарок несколько его кассет. В общем, куча новых впечатлений. Выступал там типа как особо радикальный «Ромбикс», поскольку «Форхазис» тогда еще не был придуман.

«Форхазис» сформировался благодаря визуальному образу. Ближе к лету 2008 года из строительной монтажной пены была сделана голова с дырками, как шлем — это и стало отличительной чертой нового проекта.

Первое выступление непосредственно «Форхазиса» было на фестивале «Шум и ярость» в том же 2008 году. У меня был перформанс, где я в голом виде сматывал пленку с катушечного магнитофона в тот момент, когда она проигрывалась, и наматывал ее на себя. То есть я как бы был второй катушкой, принимающей пленку, и по сути пытался одеться в музыку. Это было довольно забавно. Я думал, что будет плохо видно, поэтому взял мощные прожекторы, и в ярких лучах был там как модель, розовая свинюшка с голой попой. (Смеется.) В общем, до сих пор мне немного стыдно на это смотреть, хотя с точки зрения идеи все было выполнено четко. Собственно, «Форхазис» был нужен, чтобы выступать с перформансами, ни о каких изданиях я не думал. Хотелось реализовать тягу к радикальным действиям, шуму и веселым диким акциям, ко всему тому, что не вписывалось в концепт уравновешенно шуршащего эмбиента «Ромбикса».

— Также голую попу ты являл в проекте «Чизофил».

— «Чизофил» — это был фильм, сделанный специально для печатного зина «Секс и сыр». Своего рода видеоприложение к «Сексу и сыру», который собирал Пепка-прыг.

— Псимулин.

— Псимулин — это московский художник, известный в определенных кругах. Так вот, он собирал весь этот журнал, печатал его. В нем были разные тематические сюжеты, тексты, комиксы. Мы с супругой поучаствовать в этом издании: придумали сценарий и сделали фильм. Он был посвящен взаимодействию какого-то чувака и сыра. Мол, есть некий сырный маньяк, по аналогии с сексуальным маньяком, он достает откуда-то сыр, потом прячется в своей каморке в заброшенном месте, насилует это сыр, оставляет его на какое-то время, и сыр покрывается «благородной» плесенью. Потом он режет этот сыр и заворачивает его в упаковки, которые при первом взгляде похожи на «Дорблю», но называются «Дорбля», а потом незаметно раскладывает их в магазине между нормальными «Дорблю». Собственно, такая история.

Это все мы придумали, засняли, задействовав мою любовь к аналоговому видео со всякими присущими аналогу спецэффектами — с дергаными, рваными кадрам. Получился неплохой фильм с элементами харшнойза. Очень, очень любительский, но при этом приятный. Его растиражировали в количестве 50 штук и вклеили в журнал «Секс и сыр», копии распространялись вместе с журналом. Одно время фильм был выложен в сеть, но потом мы решили его спрятать. Теперь он только в офлайне.

— Это потому, что ты сейчас работаешь преподавателем в Высшей школе экономики?

— Нет. Это было задолго до начала преподавания, причины в другом. Мне показалось, что это не очень серьезный проект. С другой стороны, «Чизофил» вполне попадал в категорию фильмов для взрослых. Главное, ради чего он был спрятан — я не хотел, чтобы в то время его увидели мои дети. Поэтому мы и решили убрать фильм: не вообще навсегда, а на какое-то время.

— Запись зеленых жаб на Генеральском карьере в районе Жуковского, абандона и запись в лифте, 13 герц и прочие аудионаркотики твоего музкартеля — расскажи про самые интересные места, где ты производил запись.

— Жабы на Генеральском озере — это был довольно тяжелый год, 2013-й. Первая осмысленная запись на цифровой рекордер Tascam. У меня было любимое место в районе Генеральского озера, там в июне начинают петь жабы, лягушки какие-то, которые не квакают «ква-ква», а издают трелеподобные звуки. Я хотел их записать. Зимой 2013 года я потерял очень близкого мне человека и в качестве памяти о нем приобрел этот самый Tascam, портативный магнитофон. Он хорошо переключил меня с этой темы. Я стал успокаиваться и опять записывать. Одной из первых удачных записей, сделанных на этот рекордер, как раз были лягушки.

В плане необычных мест, где я записывал, одно из самых крутых было под станцией «Отдых». Это было в 1987 году. Тогда еще ребенок, я однажды совершил мощный бросок по Жуковскому: ходил по разным местам, заходил в магазины — в продуктовые, в культтовары, в автобусы, и везде записывал. У меня была цель: записать звуковой репортаж о жизни города в 1987 году. Последним местом, которое было в репортаже, оказалась станция «Отдых». Я залез под платформу, дождался, когда подъедет электричка, и сидя под платформой, рядом с этими огромными колесами железнодорожными, посидел и позаписывал, как она приехала, как постояла и как потом уехала. Потом я также незаметно тихонечко выбрался из-под платформы и ушел. К сожалению, вся эта запись стерлась, кроме маленького финального кусочка, где я говорю, что все, на сегодня запись закончена. Но память об этом событии до сих пор в голове — как подъезжает огромная электричка с колесами. Довольно стремно там было сидеть.

В наше время было интересно записывать пианино в заброшенном доме на улице Серова.

Это были два жилых дома. Когда жители их покинули, дома сразу же крепко заколотили. Видимо, городские власти боялись, что там будут собираться алкаши, наркоманы. В одной из квартир на первом этаже осталось пианино. Как-то ночью с помощью топора и чего-то еще я тихонечко выставил стекло в окне первого этажа, аккуратненько залез туда и записал пианино в заброшенном доме. А то, что ты спрашивал про абандон и лифт — это были акции, снятые на видео с участием Razxca, и их еще предстоит опубликовать. В целом, было много полевых записей в самых разных местах, я вообще не концентрируюсь на том, где именно они проводились. Запись для меня — прежде всего материал. Мне скорее важно не то, где записывалось, а то, как это звучит и как это можно использовать.

— Я вспомнил приемник сигналов, который ты мне как-то раз показывал, когда мы ездили за водой на источник. Что им можно поймать интересного?

— Есть разные виды радиоприемников, одни принимают только эфирное радио, FM-диапазон или короткие волны, а есть еще такие, которые работают в более широком диапазоне. Я не знаю, зачем их производят, скорее всего, первоначальная цель выпуска — для инженеров, чтобы они тестировали системы связи, настраиваясь на нужные им частоты. Но появились радиолюбители, которые увлекались подслушиванием разговоров разных технических служб. Это могли быть железнодорожники, таксисты, летчики, полиция, скорая помощь… В 1990-е — начале 2000-х годов радиоэфир вне эфирных частот бурлил. Огромное количество всяких служб пользовались аналоговыми передатчиками, их разговоры можно было ловить с помощью этих специальных широкополосных приемников. Естественно, это было очень интересно, захватывающе, потому что можно было поймать переговоры непонятно кого и потом долго вдумываться, что это такое было. В общем, присутствовал элемент тайны, какой-то шпиономании.

Кроме технических служб можно было еще ловить голоса обычных людей, которые разговаривали по радиотелефону.

Тогда были очень распространены радиотелефоны — радиотрубка и база, которая подключалась к обычной городской телефонной сети. Если в доме оказывался такой телефон, можно было разговор по нему просто поймать, настроившись на правильную радиочастоту. Это тоже было очень интересно. Сейчас радиотрубки фактически вышли из употребления, очень редко где можно такое найти, все уже перешли на мобильники, остались только где-то бабушки, которые по старинке пользуются. Обсуждают здоровье, что они смотрели по телевизору, как там их дочки, внучки себя чувствуют. В общем, забавные бытовые разговоры, но пойманные через радиоприемник. Тот, кто говорит, не предполагает, что в этот момент его записывают. В итоге человек не стесняется, говорит спокойно, не напрягается. И вот это внутреннее спокойствие делает такие записи очень притягательными, то есть это очень личное, как будто люди обращаются непосредственно к тебе, прямо в душу тебе говорят. Конечно, эти записи мне очень нравились. Фрагменты со всякими интересными фразами оттуда я включал в свою музыку.

— Фрагменты в альбоме «Симпли пипл» оттуда?

— Нет, там другое, там только фрагменты с пластинок «Кругозор». Записи с радио у меня были на концертах. В 2006 году я использовал одну такую очень крутую запись — трек назывался «Алло, Володя». Причем это было записано еще в 1990-е. Там тоже какая-то тетя пыталась разговаривать с неким Володей, Володя пытался докричаться до тети, она его еле-еле слышала, в итоге тетя волновалась и все время говорила: «Алло, Володя, Володенька, ты меня слышишь?» Очень трогающая за душу запись, она классно легла на музыку, которую я там намикшировал. Ну и вообще эта тема не уникальная, есть разные западные музыкальные проекты, которые тоже этим пользуются. Потому что невозможно не восхититься голосами людей, которые что-то неведомое говорят лично тебе.

— Расскажи о твоей идее с автоответчиком.

— Она родилась у меня года три-четыре назад — я увлекся тогда поиском кассет и других материалов на помойках. Однажды я нашел автоответчик с микрокассетой, послушал ее и обнаружил, что там записаны чьи-то голоса. Тут меня осенило, что это по сути то же самое, как с радиоприемником. Я стал смотреть по доскам объявлений, нашел пару автоответчиков, купил их, потом еще съездил на барахолку в Новоподрезково и там тоже нашел автоответчик за 50 рублей, там оказалась классная кассетка. После того, как я послушал все это и даже применил в музыке фрагменты этих фраз, возникла мысль записать релиз, а может быть, даже целую серию релизов, используя автоответчик.

Я придумал поставить аналоговый автоответчик на городской номер, раздать этот номер либо музыкантам, либо вообще всем подряд, и потом записывать на пленку.

Один релиз хотел сделать строго с музыкантами, чтобы они позвонили на этот номер и оставили в качестве сообщения какой-то музыкальный или шумовой трек, а второй — просто опубликовать этот номер везде и посмотреть, что получится, какие там будут записи. Потом это как-то собрать, обработать, в общем, выпустить как отдельный релиз, как такой срез общества. Но эта идея пока остается идеей.

— Некоторое время назад ты свозил меня на берег Москва-реки и показал трубочную камеру. Я рассмотрел процесс записи восхода солнца и рыбаков. Не мог бы ты объяснить читателям «Ножа», что это за зверь, как его едят, какие планы у тебя с трубочными камерами?

— Трубочные камеры — это, пожалуй, самая свежая захватившая меня тема. Но она тоже имеет свои корни. Дело в том, что параллельно музыке, в 1990-е я сильно увлекался видео. В декабре 1995 года у меня появилась маленькая видеокамера формата «Видео-8», аналоговая, и видеосъемки стали еще одним видом моих экспериментов. Наравне с музыкальными альбомами у меня масса всякого видео, которое я снимал сам и с друзьями. Мы делали акции, перформансы, все это документировали. Параллельно с этим я снимал видеоарт, создавал видеокартины с помощью эффектов или фрагментов съемок, озвучивал клипы. Но у меня был всего лишь один видеомагнитофон, одна видеокамера и один телевизор.

То есть это опять были очень жесткие рамки, но вынужденные: у меня не было денег покупать технику. А уже в наше время, не так давно, в сообществе «Video Circuits», посвященном экспериментам с видеотехникой, появился чувак из Калининграда, который одно время писал с вопросами, видимо, ему это дело нравилось, а потом передумал и начал распродавать свою технику. У него там была масса всего любопытного. Я с ним списался. Прежде всего купил текстовые генераторы — это аналоговые приборы для того, чтобы можно было добавлять на аналоговое же видео текст, по-разному оформленный. Это было первое. Потом он сказал: «Ну, чо, если ты занимаешься аналоговым всем, тебе нужны трубочные камеры». Я такой — бабах! И задумался — а что такое трубочные камеры?

Оказывается, трубочные видеокамеры были единственным распространенным видом камер, до появления пзс-матриц в середине 1980-х годов, которые вскоре стали устанавливать во все видеокамеры вместо технически устаревших трубок.

Тут у меня все это дело четко разделилось: оказывается, в 1990-е я снимал на матричную видеокамеру, а есть еще более древние трубочные видеокамеры. И у этих камер была очень необычная картинка, сильно отличавшаяся от картинки матричной камеры. Виной всему электронно-лучевая трубка, видикон, который и был электронным глазом таких камер. От ярких источников света на картинке тянутся длинные светлые хвосты, в некоторых случаях они вдруг неожиданно превращаются в черные следы. В целом картинка менее устойчивая, чем у матричных, она как бы все время плывет и обладает непредсказуемыми эффектами цвета. Много трубочных видеокамер продается за рубежом, но нагрянула изоляция, коронавирус, и приобретать их по этой причине стало проблематично. Посмотрел на местных сайтах и обнаружил, что на «Авито» есть несколько предложений.

Вначале купил одну — съездил в Тулу, выяснилось, она классно работает, несмотря на то, что была сделана в 1983 году. Хотелось большего, потому что эти трубки все разные и эффекты у них тоже отличались. Сейчас у меня этих камер уже пять. Все они куплены не в Москве, что самое удивительное. Ни одной я не нашел в Москве. Одна из Тулы, другая из Краснодарского края, третья из Колпино, четвертая из Медыни, пятая из Екатеринбурга. Одна дохлая, остальные более или менее рабочие.

Эти камеры мне кажутся очень интересным инструментом для экспериментального видео, прежде всего благодаря характерному изображению, не похожему ни на что другое. В этом я вижу большие возможности для видеоарта. Благо у меня кроме камер есть видеомикшеры аналоговые, несколько разных. Они содержат в себе также очень интересные ретро-эффекты и отлично подходят для линейной обработки видео. Запись с этих видеомикшеров я уже использовал на своих концертах.

— А кто повлиял на эти все твои увлечения?

— В плане видеоарта было совершенно случайное знакомство с творчеством Мавроматти, потому что это было просто по телевизору, я увидел новость о том, что в Москве проходит первый фестиваль независимого кино «Стык». Там была нарезка различных фильмов, в том числе была нарезка фильмов из тайн марсианских эстетик Мавроматти, не помню, как правильно. Это, конечно, для меня было совершенным шоком, потому что в тот момент телевизор стал громко трещать, причем именно тогда, когда были резкие дерганые кадры. Я так понял, что телевизор физически реагирует на эту съемку — это меня очень сильно задело. Я решил, что тоже хочу так, усилил свой экспериментальный подход к видео, стал тоже делать какую-то дерганную быструю смену кадров, какие-то странные цветовые фильтры, многократно переписывал с телевизора на видеокамеру, потом опять с видеомагнитофона на телевизор и видеокамеру. В общем, увидев маленький ролик, я очень здорово был инфицирован этой историей и стал с большим рвением увлекаться видео.

— Вернемся к физическим вещам. Помимо «Молотка», «Авито», барахолок есть такой интересный феномен, как жуковские помойки. Что люди, не задумываясь, отправляют в утиль?

— Феномена помоек никакого нет — это скорее феномен упорства. То есть если ты один раз в месяц заглядываешь в мусорный контейнер, то, скорее всего, ничего там не увидишь, кроме обычного мусора и расползающихся тараканов. Есть такое мнение у людей моего окружения, что жуковские помойки какие-то особенные. В Жуковском, очевидно, живут такие культурные люди, что у них тонны кассет, пластинок и катушек. Так много, что они от этого уже избавляются.

— Скорее жили, а сейчас их внучки и внучья не ценят это.

— Да, видимо, поколения меняются, можно просто завалиться этим материалом. Несколько раз я был в абсолютном шоке относительно того, сколько выкидывается. Самый потрясающий момент, когда огромный железный контейнер, в который обычно сбрасывают строительный мусор при разборе квартир, был снизу доверху забит катушечными лентами. Их там было не меньше тысячи. Я, наверное, всю ночь до утра, не знаю, до шести часов утра пытался это все собрать, собрал где-то треть. Пришлось просто оставить, потому что я навалил несколько гигантских коробок, еле-еле погрузил это в машину и уволок. Правда, потом стал думать: «А зачем мне столько много?» Часть раздарил, часть смотал, потому что пленка — это тоже классный материал для акций, а все остальное… Довольно интересные попадались вещи. Где-то пару лет я очень сильно увлекся темой поиска через помойки, довольно много всего интересного находилось — пленки, пластинки.

— Как найти старинные фотографии собственного дома?

— Фотографии дома — это одно время каким-то странным и чудесным образом находилось. Видимо, просто так срослось: в то время, когда я стал этим увлекаться, умерли какие-то старички, у которых были фотоархивы, а их нерадивые детишки все это выкинули, а тут я проходил. Чистая случайность, я не считаю, что в этом есть какая-то особая закономерность. Так же один из моих знакомых, который увлекается собиранием историй города, абсолютно случайно при погрузке мусорного контейнера… Он в то время был председателем каких-то гаражей, на его территории был контейнер. Когда приехала мусорная машина, контейнер стали погружать, и он увидел там две железные коробки, которые были битком набиты негативными пленками. Выяснилось, что там архив с фотографиями города конца 1940-х годов. Абсолютная случайность, но вещи уникальные. Периодически такое находится. Я думаю, что и сейчас выкидывается, но со временем понял, что не могу этим заниматься постоянно, это очень сильно давит, и я просто превращаюсь в какого-то мусорщика, помойщика, то есть у меня мысль останавливается творческая.

В последнее время я решил закончить это дело. Но не просто так, у меня появился друг, с которым мы познакомились на помойке.

Мы с этим другом договорились: он мне будет искать и поставлять кассеты и всякое культурное, а я ему буду подкидывать железо, поскольку он собирает его. И вот так мы теперь неплохо сосуществуем, зато я теперь чувствую, что мне не надо заглядывать в мусорные контейнеры. А так тема помоек, конечно, интересная, поскольку сейчас процесс смены поколений идет, наравне с продолжающимся техническим прогрессом и кризисом перепроизводства, поэтому очень много всего выкидывается. Это правда.

— Чем интересен сайт PastVu?

— Насколько я знаю, сайт PastVu — это площадка любителей фотографии, прежде всего тех, кто увлечен исторической фотографией. Информацию о нем можно найти в интернете, там главной движущей шестеренкой является Варламов и команда его единомышленников. Меня заинтересовал этот сайт потому, что мне это показалось удобным местом, где можно свои интересы как-то приложить, именно свои фотографии. С конца 1990-х мне стала интересна тема истории места, в котором я живу. Выяснилось, что место, в котором я живу, имеет не такой уж большой слой культурный, то есть до того момента, как появился мой дом, там не было ничего, собственно. А рядом с моим домом до начала 1960-х годов были бараки, которые являлись частью рабочего поселка, который в свою очередь появился в конце 1930-х годов в связи с тем, что рядом с будущим Жуковским воздвигли огромный завод, который кто-то должен был строить. Это ЦАГИ — Центральный аэрогидродинамический институт, его подразделение, которое сейчас находится в Жуковском, а основное здание института — в Москве. В связи с этим стали появляться там рабочие поселки, их было несколько маленьких.

И эта тема не такого далекого культурного слоя меня дико заинтересовала. Я рос в семье художников, все, чему меня учили родители — это была именно визуальная культура. «Сыночек, смотри, как красиво, какая классная молния сверкнула, послушай как красиво поют птицы». В общем, ощущение визуальной красоты я с молоком матери получил, поэтому фантазировать, смотреть, думать, представлять себя в разных пространствах в разном времени для меня было очень интересным и любопытным. Когда вдруг выяснилось, что у того места, где я живу, есть некая история, туда устремились все мои фантазии. Я стал представлять, как будто я там уже хожу, по этому поселку, в 1930-х годах. Таким образом, я стал увлекаться поиском подобных материалов: ходил в музей, рылся, копался в фотографиях, которые там были, выяснял какие-то еще потрясающие вещи относительно этого дела. И потом как-то стал уже сам, без помощи музеев, искать материалы.

Самая главная акция моя была в начале 2000-х, я развесил по городу объявления «Куплю старые фотографии Жуковского».

Откликнулось всего два человека: один человек был хранителем негативной пленки с панорамой Жуковского со строящегося Дома культуры, другой вообще имел отношение непосредственно к ЦАГИ. Втихаря, не говоря свое имя, он продал мне несколько фотографий времен поселка рабочего. Так потихонечку у меня стал складываться архив. Мне стало интересно как-то им делиться, причем анализ этих фотографий заключался в том, что мне было интересно понять точку съемки, откуда снималось, как стоял фотограф, как теперь выглядит это место. В общем, стал искать в интернете, можно ли как-то и где-то это опубликовать. И, в конце концов, уже спустя лет десять с того момента, как я начал этим заниматься, нашел сайт PastVu, где, видимо, люди с подобными мне интересами это уже сделали, просто это реализовали. Я сделал там свою страницу, естественно, стал выкладывать фотографии и привязывать их к местности.

— А как и зачем можно завалить все хламом и сделать из собственной недвижимости карманы Вассермана? У меня дед собирал на помойках радиодетали, как и многие его ровесники, но отличился тем, что собрал дачный дом из обрезков материалов, когда всем, кто работал в ЦАГИ, выдавали сотки земли. Что это: плюшкинизм, советское инстинктивное сохранение вещей или что-то иное?

— Ну, я держусь, стараюсь не дойти уж до фазы синдрома Плюшкина. Здесь, прежде всего, ощущение того, что тот материал, который мне поставляет мой друг, его очень много, каждый раз это целые пакеты, мешки с кассетами, катушками. Мне их жалко выкидывать, потому что я понимаю, если вдруг на какой-нибудь одной из этих кассет есть запись, сделанная на микрофон, примерно, такая, как я в детстве с 1984-го года что-то записывал, то, возможно, что-то я упущу, что-то интересное. Меня только лишь вот это любопытство неведомого исторического документа удерживает от того, чтобы все это выбросить. Периодически я пытаюсь это все как-то разобрать, прослушивать. Соответственно, если нет ничего интересного, то потихонечку избавляюсь. Если бы я вообще ничего не выкидывал, то в гараж, например, зайти уже было бы невозможно, а так там постоянно происходит ротация и отсев. По поводу видеокассет такая же история. Кроме звуковых документов бывают занятные и любопытные частные видеозаписи. Это совсем не обязательно что-то интимного плана, могут быть просто обычные съемки, которые делают люди себе на память, как они ездят на дачу, как они отдыхают, разговаривают. Иногда это бывает так классно снято, что выглядит, как какой-нибудь художественный фильм.

— Я заметил по своей коллекции найденных по барахолками и помойкам катушек с 8-миллиметровой пленкой, что большая часть записей, произведенных на них — это мужики, которые снимали своих жен. Они видели в этом увлечение, мне кажется, схожее с рыбалкой. Они не понимали, что можно творчески как-то подойти к процессу и снять что-то оригинальное, интересное, абстрактное, поэтому они в основном снимали своих жен, которые показывали свои яблони на даче. Довольно однотипный материал, который я постоянно встречаю при просмотре этих кинолент.

— Да, мой агент по поиску мне недавно подогнал 16-миллиметровую кинопленку, огромную бобину толстенную, я думал, что вот, будет что-то офигенное. Нет же, там просто в течение получаса черно-белые съемки дачи, фруктовых деревьев и какие-то две тети так-сяк. Я очень разочаровался. Причем он был в пыли, в какой-то ржавчине, я долго с очень большим усилием это все очищал, а потом выяснилось, что там ничего интересного. Но бывают и интересные записи. То есть это опять любопытство и желание найти какое-то неожиданное сокровище лоуфайного толка, что-то мимолетное, но в этом мимолетном может оказаться культурная ценность. Пока не увидишь — не поймешь. Поэтому я с очень большой осторожностью выбрасываю материалы, не посмотрев. Все-таки я анализирую. Если мне кажется, что на видеокассете обычный фильм, то сразу выкидываю, но если есть хотя бы малейшие сомнения в том, что там может присутствовать частная запись, оставляю. Только после того, как просмотрю эту видеокассету, я могу ее выкинуть. И таким образом нашлись очень любопытные видео. Нельзя сказать, что это чистый плюшкинизм.

— Знаком ли тебе Сэм Бэттл, ведущий Look mom no computer и его ангар электрохлама или Wouter Van Veldhoven, музыкант из Нидерландов, который не так давно начал возиться не только с пленками, но и с проволочными MN-65, а также тишайше посетил Санкт-Петербург с инсталляцией-выступлением не так давно?

— Этот чувак, который Сэм Бэттл, или «Смотри, мама, я без компьютера» — это, конечно, я видел. Он прикольный, вштыренный такой, но, как мне кажется, цель его все-таки больше в видеоблогерстве, чем в творчестве. Меня радовали его видео, когда он посещал какие-то музеи с аналоговыми синтезаторами старинными и наигрывал на них что-то.

— Но он же делает абсолютно сумасшедшие вещи — орган из ферби.

— Ну, да. Это скорее уже спортивный интерес что-то такое сделать. То есть, когда у тебя есть творческая идея…

— Какой-то экстрагированный циркут бендинг.

— Да, да. Иногда это приобретает чисто спортивный интерес, то есть уже момент искусства уходит куда-то на задний план, а остается только идея сделать ради того, чтобы сделать.

— А вот Wouter Van Veldhoven как раз наоборот.

— Да. Я его тоже знаю, конечно, видел его ролики. Но, мне кажется, у него тоже очень большая техническая составляющая, гораздо больше, чем у меня, если так уж измерять. Естественно, любой творчески увлеченный человек невольно будет соизмерять свой подход с подходом других людей, которые что-то делают похожее. Не может не быть этого. Мне кажется, у него какие-то очень тонкие технические штуки, которые для меня вообще закрыты. Я не понимаю, как он там вот так делает, что у него катушечный магнитофон сам крутится то в одну сторону, то в другую. То есть это какая-то уже очень инженерная история, связанная с программированием или переделкой электронной начинки техники.

— У него скорее интересны проволочные девайсы, с которыми он делал некоторое количество инсталляций.

— На этих западных чуваков можно смотреть только с завистью, потому что они, живя в той среде, имеют гораздо больше возможностей покупать какую-то крутую технику не так дорого, как это было бы для нас. Для нас это все дорогостоящая пересылка, которая будет стоить, наверное, в половину самой техники, которая и так очень дорого стоит.

— Есть еще барахолка, не помню, где именно, которая называется как-то типа обскюр электроник, туда люди приносят самые немыслимые электронные и аналоговые вещи. Там исключительно идет продажа и обмен подобными делами.

— В общем, это все к тому, если сравнивать со своими проектами, я всегда рассчитываю только на свои возможности в плане техники. И исходя из них понимаю, что мне доступно, а что нет.

— Душа — пошире, писька — поменьше.

— Потому что я бы, конечно, с удовольствием купил какой-нибудь мощный стационарный катушечник, где есть опции проигрывать взад и вперед, не переставляя пленку. Но мне казалось всегда, что это какие-то заоблачные цены, поэтому, если мне хотелось так сделать, я просто записывал один кусочек в нормальном направлении, а потом переворачивал физически пленку и делал то же самое. Чуваки эти любопытны, но, мне кажется, они во многом сформировались благодаря их возможностям. То есть окажись Волтер Ван этот Бетховен где-нибудь в Самаре или Сызрани, он ничего подобного и близко не смог бы сделать, потому что там просто нет возможностей для этого. Максимум что бы он смог, наверное, — как-нибудь побендить диктофон. Есть такой чувак, американец, он называется Amulets, вот он, мне кажется, ближе ко мне, потому что не тратится бешено.

— Он бендит в основном кассетники или использует бесконечные петли.

— Да, диктофончики. Делает какие-то инсталляции из кассетной пленки. Мне ближе люди, которые не считают, что надо окружить себя огромным количеством супер Hi-Fi техники, которая стоит бешеных денег, а пытаются из простого материала сделать что-то выразительное.

— В свое время я видел у тебя оцифровку некой бобины проекта Architects Office, которая каким-то очень сложным и непонятным мне образом оцифровывалась.

— Да, это было мое плодотворное сотрудничество с Дмитрием Васильевым. У меня есть этот компакт-диск, где указано, что «Ромбикс» оцифровывал пленки. Однажды он позвонил и спросил, есть ли у меня среди моих катушечников какие-то такие особые катушечники, чтобы помочь ему оцифровать эти пленки. Я сказал, что есть. У меня действительно был, он и сейчас есть, один из UHERoв. Он не четырехканальный, как обычные бытовые катушечники, а двухканальный. Двухканальный катушечник — это формат профессиональной записи, когда катушечная пленка записывается только в одну сторону: левый канал на одну половинку пленки, правый — на вторую. Запись делается на всю ширину пленки, в итоге она более качественная.

Когда я принес пленку в свою раменскую студию, стал думать — а как прогнать ее через UHER? Проблема была в том, что это маленький магнитофон, в него влезают только маленькие катушечки, а там катушка была большая.

К счастью, у меня оказалось два больших стационарных магнитофона из работающих, две «Астры». Я сделал настольную установку: по бокам у меня лежали две «Астры», на одной была бобина с записью Architect Office, с нее сматывалась пленка, в середине лежал Uher, он считывал запись в этот момент, и она шла на оцифровку, а дальше лежала вторая «Астра», на которую уже наматывалась пленка. UHER в данном случае был как промежуточное звено, но самое главное в этой истории. Таким образом, у меня получилось оцифровать большую бобину, записанную где-то в Штатах на студийный двухканальный магнитофон. Потом эту запись я отдал Дмитрию Васильеву, и он выпустил компакт-диск.

— Помимо разных бобин и кассет, у тебя на youtube-канале можно найти выложенные тобой видео Монастырского или Бренера, откуда они появились у тебя, и какие еще сокровища таят твои жесткие диски?

— Монастырский — это перепост, это не я находил, а видеозаписи с Бренером попались мне, когда я работал в издательстве, где ближе к концу 2000-х готовили к изданию книжку, посвященную московской арт-сцене. И там стали появляться материалы художников, это были компакт-диски с фотографиями, также были DVD-болваночки. На этих DVD-болванках были записаны различные видео акций, перформансов. В силу того, что меня эта тема сильно интересовала, я втихаря многие болваночки переписал себе. Таким образом у меня получился небольшой архив. Но не судьба была ему сохраниться. Часть этих записей, а именно акции Бренера, я успел выложить на youtube. Но вскоре почему-то большинство этих дисков перестали читаться, то есть просто я какие-то некачественные болванки купил. Где теперь искать все эти материалы, неизвестно.

— А вот к этому вопрос: как сделать капсулу времени для потомков, если все носители имеют срок годности?

— Не все. Например, некоторые носители имеют более устойчивый срок годности, как мне кажется. В плане видео, аналоговый формат неплохо сохраняется, если его хранить хорошо. Видеокассеты аналоговые неплохо сохраняются. У меня есть видеокассеты 1980-х годов, которые датируются этим временем, они прекрасно работают, запись не портится. Не знаю, может быть, если пройдет еще лет пятьдесят, то и на них начнет действовать время, но пока что ничего. Наиболее неустойчивыми носителями оказались болванки DVD. Это самый плохой формат, как мне кажется. Даже CDROM-болванки музыкальные и то лучше хранятся. Но это сложный вопрос. Кто-то пытается купить жесткий диск, кто-то в облачное хранилище переходит, кто-то какой-то рейд-массив покупает, кто-то хранит на пленке.

Я лично храню в том формате, который у меня есть: то, что у меня записано на пленках, я так и храню.

Насколько я понимаю, катушечная пленка довольно устойчива, если ее хранить в правильных условиях, конечно. Более или менее современная пленка, я имею в виду. Те пленки, которые 1960-х — 1970-х годов, они уже начинают осыпаться. Но даже эти пленки, если их один раз промотать, они выдерживают. Если их много и часто мотать, то они, возможно, начнут сильно осыпаться. А сейчас, по-моему, все развивается в сторону облачных хранилищ. Они становятся все более доступными. Но если все эти бесконечные облачные сервера рухнут когда-нибудь, тогда это все тоже пропадет. Капсула времени? Сложно сказать. Что это за капсула? Это бутылка. Была идея закапывать кассеты, но не просто так, а как часть концепта погружения в среду, буквально в землю, в определенных местах, а затем сообщить, где они лежат тем, кому было бы интересно их раскопать. То есть тема капсулы времени и в таком формате тоже мне кажется любопытной, ведь неизвестно заранее сколько времени пролежат кассеты в земле, может какие-то из них вообще никто никогда не найдет. Да и сейчас, когда мне мой агент по помойкам находит кассеты, они часто бывают в земле, в грязи, мокрые, в страшном состоянии. Но если мне кажется, что эта кассета стоит того, чтобы с ней возиться, я достаю пленку, аккуратно ватой, какой-то тряпочкой пытаюсь прочистить, промотать пленку, собрать все обратно и послушать, посмотреть, что там такое интересное на ней может быть.

— Возвращаясь в детство, что должно было такое произойти, чтобы стать поехавшим по узкоспециальной теме?

— Не знаю. Если возвращаться в детство, то там не было ничего такого. Все было равномерно.

— Я подумал про историю с розеткой…

— Нет, это была чистая случайность, что одним из первых моих соприкосновений с катушечным магнитофоном «Комета» была именно розетка. Потому что когда мне было четыре года, мне в руку попал кабель из набора этого магнитофона типа «джек», с двумя позолоченными концами. Причем замешана в этом была мама, которая однажды вытащила откуда-то все эти кабели и не заметила, что я такой — опс! — схватил и побежал. Мама не придала значения этому, а я молниеносно побежал в другую комнату и вставил один конец этого кабеля в розетку 220 вольт, а другой зажал в руке. Каким-то образом… Может быть, я два конца пытался вставить, я уже не помню точно, но произошла мощная вспышка, меня тряхнуло жестко, причем я увидел голубую вспышку, и все в доли секунды все закончилось.

А потом я смотрю — рука, которая зажимала кабель, черная. Выяснилось, что я получил сильный электрический ожог левой руки, лба и пятки.

То есть заряд каким-то образом прошел через руку, лоб и пятку. Я не знаю, как это произошло, но у меня было три ожога в разных местах тела.

Меня повезли вначале в местную больницу. По словам мамы, от левой руки врач пытался отковыривать корку, то есть там даже какое-то обугливание было, в общем, кошмар. Ничего они не смогли сделать, и меня отправили в московский ожоговый центр — я недавно нашел запись в медицинской книжке своей об этом,- где я пролежал где-то месяц. Ну и нормально восстановился, правда, не очень нормально, потому что потом надо было эту левую руку разрабатывать, а мне никто не сказал об этом. В итоге у меня образовалась контрактура, стянулась кожа на мизинце, и мизинец до сих пор плохо разгибается. Мне говорят: «Что ты тянешь, сделай пластическую операцию», — а я все как-то не могу собраться.

Но подействовало ли это на мое желание заниматься музыкой — под вопросом. Потому что собственно идея заниматься музыкой у меня родилась скорее в то время, когда изо всех колонок доносился «Ласковый май» и всякое такое «Бед, бед бойс, кам виз ми, кам виз ми» — такие песенки. Это был конец 1980-х — начало 1990-х, я ходил по улицам и думал: «Ну блин, ну какое же говно это все! Я хочу слушать другую музыку». Ненависть ко всей попсе этой, дурной электронике, привела меня к ощущению протеста. То есть я именно с точки зрения внутреннего духовного протеста стал залезать под пианино и издавать жуткие протяжные звуки.